Бесси подошла и нежно поцеловала старика.
— Нет, дядя, — отвечала она, — ни Джон, ни кто-либо другой на свете не в состоянии меня принудить к этому. — По одному тону ее голоса уже можно было убедиться, что она не изменит данному слову. У Бесси был неистощимый запас любви, и ни в каком случае она не позволила бы даже горячо любимому человеку лишить дядю и благодетеля маленького уголка в ее золотом сердце.
Глава 14
Описанные в предыдущей главе события семейного характера происходили 7 декабря 1880 года. Последующие двенадцать дней не внесли ровно никакой перемены в мирную жизнь обитателей Муифонтейна.
С лица Крофта не сходила радостная улыбка, порожденная мыслью о счастливом повороте в судьбе племянницы. Что же касается Джона, то он с каждым днем все больше и больше убеждался в благоразумии принятого им решения. Став женихом, он заметил такие душевные качества у своей невесты, о существовании которых до сих пор и не подозревал. Бесси была подобна цветку. Как цветок распускается под действием живительных лучей солнца и распространяет вокруг себя благоухание, точно так же и характер Бесси, освещаемый и согреваемый любовью, постепенно раскрывался, обнаруживая при этом новые и новые сокровища души. То же бывает и со всеми женщинами, в особенности же с теми, которые, подобно Бесси, как бы для того только и созданы, чтобы любить и в свою очередь быть любимыми, сперва как девушки, затем как жены и, наконец, как матери. Ее физическая красота приобрела какой-то особенный блеск; лицо приняло более нежный оттенок, глаза же сделались глубокими и задумчивыми. Она совмещала в себе все, что можно желать найти в подруге жизни, за исключением лишь одного качества, отсутствие которого в женщине для большинства мужчин составляет великое приобретение, а именно: она не была образованной девушкой, хотя вообще имела достаточно ума и большой запас здравого смысла. Между тем Джон был высокоразвитым человеком и чрезвычайно ценил это качество в женщинах. Но в конце концов, когда мужчина становится женихом хорошенькой и симпатичной ему девушки, он мало заботится о ее умственных качествах. Подобного рода размышления являются уже впоследствии.
Все эти дни они находились друг подле друга и были вполне счастливы. Они ни о чем не задумывались, и ничто не омрачало их спокойствия. Менее же всего их смущали изредка доходящие до них слухи о великом собрании буров в Паарде Краале. Уже столько раз и прежде говорилось о восстании, что теперь никто не обращал внимания на эти толки. Они являлись каким-то хроническим состоянием страны.
— Уж эти буры! — воскликнула однажды, сидя с Джоном на веранде, Бесси и очаровательно покачала своей русой головкой. — Мне до тошноты надоело слышать об их глупых толках. Я отлично понимаю, в чем дело. Это просто предлог уйти на время от своих жен и детей и провести несколько дней сообща для того, чтобы выпить и досыта наговориться. Вы помните, что писала Джесс в последнем письме? В Претории, оказывается, все убеждены, что дело от начала до конца один вздор, и я думаю, они абсолютно правы.
— Кстати, Бесси, — обратился к ней Джон, — писали вы что-нибудь Джесс о нашей помолвке?
— Конечно, я уже несколько дней как написала, но письмо отправилось только вчера. Она очень обрадуется, узнав об этом. Дорогая, милая Джесс, когда-то наконец она надумает вернуться! Она уже давно в отсутствии.
Джон не отвечал, но продолжал молча курить трубку, думая, насколько весть эта будет приятна Джесс. Он еще не вполне знал ее. Она уехала как раз в то время, когда он только начал ее понимать.
В эту минуту он заметил Яньи, ползущего между деревьями и, по-видимому, желавшего привлечь к себе внимание, так как иначе ничто не мешало бы ему оставаться скрытым в густой траве.
— Выходи-ка из своей засады и перестань там ползать и пресмыкаться, точно змея! — закричал Джон. — Чего тебе нужно? Жалованья, что ли?
При этих словах Яньи выполз из-за деревьев и по обыкновению уселся на самом солнцепеке.
— Нет, баас, — отвечал он, — я не за жалованьем, мне еще пока ничего не следует.
— Так что же тебе надо?
— А вот в чем дело, баас. Буры объявили войну английскому правительству и перебили всех роой батьес в Бронкерс Сплинте[451], около Мидделбурга. Жубер сам расстрелял их третьего дня.
— Что! — воскликнул Джон, выронив от удивления трубку. — Впрочем, погоди, может быть, это еще не правда. Ты говоришь, около Мидделбурга, третьего дня? Значит, двадцатого декабря. А когда ты об этом узнал?
— Сегодня на заре, баас. Мне сообщил один человек из племени басуто.
— В таком случае это вздор. Известие не могло дойти сюда за тридцать шесть часов. Для чего ты мне рассказываешь сказки?
Готтентот улыбнулся.
— Это верно, баас. Дурные вести летят как птицы.
С этими словами он поднялся и ушел.
Несмотря на всю несообразность известия, Джон был сильно взволнован, зная, с какой быстротой новости распространяются среди кафров. Оставив Бесси, также не на шутку встревоженную, он поспешил к старику Крофту и, найдя его в саду, передал слышанное от Яньи. Старик не знал, что и сказать, но, припомнив угрозы Фрэнка Мюллера, покачал головой.
— Если только это правда, то дело не обошлось без негодяя Мюллера, — отвечал он, — я пойду домой и поговорю с Яньи. Дайте мне вашу руку, Джон.
Дойдя со стариком до дома, он заметил видную фигуру Ханса Кетце, своего недавнего гостеприимного хозяина, подъезжавшего верхом на маленьком пони.
— А, — промолвил старик, — вот кто нам обо всем расскажет.
— Здравствуйте, дядюшка Кетце, здравствуйте, — воскликнул он своим звучным голосом. — Какие вести везете вы нам?
Добродушный бур неуклюже соскочил с пони и, закинув поводья через голову лошади, молча подошел к старику.
— Скверные вести, дядюшка Крофт! Вы ведь слышали о баймакааре[452] в Паарде Краале, Фрэнк Мюллер хотел, чтобы я непременно туда отправился, но я не желал этого, и вот теперь они объявили войну британскому правительству и отправили прокламацию Лэньону. Большая будет резня, дядюшка Крофт, и наша страна обагрится потоками крови, а бедных роой батьес перестреляют, как оленей!
— То есть бедных буров, вы хотите сказать, — огрызнулся Джон, который не мог равнодушно слышать слов сожаления, обращенных к армии ее величества.
Старик Кетце покачал головой с видом человека, убежденного в правоте своих слов, и затем стал внимательно слушать версию рассказа Яньи.
— Боже милосердный! — воскликнул Кетце. — Ну, что я вам говорил? Бедные роой батьес перестреляны, и страна уже в крови. А теперь Фрэнк Мюллер и меня вовлечет в эту резню, и я должен буду стрелять в бедных роой батьес. А мое ружье не даст промаха, как бы я ни старался. И когда мы всех их перестреляем, этот Бюргере снова вернется к нам, а он сумасшедший. Да, да, Лэньон плох, а Бюргере и того хуже! — При этих словах старый джентльмен, враг всяких треволнений, громко вздохнул и задумался о предстоящих ему в скором времени хлопотах и беспокойствах, после чего отправился домой по горной тропинке, прибавив на прощание, что ему было бы весьма неприятно, если бы кто-нибудь теперь узнал о его визите к англичанину.
— Пожалуй, еще скажут, что я неверен стране, — заметил он в свое оправдание, — стране, за которую, мы, буры, заплатили своей кровью и которую обязаны еще раз отстоять, как бы ни старались эти бедные вьючные животные, роой батьес, нам противодействовать. Ах, бедные, бедные! Один бур в состоянии обратить в бегство по крайней мере два десятка этих роой батьес и разогнать их по полю, если только они в силах бежать со своими тяжелыми ранцами за спиной, увешанные всевозможной посудой наподобие ходячих кухонь. Так и слышатся слова Библии: «Тысяча побежит перед одним, а пятеро погонят все множество». И я думаю, что все так и случится. Господь знал, когда писал эти слова. Он имел в виду буров и бедных роой батьес. — С этими словами он удалился, грустно качая головой.
— Я рад, что старик наконец убрался восвояси, — заметил Джон, — потому что если бы он продолжал свои разглагольствования по поводу несчастных английских солдат, то наверное обратился бы в бегство предо мной одним.
— Джон, — произнес вдруг Крофт, — вы должны ехать в Преторию и привезти Джесс. Буры непременно начнут осаду этого города, и если нам не удастся высвободить Джесс теперь же, то впоследствии ей невозможно будет оттуда выбраться.
— Ни за что на свете, — вскричала Бесси, — я не отпущу моего Джона!
— Мне жаль, Бесси, что ты так говоришь, зная, что твоя сестра в опасности, — несколько сурово проговорил старик, — но твое чувство вполне понятно. Я отправляюсь сам. Где Яньи? Нужно велеть приготовить мой капский фургон и запрячь в него четверку серых.
— Нет, милый, дорогой дядя, пусть уж лучше поедет Джон. Я сказала не подумав. Мне сперва стало так больно…
— Конечно, должен ехать я, — решил Джон, — не беспокойся, милая, я вернусь дней через пять. Наши лошади могут пробежать миль шестьдесят в день, если не больше. Они хорошо выкормлены, и в случае надобности мы найдем достаточно травы на дороге. Кроме того, я возьму овса и полсотни вязок сена. С собой я захвачу зулусского мальчишку Мути. Хоть он и не привык к лошадям, зато очень расторопен и исполнителен. А на Яньи положиться нельзя: вечно где-то ползает и постоянно оказывается пьян в ту минуту, когда особенно необходим.
— Совершенно верно, Джон, совершенно верно, — отвечал старик, — я пойду распорядиться, чтобы запрягали лошадей и смазали колеса. Где касторовое масло, Бесси? Нет лучшей смазки для этих патентованных осей, чем касторовое масло. Вы должны отправиться уже через час. В Лукке вы останетесь ночевать. Конечно, можно было бы проехать и дальше, но в Лукке помещение гораздо удобнее. Оттуда вы выедете в три часа утра и будете в Хейдельберге к десяти вечера, а в Претории — послезавтра к полудню. — И он ушел отдать необходимые распоряжения.