Прибыли фидаи.
Он закрыл дверь и поспешил к рации.
ХАСАН УЖЕ ЗДЕСЬ.
РАДИРУЙ ДИКШТЕЙНУ.
А ПОТОМ ЧТО ДЕЛАТЬ?
ПРЯЧЬСЯ.
«Ну спасибо», — подумал Тюрин. Он отключился и настроился на стандартную частоту.
В голове мелькнула мрачная мысль: до селедочки можно и не дожить…
— Я, конечно, слышал про «вооруженных до зубов», но это переходит всякие границы! — воскликнул Нат Дикштейн, и все засмеялись.
После радиосигнала с «Копарелли» настроение его изменилось. Сперва он был ошеломлен. Каким образом противники умудрились раскрыть его план до такой степени? Где-то он фатально просчитался… Суза? Но что толку себя казнить? Впереди их ждет бой. Хандра улетучилась. Напряжение осталось, свернувшись в тугую пружину, но теперь он знал, куда его применить.
Двенадцать человек, собравшихся в столовой «Стромберга», почувствовали эту перемену и заразились его боевым духом, хоть и понимали, что кто-то из них вскоре погибнет.
И они действительно вооружились до зубов. В руках — девятимиллиметровый пистолет-пулемет «узи», компактный и надежный, весом в четыре кило со снаряженным магазином на 25 патронов, длиной всего 650 мм с разложенным прикладом, плюс три запасных магазина. В кобуре — «парабеллум» того же калибра; к нему подходят патроны для «узи». На поясе — связка из четырех гранат. Дополнительно у каждого имелось оружие на свой вкус: ножи, дубинки, штык-ножи, кастеты и другие приспособления, которые они носили с собой скорее в качестве амулетов.
Дикштейн чувствовал настрой бойцов и догадывался, что все пошло от него. Ему и раньше приходилось наблюдать такое перед сражением. Они боялись, но — как ни парадоксально — именно страх гнал их в бой, потому что ожидание казалось худшей частью; сам процесс действовал как анестетик, а дальше ты либо выживал, либо погибал, и тогда тебе уже все равно.
Дикштейн разработал детальный план действий и проинструктировал команду. «Копарелли» был спроектирован по типу мини-танкера: трюмы на носу и в средней части, главная надстройка — посередине, вспомогательная — на корме. Главная надстройка включала в себя мостик, жилые помещения комсостава и столовую, ниже располагался матросский кубрик. В кормовой надстройке находился камбуз, под ним — склады, еще ниже — машинное отделение. Над уровнем палубы надстройки не сообщались, соединяясь переходами лишь в нижней части.
Решено было разделиться на три группы: первая под командой Аббаса атакует с бака, две другие высаживаются на корму с левого и правого бортов.
Кормовым отрядам надлежало спуститься вниз и продвигаться вперед, оттесняя противника на нос, где их будет ждать группа Аббаса. При таком раскладе неохваченным останется мостик, поэтому Дикштейн решил занять его лично.
Нападение отложили до полуночи — при свете дня их сразу увидели бы. Правда, возникала другая проблема: как в темноте не перестрелять друг друга. На этот случай Дикштейн придумал опознавательный сигнал: слово «алия»[263]. Кроме того, стратегия атаки подразумевала столкновение своих лицом к лицу лишь в самом конце.
Теперь оставалось лишь ждать.
Они сидели на камбузе «Стромберга» — точно таком же, как и на «Копарелли», где им вскоре предстоит сражаться и умирать. Дикштейн инструктировал Аббаса:
— Итак, высаживаетесь на носу и берете под контроль переднюю палубу. Размести людей в укрытии, там и оставайтесь. Как только появится противник — снимайте. Самое главное — старайтесь не подставляться под огонь с мостика.
Развалившись в кресле, Аббас еще больше напоминал танк. Хорошо, что они в одной команде.
— И первыми не стреляем, — уточнил он.
Дикштейн кивнул.
— Да. У вас есть шанс пробраться на борт незаметно. Нет смысла открывать огонь, пока остальные не подоспеют.
Аббас кивнул.
— Я смотрю, Поруш в моей команде. Ты в курсе, что он мой зять?
— Да, и единственный тут женатый человек. Я подумал, что ты захочешь за ним присмотреть.
— Спасибо.
Файнберг поднял голову, отвлекшись от затачивания ножа. В кои-то веки тощий американец не ухмылялся.
— Как полагаешь, что там за люди?
Дикштейн покачал головой.
— Да кто их знает… Или армия, или фидаи.
Файнберг ухмыльнулся.
— Лучше бы армейские — мы состроим зверские рожи, тут они и сдадутся!
Шутка была так себе, но все засмеялись.
Иш, как всегда пессимистично настроенный, сидел с закрытыми глазами, положив ноги на стол.
— Самое сложное — перебраться через леера: мы будем беззащитны, как младенцы, — заметил он.
— Да, но ты учти: они думают, что мы не знаем о засаде, и рассчитывают на легкую победу. К тому же в темноте…
Вошел капитан.
— «Копарелли» в зоне видимости.
Дикштейн встал.
— Пошли. Удачи, ребята. И помните — пленных не берем.
Глава 16
За несколько минут до рассвета от «Стромберга» отплыли три шлюпки.
Судно тут же растворилось во мраке ночи: погасли навигационные огни, палубные иллюминаторы, лампы в каютах, даже ниже ватерлинии все отключили, чтобы на «Копарелли» никто не спохватился раньше времени.
За ночь погода испортилась. По мнению капитана «Стромберга», штормом это назвать было нельзя, и все же дождь лил потоками, палубу продувал сильнейший ветер, а волны поднимались так высоко, что Дикштейну пришлось крепче вцепиться в скамью.
Какое-то время они плыли в кромешной тьме: даже лиц не разобрать.
Файнберг нарушил тишину, пытаясь храбриться:
— Эх, говорил я, надо было отложить рыбалку до завтра!
Дикштейн, как и остальные, поддался суеверию: под штормовкой и спасательным жилетом у него был надет старый отцовский жилет, в кармане которого лежали разбитые часы, когда-то остановившие немецкую пулю.
Роман с Сузой и ее предательство словно вывернули его наизнанку: все прежние ценности и мотивы перетряхнулись, а новые, приобретенные с ней, обратились в пыль. У него все еще оставались какие-то желания: выиграть этот бой, добыть уран для Израиля, убить Хасана, — но теперь ему стало совершенно безразлично, что будет с ним самим. Внезапно он понял, что не боится ни боли, ни смерти. Суза предала его, и ему больше не хотелось долгой жизни. Израиль получит свою бомбу, Эстер упокоится с миром, Мотти дочитает «Остров сокровищ», а Игаэль присмотрит за виноградником.
Дикштейн крепче сжал ствол автомата.
Они взлетели на гребне волны и, опустившись, внезапно увидели «Копарелли».
Маневрируя передним и задним ходом, Ливай Аббас подплыл к носовой части судна. Белый сигнальный огонь над ними давал хорошее освещение, а изгиб корпуса скрывал шлюпку от тех, кто находился на палубе или на мостике. Когда лодка подошла к трапу, Аббас обвязал конец вокруг пояса, затем, помедлив, сбросил штормовку, достал автомат и повесил на шею. Поставив ногу на бортик, он дождался нужного момента и прыгнул.
Вцепившись в трап руками и ногами, Аббас отвязал веревку и прикрепил ее к перекладине. Добравшись почти до самого верха, он остановился: через леер нужно перебираться как можно кучнее.
Он глянул вниз. Шарретт и Сапир уже догнали его. Поруш прыгнул, но промахнулся и скользнул вниз. На мгновение у Аббаса перехватило дыхание, впрочем, зятю удалось уцепиться за перекладину и удержаться. Аббас подождал, пока тот поднимется выше, затем перевалился через леер. Мягко приземлившись на четвереньки, он скрючился возле планширя. За ним проворно последовали остальные: первый, второй, третий. Сигнальный огонь светил прямо над ними, выставляя людей как на ладони.
Он осмотрелся. Шарретт был самым маленьким и гибким, как змея. Аббас коснулся его плеча.
— Укройся у левого борта.
Шарретт прополз пару метров голой палубы, дальше его частично скрыл приподнятый край носового люка.
Аббас оглядел палубу. Их могут заметить в любой момент. Еще секунда — и обрушится град пуль. Скорее, скорее! В верхней части форштевня он приметил барабан якорной лебедки.
— Сапир! — Аббас показал туда, и Сапир пополз на заданную позицию.
— Я хочу на кран, — сказал Поруш.
Аббас посмотрел на деррик, возвышающийся над передней палубой. Кабина управления находилась метрах в трех от палубы: опасная позиция, однако тактически выгодная.
— Давай, — кивнул он.
Ну и толстая же у него задница, подумал Аббас, провожая зятя взглядом, раскормила его сестренка на славу. Поруш добрался до подножия крана и принялся карабкаться наверх. Аббас задержал дыхание — если сейчас кто-то посмотрит в ту сторону… Но тот уже благополучно добрался до кабины.
Позади него торчал козырек лестницы, ведущей вниз. Вряд ли там находится кубрик — слишком мал, больше похоже на склад. Аббас заполз под козырек, присел у подножия лестницы и тихонько приоткрыл дверь. Внутри было темно. Успокоенный, он закрыл дверь и пристроил автомат на верхнюю ступеньку.
На корме света почти не было, и шлюпке Дикштейна пришлось подойти очень близко к правому борту. Гиболи, командиру группы, никак не удавалось удерживать лодку на месте. Дикштейн нашел багор и уцепился за трап, то подтягивая лодку ближе, когда волна грозила отогнать их, то отпихивая, чтобы избежать столкновения.
Гиболи, бывший армеец, настаивал на соблюдении израильской традиции: офицеры должны идти первыми. Он всегда носил головные уборы, чтобы скрыть намечающуюся лысину, и сейчас щеголял в берете. Пригнувшись, Гиболи дождался, пока волна поднесет лодку поближе к борту судна, и прыгнул. Удачно зацепившись, он проворно вскарабкался по трапу.
Ожидая своей очереди, Файнберг пошутил:
— Значит, я считаю до трех и открываю парашют, так?
Следующим полез Кацен, за ним Рауль Доврат. Дикштейн бросил багор и прыгнул. Задрав голову, он увидел сквозь потоки дождя, что Гиболи уже перекидывает ногу через леер.
Оглянувшись через плечо, Дикштейн увидел на небе бледно-серую полоску, первую предвестницу зари.
Внезапно раздался оглушительный треск автоматной очереди и крик.