Весь Кен Фоллетт в одном томе — страница 207 из 395

Глава 16

Диана Лавзи была возмущена тем, что ее муж Мервин сел на «Клипер» в Фойнесе. Она испытывала болезненное чувство неловкости из-за того, что он ее преследует, и боялась, что люди воспримут всю эту ситуацию как чистую комедию. Но важнее другое — ей не хотелось все время думать о возможности изменить свое решение, а именно в такую ситуацию Мервин ее поставил. Она сделала свой выбор, но Мервин не желает считать его окончательным. Теперь принятое уже решение придется рассматривать снова и снова, потому что Мервин все время будет просить ее передумать. И главное — он испортил ей все удовольствие от полета. В мечтах это было приключение, какое выпадает раз в жизни, романтическое путешествие с любимым человеком. Но волнующее чувство свободы, которое она ощущала при вылете из Саутхемптона, улетучилось безвозвратно. Диана не получала никакого удовольствия ни от полета, ни от роскошного самолета, ни от элегантного общества, ни от изысканной еды. Она боялась дотронуться до Марка, поцеловать его в щеку, погладить руку, потому что думала, что именно в этот момент в проходе покажется Мервин и все увидит. Она не знала, где расположился Мервин, и все время думала, что может столкнуться с ним в любую минуту.

Марка такое развитие событий просто раздавило. После того как Диана отвергла Мервина в Фойнесе, он был на седьмом небе, источал любовь и оптимизм, он рассказывал ей о Калифорнии, шутил, целовал ее при всякой возможности, иными словами, был самим собой. Но вскоре он в ужасе увидел, что его соперник поднялся на борт «Клипера». Теперь Марк был похож на мяч, из которого выпустили воздух. Он молча сидел с ней рядом, бессмысленно перелистывая журнал, не в состоянии прочесть ни единого слова. Диана могла понять его состояние. Дважды она уже изменяла решение сбежать с ним, и теперь, когда Мервин в самолете, как мог он быть уверенным, что Диана не передумает снова?

В довершение всего испортилась погода, за окнами бушевал шторм, и самолет подбрасывало, как машину на разбитом проселке. То и дело кто-то из пассажиров с позеленевшим лицом спешил по проходу в туалет. Говорили, что прогноз не предвещает ничего хорошего. Диана была слишком расстроена и почти ничего не ела за обедом, за что теперь благодарила судьбу.

Хотелось бы узнать, где находится Мервин. Наверное, если бы она это знала, то меньше волновалась бы, что он возникнет в любой момент. Диана решила отправиться в дамскую комнату и поискать его по дороге.

Ее место находилось в четвертом салоне. Она быстро окинула взглядом третий салон, следующий по ходу, но Мервина там не оказалось. Повернула назад, в направлении хвоста, держась по пути за все, что попадалось под руку, потому что сильно качало. Прошла пятый салон, но Мервина не нашла и там. Это был последний большой салон. Основная часть шестого салона оказалась занята дамской комнатой по правому борту, так что на противоположной стороне оставалось место только для двух кресел. Эти места занимали два бизнесмена. Места не очень удобные, подумала Диана: заплатить сумасшедшие деньги и сидеть весь полет напротив дамского туалета! За шестым салоном не было ничего, кроме салона для новобрачных. Мервин, должно быть, находится дальше, впереди, в первом или втором салоне, если только не в гостиной, за картами.

Она вошла в дамскую комнату. Там перед зеркалом были два стула, один из них занимала женщина, с которой Диана пока не имела возможности поговорить. Когда она закрыла за собой дверь, самолет снова провалился в воздушную яму, и Диана едва не потеряла равновесие. Качаясь, она кое-как уселась на стул.

— Вы в порядке? — спросила женщина.

— Да, спасибо. Терпеть не могу, когда самолет проделывает такие пируэты.

— Я тоже. Но кто-то сказал, что будет еще хуже. Впереди сильный шторм.

Качка несколько уменьшилась, Диана открыла сумочку и начала причесываться.

— Вы ведь миссис Лавзи, не правда ли? — спросила женщина.

— Да. Зовите меня Диана.

— А я — Нэнси Ленан. — Женщина, видимо, испытывая некоторую неловкость, сказала: — Я села на самолет в Фойнесе. Прилетела из Ливерпуля с вашим… с мистером Лавзи.

— О! — Диана покраснела. — Не знала, что у него была спутница.

— Он помог мне выбраться из беды. Мне нужно было попасть на этот самолет, но я застряла в Ливерпуле, не имея возможности вовремя добраться до Саутхемптона, потому пришлось ехать в аэропорт и упрашивать, чтобы меня довезли.

— Рада за вас, но меня это ставит в неловкое положение.

— Не вижу, почему вы должны испытывать неловкость. Наверное, это очень приятно, когда в вас безумно влюблены сразу двое мужчин. У меня и одного нет.

Диана посмотрела на ее отражение в зеркале. Женщина средних лет, скорее привлекательная, чем красивая, с правильными чертами лица, темноволосая, в элегантном красном костюме и серой шелковой блузке. Очень живая, уверенная в себе. Мервин охотно ее подвез, она в его вкусе.

— Он был с вами вежлив? — спросила Диана.

— Не очень, — грустно улыбнулась Нэнси.

— Да уж, вежливость и тактичность не относятся к его сильным сторонам. — Диана достала тюбик с помадой.

— Я ему очень признательна. — Нэнси тихо высморкалась в платок. Диана заметила, что у нее на пальце обручальное кольцо. — Он довольно груб, — продолжала Нэнси. — Но мне кажется, что он хороший человек. Я с ним обедала. Умеет рассмешить. И очень красив.

— Он хороший человек, — услышала Диана собственные слова. — Но высокомерен, как графиня, и очень нетерпелив. Я доводила его до безумия, потому что мне свойственно все время сомневаться, менять решения и не всегда говорить то, что думаю.

Нэнси провела расческой по волосам. Волосы темные, густые; интересно, подумала Диана, подкрашивает ли она их, чтобы скрыть начинавшую пробиваться седину?

— Мне кажется, он готов лететь на край света, чтобы вернуть вас.

— Всего лишь уязвленная гордость, — возразила Диана. — Он так действует лишь потому, что меня увел другой мужчина. В Мервине сильна конкурентная жилка. Если бы я, уйдя от него, переехала к сестре, он бы ничуть не переживал.

Нэнси засмеялась:

— Такое впечатление, что у него нет шансов вернуть вас домой.

— Никаких. — Внезапно Диане расхотелось разговаривать с Нэнси Ленан. Она почувствовала к ней безотчетную неприязнь. Диана убрала косметику и расческу и встала. Улыбнулась, чтобы скрыть внезапно нахлынувшие чувства, и сказала: — Посмотрим, смогу ли я доковылять до своего места.

— Желаю удачи!

Когда она выходила из дамской комнаты, вошли со своими косметичками Лулу Белл и княгиня Лавиния. Вернувшись к себе в салон, где стюард Дэйви превращал их кресла в спальные койки, Диана зачарованно смотрела, как обычные диванные подушки преображаются в тахту. Она села, наблюдая за отработанными действиями стюарда.

Сначала он снял все подушки и выдвинул из гнезд подлокотники. Потом, вытянувшись, открыл на уровне груди два люка, где прятались крюки. Нагнувшись, ослабил ремни и поднял плоскую раму. Подвесил ее на крюки, создав каркас верхней койки. Задняя ее сторона вошла в углубление в стенке. Диане показалось, что сооружение недостаточно прочное, но в этот момент Никки поднял две металлические стойки и прикрепил их и к верхней, и к нижней раме, создав нечто вроде кроватных ножек. Теперь все это выглядело вполне устойчивым.

Он положил подушки сиденья на нижнюю койку, а из спинных подушек получился матрас верхней койки. Вытащил из-под сидений светло-голубые простыни и одеяла и быстрыми, точными движениями застелил обе койки.

Они на вид были удобными, однако пугающе открытыми всем взорам. Но Дэйви достал темно-синюю занавеску и подвесил ее на крючках к перекладине под потолком, которая, казалось раньше Диане, выполняла чисто декоративную функцию. Он прицепил занавеску к рамам и стойкам специальными застежками и аккуратно натянул. В занавеске оставалось треугольное окно, наподобие входа в палатку, через которое можно было залезть внутрь. И наконец стюард разложил маленькую складную лесенку, по которой, вполне очевидно, легко было забраться на верхнюю койку.

Закончив, он повернулся к Диане и Марку с торжествующим видом, словно проделал некий волшебный фокус:

— Дайте мне знать, когда будете готовы, и я закрою вашу сторону.

— Здесь не будет душно? — спросила Диана.

— Над каждой койкой — свой вентилятор. Если вы посмотрите вверх, увидите выключатель. — Диана нашла панель с переключателем на два положения. — У каждого есть также свое окно, электрическая лампочка, крючок для одежды и полка. Если потребуется что-то еще, нажмите кнопку и вызовите меня.

Пока Дэйви работал, пассажиры с противоположной стороны — красавчик Фрэнк Гордон и лысый Оллис Филд — отправились со своими сумками в мужской туалет, и Дэйви начал обустраивать их ночлег. Здесь это было чуть по-другому. Проход располагался не посередине, а ближе к левому борту, потому с их стороны была лишь пара коек, одна за другой, в длину, а не поперек, в ширину.

Княгиня Лавиния вернулась в синем пеньюаре до пола, отороченном кружевами, и шапочке в тон пеньюару. Лицо ее представляло собой застывшую маску высокомерия: всем своим видом она давала понять, что возмущена необходимостью появляться на публике в таком наряде. Она в ужасе взглянула на койку.

— Я здесь умру от клаустрофобии, — простонала княгиня.

Никто не обратил на это заявление никакого внимания. Она сбросила шлепанцы и забралась на нижнюю койку. Не пожелав никому доброй ночи, плотно задернула и тщательно застегнула занавеску.

Через минуту-другую появилась Лулу в довольно прозрачном розовом шифоновом ансамбле, едва скрывавшем ее прелести. После Фойнеса она держалась по отношению к Диане и Марку с холодной вежливостью, но сейчас, похоже, забыла о своей обиде. Она села рядом с ними на диван и сказала:

— Никогда не угадаете, что я минуту назад узнала о наших попутчиках! — Она показала пальцем на кресла, только что покинутые Филдом и Гордоном.

Марк нервно взглянул на Диану и спросил:

— Что же ты такое услышала, Лулу?

— Мистер Филд — агент ФБР!

Ну и что, подумала Диана. Агент ФБР — всего-навсего полицейский.

— Но что еще интереснее — Фрэнк Гордон находится под арестом.

— Кто это тебе сказал? — скептически отозвался Марк.

— В дамской комнате только о том и говорят.

— Это еще ничего не доказывает, Лулу.

— Так и знала, что вы не поверите! Один паренек подслушал перепалку между Филдом и капитаном «Клипера». Капитан был вне себя, потому что ФБР не поставило «Пан-Американ» в известность о том, что на борту опасный преступник. Между ними чуть до драки не дошло, и в конце концов члены экипажа отобрали у Филда оружие.

Диана вспомнила, что ей самой показалось, будто Филд сопровождает Гордона.

— Что же совершил этот Гордон?

— Он — гангстер! Застрелил человека, изнасиловал девчонку и поджег ночной клуб.

Это трудно было воспринимать всерьез. Ведь Диана сама с ним общалась! Парень, верно, не отличается утонченностью манер, но такой красивый и модно одетый, и он так вежливо с ней говорил. Она могла поверить, что Гордон — мошенник, или не заплатил налоги, или даже занимается подпольным игорным бизнесом, но чтобы он намеренно кого-то убил, трудно было себе вообразить. Лулу такая взбалмошная, чего угодно может наплести.

— Это не очень-то правдоподобно, — отметил и Марк.

— Сдаюсь, — сказала Лулу разочарованно. — Ну никакой в вас романтики. — Она встала. — Я ложусь. Если он начнет меня насиловать, разбудите. — Она взобралась по лесенке наверх и забралась в свою койку. Задернула занавеску, но тут же снова выглянула и сказала: — Диана, я понимаю, почему вы надулись на меня там, в Ирландии. Я хорошенько подумала и решила, что я это заслужила. Я просто вцепилась в Марка. Это было бессердечно. Готова все забыть, если забудете вы. Доброй ночи.

Это прозвучало почти как извинение, и Диана не захотела возвращаться к той истории.

— Спокойной ночи, Лулу, — только и сказала она.

Лулу задернула занавеску.

— Это была не только ее вина, но и моя. Прости меня, бэби, — тихо произнес Марк.

Диана вместо ответа прильнула к его щеке губами.

Вдруг ей опять стало легко и уютно рядом с ним. Она вся расслабилась и откинулась на спину, не отрывая губ от его щеки. Ее правая грудь плотно прижалась к нему. Так приятно было опять почувствовать физический контакт с Марком. Кончик языка мужчины коснулся ее губ, и она чуточку их разжала, пропуская его. Марк задышал чаще. «Сейчас мы зайдем слишком далеко», — подумалось Диане. Она открыла глаза и увидела Мервина.

Он проходил мимо их салона в сторону носа самолета и мог и не заметить ее, но Мервин слегка повернулся, посмотрел через плечо и застыл на ходу. Его лицо побледнело от увиденного.

Диана хорошо знала Мервина и умела читать его мысли. Хотя она ему сказала, что влюблена в Марка, он был слишком самолюбив, чтобы в это поверить, потому увидеть, как Диана целует другого мужчину, стало для него шоком, неожиданно обрушившимся ударом.

Он нахмурился, лицо его исказила гневная гримаса. Диану испугала мысль, что он сейчас затеет драку. Но Мервин отвернулся и прошел дальше.

— В чем дело? — спросил Марк. Он не видел Мервина, потому что был целиком поглощен Дианой.

Она решила ему не говорить о происшедшем.

— Нас могут увидеть, — прошептала Диана.

Он неохотно отодвинулся.

На мгновение она почувствовала облегчение, но тут же рассердилась. У Мервина нет права преследовать ее по всему свету и хмуриться всякий раз, увидев, что она целует Марка. Замужество — не рабство, она ушла от Мервина, и он должен с этим смириться. Марк закурил сигарету. Диане же захотелось как-то избавиться от Мервина. Ей нужно заставить его уйти из ее жизни.

Она пробормотала:

— Пойду посмотрю, что делается в гостиной. А ты останься и покури. — Она вышла, не дождавшись ответа Марка.

Диана уже убедилась, что в задних салонах Мервина нет, поэтому направилась к носу самолета. Качка уменьшилась, можно было идти, не держась за что попало. В третьем салоне Мервина тоже не оказалось. В гостиной картежники были поглощены игрой, пристегнувшись ремнями безопасности. Над ними вились клубы дыма, а на столе стояло несколько бутылок виски. Она прошла во второй салон. С одной стороны расположилась семья Оксенфордов. Все в самолете уже знали, что лорд Оксенфорд оскорбил Карла Хартманна, ученого, и что Мервин Лавзи встал на его защиту. У Мервина есть свои достоинства, она никогда этого не отрицала.

Диана прошла в кухню. Полноватый стюард Никки с невероятной сноровкой мыл посуду, а его напарник отправился стелить постели. Мужской туалет располагался напротив кухни. Далее виднелась лестница, ведущая в кабину пилотов, а за ней, в самой дальней носовой части, находился первый салон. Она предположила, что Мервин должен быть там, но в салоне оказалась отдыхавшая от дежурства часть экипажа.

Диана поднялась по лестнице в кабину пилотов. Не менее роскошная, чем пассажирские салоны, подумала она. Все члены экипажа были поглощены работой, и кто-то из них сказал:

— В другой раз мы бы с удовольствием вам все показали, мадам, но погодные условия трудные, и мы бы попросили вас вернуться на место и пристегнуться ремнем безопасности.

«Значит, Мервин в мужском туалете», — подумала она, спускаясь по лестнице. Пока так и не ясно, где его постоянное место.

Спустившись к основанию лестницы, она наткнулась на Марка и удивленно вскрикнула:

— Что ты здесь делаешь?

— Хотел тот же самый вопрос задать тебе, — сказал он, и в его голосе ей послышались неприязненные нотки.

— Просто хотела осмотреться.

— Ты искала Мервина? — укоризненно произнес он.

— Марк, почему ты на меня сердишься?

— Потому что ты улизнула, чтобы встретиться с ним.

Их прервал Никки:

— Пожалуйста, вернитесь на свои места. Сейчас полет довольно гладкий, но с минуты на минуту все опять изменится к худшему.

Они отправились в свой салон. Диана чувствовала себя ужасно глупо. Она выслеживала Мервина, а Марк шел следом.

Они сели. Прежде чем разговор возобновился, в салон вернулись Оллис Филд и Фрэнк Гордон. На Фрэнке был желтый шелковый, с вышитым на спине драконом халат, на Филде — старый, заношенный, махровый. Фрэнк сбросил халат и остался в красной пижаме с белыми отворотами. Он скинул толстые, ковровой ткани шлепанцы и забрался наверх.

К ужасу Дианы, Филд достал из кармана своего халата пару посверкивавших металлическим блеском наручников. Он что-то тихо сказал Фрэнку. Ответа Диана не слышала, но могла понять, что Фрэнк протестует. Но Филд настаивал, и Фрэнк в конце концов подставил правое запястье. Филд защелкнул наручник на руке и на стойке постели. Затем задернул занавеску и застегнул кнопки.

Выходит, правда: Фрэнк — арестант.

— Чертовщина, — пробурчал Марк.

— Все же я не верю, что он убийца, — прошептала Диана.

— Надеюсь! Но все же было бы куда безопаснее заплатить пятьдесят баксов и поплыть на грузовой барже!

— Мне не нравится, что он нацепил на него наручники. Как этот парень будет спать, пристегнутый к кровати? Даже не повернуться с боку на бок!

— Ты такая мягкосердечная! — Марк слегка ущипнул ее. — Возможно, это насильник, а ты волнуешься, что ему будет неудобно спать.

Она положила голову ему на плечо. Марк погладил ее волосы. Всего несколько минут назад он на нее рассердился, но все уже позади.

— Марк, — сказала Диана, — как ты думаешь, можно забраться в эту койку вдвоем?

— Дорогая, ты боишься?

— Нет.

Он удивленно посмотрел на нее, затем понял, что она имеет в виду, и улыбнулся:

— Думаю, можно, хотя… не рядом…

— Не рядом?

— Очень узко.

— Ну… — Она понизила голос. — Один из нас… будет сверху.

— Ты бы хотела? — прошептал он ей на ухо.

— Думаю, да. — Диана прыснула.

— Я должен все обдумать, — сказал Марк едва слышно. — Сколько ты весишь?

— Восемь стоунов[339], если не считать бюст.

— Тогда будем переодеваться ко сну?

Она сняла шляпку и положила ее рядом с собой. Марк выдвинул из-под сиденья сумки. У него был старый кожаный саквояж, у нее — небольшой темный кожаный чемоданчик с медными буквами, ее инициалами.

Диана встала.

— Поторопись, — сказал Марк и поцеловал ее.

Она порывисто его обняла, и, когда он прижался к ней, Диана почувствовала, как что-то твердое коснулось ее.

— Боже, — прошептала она. — Надеюсь, эта прелесть никуда не денется, пока я буду переодеваться?

— Вряд ли. Ну разве что я высуну ее в окно. — Он засмеялся. — Но я знаю способ, как вернуть ей твердость.

— Жду не дождусь, — фыркнув, шепнула Диана.

Марк взял свой саквояж и отправился в туалет. Выходя из салона, он едва не столкнулся с Мервином, двигавшимся в противоположном направлении. Они посмотрели друг на друга, как коты по разные стороны забора, но не проронили ни слова.

Диана удивилась, увидев Мервина в грубой фланелевой ночной рубашке в широкую коричневую полоску.

— Боже, где ты это взял? — спросила она, не веря своим глазам.

— Мне не до смеха. Это единственное, что я сумел найти в Фойнесе. В местном магазине не знают даже такого понятия — шелковая пижама. Они решили, что я гомик или просто рехнулся.

— Что ж, твоя подруга миссис Ленан не придет в восторг, увидев тебя в таком наряде. — «Зачем я такое говорю?» — спросила себя Диана.

— Я на это и не рассчитываю, — хмуро сказал Мервин и двинулся дальше.

Появился стюард.

— Дэйви, будьте добры, постелите наши постели.

— Минуточку, мадам.

— Спасибо. — Она взяла свою туалетную сумочку и вышла.

Проходя пятый салон, Диана снова подумала о том, где же будет спать Мервин. В этом салоне еще ни одна койка не была приготовлена, как и в шестом, и тем не менее он как сквозь землю провалился. Вдруг ее осенило, что Мервин может находиться в салоне для новобрачных. Мгновение спустя она сообразила, что, проходя по самолету, нигде не видела и миссис Ленан. Она остановилась у входа в дамскую комнату с сумкой в руках, застыв от осенившей ее догадки. Мервин и миссис Ленан скорее всего вместе занимают салон для новобрачных!

Однако разумеется, авиакомпания не может этого допустить. Все-таки, наверное, миссис Ленан уже давно легла, а потому ее не было видно за задернутой занавеской.

Но Диане нужно было знать точно. Она подошла к двери салона для новобрачных и остановилась в нерешительности.

Затем повернула ручку и открыла дверь.

Салон для новобрачных оказался такого же размера, как и обычный салон. Он был устлан терракотовым ковром, стены — бежевые, обивка кресел — синяя со звездами, как и в гостиной. В конце располагались две койки. С одной стороны стояли диван и кофейный столик, с другой — стул и туалетный столик с зеркалом. С каждой стороны — окна.

Мервин стоял в центре комнаты, неожиданное вторжение заставило его вздрогнуть. Миссис Ленан не было, но ее серое кашемировое пальто лежало на койке.

Диана закрыла за собой дверь:

— Как ты мог так со мной поступить?

— Что ты имеешь в виду?

Хороший вопрос, не могла не подумать Диана. Почему она, собственно, рассердилась?

— Все будут знать, что ты проводишь с ней ночь!

— У меня не было выбора, — запротестовал он. — Других мест не оказалось.

— Неужели ты не понимаешь, что над нами все будут смеяться? Мало того, что ты следуешь за мной как тень…

— Какое мне дело? Мужчина, от которого убегает жена, и без того смешон.

— Но ты превращаешь все в сплошной кошмар. Ты должен был смириться и найти другое решение.

— Смириться? Ты же меня хорошо знаешь.

— Знаю, потому и не хотела, чтобы ты меня преследовал.

Он пожал плечами:

— Тебе попросту не удалось скрыться. Ты не так умна, чтобы меня переиграть.

— А ты достаточно умен? Ты даже и не знаешь, когда требуется благородно отступить.

— Никогда не утверждал, что я благородных кровей.

— А она, ну что за шлюха! Она замужем, я видела на ней обручальное кольцо.

— Она вдова. Так или иначе, какое право ты имеешь говорить подобным образом? Ты замужем, но проводишь ночь со своим возлюбленным.

— По крайней мере мы будем спать в разных койках в общем салоне, а не в этом уютном любовном гнездышке! — возмутилась она, подавляя греховную мысль о том, что собиралась разместиться с Марком на одной койке.

— Но у меня нет никаких романтических отношений с миссис Ленан, — сказал он, раздражаясь. — А ты стягивала с себя трусики перед этим плейбоем все лето напролет!

— Не переходи на вульгарный жаргон! — прошипела Диана, но понимала, что он прав. Именно этим она и занималась: скидывала трусики с наивозможной быстротой всякий раз, когда они с Марком оставались наедине. Да, Мервин прав.

— Если мои слова и вульгарны, то твои дела еще вульгарнее.

— По крайней мере я действовала осмотрительно, не напоказ, чтобы не поставить тебя в глупое положение.

— Я в этом не уверен. По-видимому, я был единственным человеком во всем Манчестере, который не знал, чем ты занималась. Прелюбодеи заблуждаются, думая, что о них никто ничего не знает.

— Не называй меня так! — вскрикнула она, вдруг почувствовав стыд.

— Почему бы и нет? Уж такая ты есть.

— Это звучит гнусно. — Диана отвернулась.

— Благодари судьбу, что теперь не принято побивать неверных жен камнями, как об этом говорится в Библии.

— Ужасные слова!

— Стыдиться надо не слов, а дел.

— Ты такой праведник, — устало сказала она. — Ты всегда все делал правильно, не так ли?

— К тебе я всегда относился справедливо.

Он все-таки вывел ее из себя.

— Две жены от тебя сбежали, а ты всегда был прав. Тебе не приходило в голову задуматься, может, в чем-то ты виноват и сам?

Это задело его за живое. Он схватил ее за руки повыше локтей и встряхнул.

— Я дал тебе все, чего ты только могла пожелать!

— Но тебе не приходило в голову подумать, что у меня на душе! — крикнула она. — Никогда! Поэтому я и ушла от тебя. — Она уперлась руками в грудь Мервина, чтобы оттолкнуть его, и в этот момент дверь отворилась, и вошел Марк.

Он стоял в пижаме, переводя взгляд с одной на другого.

— Что, черт возьми, здесь происходит, Диана? Ты хочешь провести ночь в салоне для новобрачных?

Диана оттолкнула Мервина, он опустил руки.

— Нет, — сказала она Марку. — Это прерогатива миссис Ленан, она поселилась здесь с Мервином.

Марк понимающе хмыкнул:

— Вот это здорово! Обязательно вставлю сей эпизод в мой следующий сценарий!

— Это не смешно! — запротестовала она.

— Еще как смешно. Этот парень следует за женой как лунатик и в то же время спит с первой встречной бабой!

Диане была отвратительна эта тирада, и она почувствовала желание защитить Мервина.

— Вовсе они не спят! — выпалила она. — Просто других мест в самолете не было.

— Но ты все равно должна благодарить судьбу, — сказал Марк. — Если он ею увлечется, то оставит тебя в покое.

— Как ты не можешь понять, что я расстроена?

— Могу, но не знаю почему. Мервина ты больше не любишь. Иногда говоришь о нем так, будто его ненавидишь. Ты ушла от него. Так какая тебе разница, с кем он спит?

— Не знаю! Но это так унизительно.

Марк сердился и не находил слов сочувствия:

— Несколько часов назад ты решила вернуться к Мервину. Но он вывел тебя из себя, и ты передумала. Теперь ты сходишь с ума из-за того, что он спит с кем-то еще.

— Я с ней не сплю, — возразил Мервин.

Марк не придал значения его словам.

— Ты уверена, что больше не любишь Мервина? — Он начал по-настоящему сердиться.

— Не говори со мной так! Это ужасно.

— Знаю, но это правда?

— Да, правда, и мне противно, что ты можешь думать по-другому. — Ее глаза наполнились слезами.

— Тогда докажи это. Забудь о нем и о том, где он спит.

— Я никогда не умела сдавать экзамены, — зарыдала она. — Не будь таким омерзительно логичным! Это не дискуссионный клуб!

— Конечно, нет! — прозвучал новый голос. Все трое оглянулись и увидели в дверях Нэнси Ленан, очень хорошенькую в ярко-синем шелковом халате. — Вообще-то я думаю, что это мой салон. Что, черт возьми, здесь происходит?

Глава 17

Стыд и гнев душили Маргарет Оксенфорд. Она была уверена, что все смотрят на нее и думают об ужасной сцене, разыгравшейся в столовой, и к тому же считают, что она разделяет омерзительные взгляды отца. Маргарет боялась смотреть людям в глаза.

Гарри Маркс помог ей сохранить хоть какое-то достоинство. Очень умно с его стороны и так благородно — подойти к ней, отодвинуть стул, предложить руку и выйти с ней вместе: не слишком примечательный знак внимания и жест, может быть, чуточку нелепый, но для нее это стало хоть каким-то выходом из унизительного положения.

Она сохранила остатки самоуважения, но в ней кипело возмущение, росла ненависть к отцу, по вине которого она попала в такую кошмарную ситуацию. После обеда в салоне стояла зловещая тишина. Когда погода стала портиться, мать и отец отправились переодеваться ко сну. И тут Маргарет просто поразил Перси:

— Давай извинимся.

Первой мыслью было, что это лишь усугубит неловкость и чувство унижения.

— Не уверена, что мне хватит на такое смелости, — сказала она.

— Мы просто подойдем к барону Габону и профессору Хартманну и скажем, что извиняемся за отцовскую грубость.

Мысль о том, чтобы как-то сгладить оскорбление, нанесенное отцом, показалась ей в конце концов привлекательной. От этого Маргарет станет гораздо легче.

— Отец взбесится, конечно, — сказала она.

— А он не узнает. Но мне все равно, пусть бесится. По-моему, он просто спятил. Я больше ничуть его не боюсь.

Маргарет задумалась, так ли это. Маленьким мальчиком Перси часто говорил, что не боится, а на самом деле дрожал от страха. Но он уже далеко не маленький.

Вообще-то ее немного беспокоила мысль о том, что Перси выйдет из-под контроля отца. Пока только отец умел держать его в узде. При зловредном характере братца он, сорвавшись с поводка, мог натворить бог знает что.

— Пошли, — настаивал Перси. — Давай сделаем это прямо сейчас. Они в третьем салоне, я проверил.

Маргарет все еще колебалась. Она боялась подойти к людям, которых оскорбил отец. Вдруг это причинит им новую боль? Может быть, они предпочитают забыть о случившимся как можно скорее?.. Но конечно, куда важнее, чтобы эти обиженные люди знали, что далеко не все разделяют национальные предрассудки ее отца.

Маргарет так часто была малодушна, а потом об этом жалела. И она решилась. Маргарет встала, придерживаясь за ручку кресла, потому что самолет то и дело проваливался в воздушные ямы.

— Хорошо. Давай извинимся.

Девушка чуточку дрожала, но это ее состояние не было заметно из-за качки. Она решительно пошла через гостиную в третий салон, Перси последовал за ней.

Габон и Хартманн сидели справа лицом друг к другу. Хартманн уткнулся в книгу, его длинная худая фигура скрючилась, коротко стриженная голова низко склонилась, так что горбатый нос ученого едва не касался страницы с математическими формулами. Габон не был ничем занят, по-видимому, он скучал и увидел их первым. Когда Маргарет остановилась возле него и для равновесия вцепилась в спинку его кресла, он замер и посмотрел на нее с неприязнью.

— Мы пришли извиниться, — быстро сказала Маргарет.

— Меня поражает ваша смелость, — ответил Габон. Он говорил по-английски безукоризненно, лишь с едва уловимым французским акцентом.

Это были не те слова, которые хотела услышать Маргарет, но она продолжала:

— Я ужасно огорчена тем, что произошло, и мой брат разделяет это чувство. Я преклоняюсь перед профессором Хартманном, о чем я ему уже говорила.

Хартманн оторвался от книги и приветливо кивнул. Но Габон все еще был сердит:

— Легко таким, как вы, просить прощения. — Маргарет опустила глаза в пол и уже пожалела, что пришла. — В Германии полно вежливых богатых людей, которым ужасно стыдно за то, что там происходит, — продолжал Габон. — Но что они предприняли? И что делаете вы?

Маргарет почувствовала, что лицо ее залилось краской. Она не знала, что говорить и что делать.

— Помолчи, Филипп, — тихо сказал Хартманн. — Как ты не понимаешь, что перед тобой молодые люди? — Он посмотрел на Маргарет. — Я принимаю ваше извинение и очень вам благодарен.

— Боже, я сделала только хуже? — вздохнула Маргарет.

— Вовсе нет. Вы поступили правильно, и я действительно очень вам признателен. И мой друг барон скоро со мной согласится.

— Нам лучше уйти, — огорченно произнесла Маргарет.

Хартманн кивнул.

Она повернулась.

— Я тоже прошу прощения, — сказал Перси. И двинулся вслед за сестрой.

Они вернулись в свой салон. Дэйви стелил постели. Гарри куда-то исчез, скорее всего в туалет. Маргарет решила готовиться к ночлегу. Она достала туалетную сумку и ушла переодеваться в дамскую комнату. Навстречу ей вышла мать, она выглядела потрясающе в халате орехового цвета.

— Спокойной ночи, дорогая, — сказала она. Маргарет молча прошла мимо.

В переполненной дамской комнате она быстро переоделась в хлопчатобумажную ночную рубашку и махровый халат. Ее ночной наряд выглядел заурядным среди ярких шелков и кашемира других женщин, но она не придавала этому значения. Извинение не принесло облегчения, потому что замечание барона Габона казалось ей справедливым. Проще простого приносить извинения и не делать ничего для того, чтобы решить проблему.

Когда она вернулась в салон, отец и мать уже легли и задернули свои занавески. Из-за занавески отца слышался негромкий храп. Ее постель не была еще готова, и она отправилась в гостиную.

Маргарет отлично понимала, что из ее положения есть только один выход. Она должна уйти от родителей и начать жить самостоятельно. Сейчас Маргарет, как никогда прежде, была исполнена решимости именно так и поступить, но она ничуть не приблизилась к решению проблемы денег, работы и жилья.

Миссис Ленан, милая дама, которая села в Фойнесе, устроилась с ней рядом, на ней был ярко-синий халат, надетый поверх черной рубашки.

— Я хотела попросить коньяку, но стюарды заняты, — сказала она, но при этом не выглядела разочарованной. Обвела рукой пассажиров. — Похоже на вечеринку в пижамах или полночный праздник в общежитии — все кругом слоняются в нижнем белье. Вы со мной согласны?

Маргарет никогда не бывала на вечеринках в пижамах и не ночевала в общежитиях.

— Впечатление странное. Как одна большая семья.

Миссис Ленан пристегнулась ремнем, она явно была в настроении поболтать.

— В ночных рубашках не до формальностей, думаю я. Даже Фрэнки Гордино очень мил в своей красной пижаме.

Сначала Маргарет не поняла, что миссис Ленан имела в виду, затем вспомнила о подслушанной Перси скандальной перепалке между капитаном и агентом ФБР.

— Вы говорите об этом арестанте?

— Да.

— Вы его не боитесь?

— Наверное, нет. Чем он может быть мне опасен?

— Но люди говорят, что он убийца и даже того хуже.

— В трущобах всегда гнездится преступность. Удалите Гордино, и убивать будет кто-то другой. Я бы не обращала на него особого внимания. Азартные игры и проституция процветали, когда Бог ходил еще в детских штанишках, а раз есть преступность, она рано или поздно становится организованной.

Это высказывание показалась Маргарет шокирующим. Видимо, что-то такое в самой атмосфере самолета располагало людей к особой откровенности. Она подумала, что миссис Ленан вряд ли бы стала так говорить в смешанной компании: женщины всегда гораздо приземленнее, когда рядом нет мужчин. Но, так или иначе, Маргарет была заинтригована.

— А не лучше ли, чтобы преступность оставалась неорганизованной?

— Конечно, нет. Организованная преступность поставлена в те или иные рамки. Каждая банда имеет свою территорию и не выходит за ее пределы. Они не грабят людей на Пятой авеню и не требуют откупного с Гарвардского клуба, и пусть так и будет.

Маргарет не могла оставить это без ответа:

— А бедняки, проигрывающие последние деньги? Несчастные девушки, рискующие своим здоровьем?

— Не в том дело, что я к ним равнодушна, — сказала миссис Ленан. Маргарет пристально смотрела на нее в попытке уловить малейшее проявление неискренности. — Послушайте, я произвожу обувь. — Должно быть, на лице Маргарет мелькнуло изумление, потому что миссис Ленан добавила: — Так я добываю средства к существованию. Я владею обувной фабрикой. Мои мужские туфли недороги и носятся от пяти до десяти лет. Если хотите, можете найти туфли подешевле, но у них картонный каблук, который снашивается за десять дней. И поверите ли, некоторые покупают именно такие! Поэтому я считаю, что выполняю свой долг, производя хорошую обувь. Если есть идиоты, предпочитающие плохую обувь, я ничего с этим поделать не могу. И если люди такие дураки, что тратят последние деньги на азартные игры, не имея возможности купить на обед кусок мяса, то это меня тоже не касается.

— А вы сами были когда-нибудь бедны?

Миссис Ленан засмеялась:

— Хороший вопрос. Нет, не была, поэтому, наверное, должна помалкивать. Мой дед делал ботинки вручную, а мой отец открыл фабрику, которой я владею. Я ничего не знаю о жизни в трущобах. А вы?

— Совсем немного, но я думаю, что у людей есть причины играть в азартные игры, красть и торговать своим телом. Они не дураки. Они — жертвы жестокой системы.

— Ну, вы рассуждаете прямо как коммунистка, — сказала миссис Ленан с легкой улыбкой.

— Социалистка, — поправила ее Маргарет.

Поняв, что Маргарет говорит всерьез, миссис Ленан не скрыла удивления, осторожно заметив:

— Ну и что ж, ничего страшного. Вы можете когда-нибудь потом изменить свои взгляды — все с годами меняются. Но чего это я вздумала читать вам проповедь? Наверное, потому, что сегодня мне исполнилось сорок.

— Я рада вас поздравить. — Как правило, Маргарет не нравились люди, внушавшие ей, что она одумается, когда станет постарше. Обычно это говорилось снисходительным тоном и без всяких аргументов. Но к миссис Ленан она испытывала безотчетную симпатию. — Расскажите мне о своих идеалах, — попросила Маргарет.

— Я просто хочу производить хорошую обувь. — Миссис Ленан самоуничижительно улыбнулась. — Не очень-то похоже на идеал, но для меня это важно. У меня неплохая жизнь. У меня замечательный дом, у моих сыновей есть все, что нужно, я трачу кучу денег на тряпки. Откуда все это? Потому что я делаю хорошую обувь. Если бы я приклеивала картонные подметки, я бы чувствовала себя жуликом. Ничем не лучше Фрэнки.

— Вполне социалистическая точка зрения, — улыбнулась Маргарет.

— Я просто унаследовала идеалы моего отца, — задумчиво проговорила миссис Ленан. — А откуда у вас ваши идеалы? Насколько я могу понять, не от отца.

Маргарет покраснела.

— Вы слышали эту перепалку в столовой?

— Я там была.

— Я хочу уйти от родителей.

— Что вам мешает?

— Мне всего девятнадцать.

— Ну и что? — В голосе миссис Ленан послышались осуждающие нотки. — Из дома сбегают и в десять.

— Я пыталась. Но в конце концов меня забрала полиция.

— Вы слишком легко сдаетесь.

Маргарет хотелось дать понять миссис Ленан, что дело не в малодушии.

— У меня нет денег и нет профессии. Я не получила нормального образования. Не знаю, на что я буду жить.

— Милая, вы же едете в Америку. Большинство приехало туда, не имея даже того, что есть у вас, и некоторые из них стали миллионерами. Вы умеете читать и писать, вы хороши собой, умны, представительны… Вы легко найдете работу. Да я сама взяла бы вас на свою фабрику.

Сердце Маргарет заколотилось. Она начинала уже тяготиться не очень доброжелательным тоном миссис Ленан. А теперь вдруг увидела свой шанс.

— В самом деле? Вы возьмете меня на работу?

— Конечно.

— В каком качестве?

Миссис Ленан задумалась.

— Я бы направила вас в отдел продаж: наклеивать марки, варить кофе, вежливо встречать клиентов. Если все получится, быстро станете помощницей менеджера отдела.

— А тут что придется делать?

— То же самое, но за гораздо большие деньги.

Маргарет воспринимала все это как сон.

— О Боже, настоящая работа в настоящем офисе, — мечтательно произнесла она.

Миссис Ленан расхохоталась:

— Большинство находит ее скучной!

— А для меня это будет настоящее приключение!

— Может быть, только сначала.

— Нет, вы серьезно? Если я через неделю войду в ваш кабинет, вы примете меня на работу?

Миссис Ленан немножко удивилась:

— Боже, да вы, кажется, настроены всерьез? Я думала, что все это говорится так, теоретически.

Сердце Маргарет упало.

— Так вы дадите мне работу? — спросила она жалостно. — Или все это только разговоры?

— Я охотно взяла бы вас, но есть некоторая загвоздка. Через неделю я сама могу остаться без работы.

Маргарет готова была разрыдаться.

— Что же случилось?

— Мой брат пытается отнять у меня фирму.

— Как такое возможно?

— Это сложная история, и я надеюсь, что у него ничего не выйдет. Я отчаянно ему противодействую, но пока не знаю, чем все это кончится.

Маргарет не могла примириться с тем, что мелькнувший было шанс может исчезнуть в одно мгновение.

— Вы должны победить! — заявила она решительно.

Прежде чем миссис Ленан смогла ответить, появился Гарри, похожий в своей красной пижаме и небесно-голубом халате на восход солнца. При виде его Маргарет немножко успокоилась. Он сел рядом, и Маргарет представила его.

— Миссис Ленан пришла заказать рюмку коньяку, но стюарды заняты, — объяснила она.

Гарри напустил на себя удивленный вид:

— Может быть, они и заняты, но принести выпить могут. — Он встал и просунул голову в следующий салон. — Дэйви, принесите коньяку для миссис Ленан прямо сейчас, будьте добры.

— Разумеется, мистер Ванденпост, — донеслось до Маргарет. Умеет Гарри добиваться того, чего хочет.

Он снова сел.

— Не мог не обратить внимания на ваши серьги, миссис Ленан, — сказал Гарри. — Просто потрясающие.

— Спасибо, — улыбнулась она. Комплимент был ей приятен.

Маргарет пригляделась внимательнее. Каждая сережка представляла собой крупную жемчужину в золотой решетке с бриллиантами. Очень элегантные. Ей захотелось, чтобы у нее тоже были необыкновенные драгоценности, которые вызвали бы интерес Гарри.

— Вы купили их в Штатах? — спросил Маркс.

— Да, у Пола Флейто.

Гарри кивнул.

— Но я думаю, что это дизайн Фулчо ди Вердура.

— Не знаю, — сказала миссис Ленан. — Однако нечасто молодые люди интересуются драгоценностями.

Она не лишена проницательности, подумала Маргарет. Ей хотелось все объяснить новой знакомой, например: «Он интересуется лишь кражей драгоценностей, поэтому будьте настороже!» Но в общем-то его экспертное суждение прозвучало впечатляюще. Гарри всегда сразу выделяет редкие вещицы и часто знает, какого мастера это работа.

Дэйви принес коньяк для миссис Ленан. Он шел спокойно, ни за что не держась, будто и не было никакой качки.

Она взяла рюмку и встала:

— Попробую заснуть.

— Желаю удачи, — сказала Маргарет, подумав о схватке миссис Ленан с братом. Если она победит, то возьмет ее на работу, миссис Ленан обещала!

— Спасибо. Спокойной ночи.

Когда миссис Ленан ушла, Гарри ревниво спросил:

— О чем вы говорили?

Маргарет колебалась, сказать ли ему о том, что Нэнси предложила ей работу. Она была приятно взволнована, но ведь есть некая загвоздка, так что рано делиться этой радостью с Гарри. Она решила пока попридержать новость при себе.

— Мы заговорили о Фрэнки Гордино. Нэнси считает, что таких людей, как он, трогать не надо. Они организуют азартные игры и… проституцию, что никому не вредит, кроме тех, кто хочет этим заниматься. — Маргарет почувствовала, что слегка краснеет: она никогда еще не произносила слово «проституция» вслух.

Гарри задумался.

— Не все проститутки занимаются этим добровольно. Некоторых принуждают. Ты же слышала о белых рабынях.

— Так вот что это значит! — Маргарет читала о чем-то подобном в газетах, но не представляла себе, что девушек похищают и отправляют служанками в Стамбул. Ну и глупа же она…

— Газеты, разумеется, сильно преувеличивают. В Лондоне есть только один белый рабовладелец, его зовут Бенни Мальт, он родом из Мальты.

Маргарет слушала его внимательно. Подумать только, что все это творилось у нее под носом!

— Это могло случиться и со мной!

— Могло, когда ты сбежала из дома, — подтвердил Гарри. — Именно такими возможностями и пользуется Бенни. Молодая девушка, предоставленная сама себе, без денег и ночлега. Он угостил бы тебя хорошим обедом и предложил поработать в танцевальной группе, которая утром уезжает в Париж, и ты решила бы, что в этом твое спасение. Танцевальная группа на деле окажется стриптизом, но ты не узнаешь об этом, пока не попадешь в Париж без денег и документов, не имея возможности вернуться, потому придется изо всех сил крутить бедрами, стараясь держаться в заднем ряду. — Маргарет представила себе эту ситуацию и поняла, что все так и было бы. — Затем в один прекрасный вечер тебе прикажут «быть подобрее» к изрядно подвыпившему биржевику из публики, и, если ты откажешься, тебя отведут к нему насильно. — Маргарет закрыла глаза в ужасе и отвращении от того, что с ней могло случиться. — На следующий день ты можешь уйти, но куда? У тебя в кармане всего несколько франков, но на билет до дома этого не хватит. И еще ты подумаешь, что сказать родителям, когда вернешься. Правду? Никогда. Поэтому ты приплетешься в дешевую гостиницу к другим девушкам, уж хотя бы они будут дружелюбными и поймут тебя. А потом подумаешь, что если ты сделала это один раз, то можешь сделать и во второй, и со следующим биржевиком все будет гораздо легче. Пройдет совсем немного времени, и ты будешь думать только о чаевых, которые клиенты оставляют тебе утром на столике у изголовья.

Маргарет передернуло:

— Никогда еще не слышала ничего более ужасного.

— Вот почему я думаю, что таких людей, как Фрэнки Гордино, нельзя оставлять на свободе. — Минуту-другую оба молчали, затем Гарри задумчиво проговорил: — Интересно, какая связь существует между Фрэнки Гордино и Клайвом Мембери?

— Они как-то связаны?

— Ну, Перси говорит, что у Мембери есть револьвер. Я сразу предположил, что он, возможно, полицейский.

— Почему?

— Эта красная жилетка… Только полицейский мог подумать, что в ней он будет выглядеть плейбоем.

— Возможно, он помогает охранять Фрэнки Гордино.

Гарри не был в этом уверен.

— Зачем? Гордино — американский преступник, которого везут в американскую тюрьму. Он выдворен с английской территории и находится в руках ФБР. С какой стати будет Скотланд-Ярд посылать кого-то на помощь агенту ФБР, особенно учитывая цену билета на «Клипер»?

— А он не может следить за тобой? — понизила голос Маргарет.

— По пути в Америку? На «Клипере»? С револьвером? С парой наручников?

— Можешь предложить иное объяснение?

— Нет.

— Так или иначе, вся эта шумиха по поводу Гордино хотя бы отвлечет людей от мерзкого поведения отца за обедом.

— Почему, по-твоему, он позволил себе подобную выходку? — полюбопытствовал Гарри.

— Не знаю. Он не всегда был таким. Я помню его вполне разумным человеком.

— Я встречал некоторых фашистов. По-моему, они очень напуганные люди.

— Разве? — Эта мысль показалась Маргарет довольно странной, даже неправдоподобной. — Они такие агрессивные.

— Я знаю. Но внутри они до смерти напуганы. Вот почему фашисты любят маршировать в форме — они чувствуют себя в безопасности, когда действуют целой бандой. Да и демократию они не любят, поскольку при ней все слишком неопределенно, и это их страшит. Они куда счастливее при диктатуре, когда известно, что будет дальше, а правительство нельзя вдруг взять и скинуть.

Маргарет это объяснение показалось не лишенным смысла. Она в задумчивости кивнула:

— Помню, еще до того, как отец озлобился, он начинал вдруг беспричинно накидываться на коммунистов, или сионистов, или на профсоюзы, или на общество фениев[340], или на «пятую колонну» — всегда находился кто-то, мечтавший поставить страну на колени. Сам подумай, неужели сионисты могли поставить Британию на колени?

— Фашисты всегда на кого-то злы, — улыбнулся Гарри. — Потому что большинство из них неудачники по той или иной причине.

— Это вполне подходит к отцу. Когда умер дед, а отец унаследовал его состояние, он узнал, что дед был полностью разорен. Отец сидел без гроша, пока не женился на маме. Тогда он выставил свою кандидатуру в парламент, но избран не был. А вот теперь его вышвыривают из страны. — Внезапно она почувствовала, что начинает лучше понимать отца. У Гарри такой проницательный ум. — Где ты всему этому научился? Ты ненамного старше меня.

Он пожал плечами:

— Беттерси — место очень политизированное. Самая большая ячейка коммунистической партии, наверное.

Лучше поняв чувства отца, она стала испытывать меньший стыд за то, что произошло. Конечно, это его не извиняет, но все равно некоторым утешением было думать о нем как о человеке разочарованном и запуганном, а не свихнувшемся, мстительном типе. Как же умен Гарри Маркс! Хорошо бы он помог ей сбежать из дома. Интересно, захочет ли он видеть ее, когда они окажутся в Америке?

— Ты уже знаешь, где будешь жить? — спросила она.

— Подыщу себе жилье в Нью-Йорке. У меня есть кое-какие деньги, а скоро их будет больше.

Все у него на словах получается легко. Может быть, это вообще мужская черта. А вот женщинам нужна опора.

— Нэнси Ленан предложила мне работу, — вдруг призналась она. — Но ей, быть может, не удастся выполнить это обещание, потому что брат хочет вырвать фирму из ее рук.

Он взглянул на нее, затем отвернулся с каким-то неясным выражением лица, словно в чем-то не был уверен, и задумчиво произнес:

— Знаешь, охотно бы тебе помог.

Именно это она и хотела услышать.

— Правда?

— Например, я помог бы тебе найти комнату.

Ей сразу стало легче на душе.

— Это было бы замечательно. Мне никогда еще не приходилось снимать жилье, я даже не знаю, с чего начать.

— Надо читать объявления в газетах.

— В каких газетах?

— В обыкновенных.

— Они что, пишут об аренде жилья?

— В них есть раздел объявлений.

— В «Таймс» не рекламируют комнаты. — То была единственная газета, которую получал отец.

— Для этой цели лучше вечерние газеты.

Она почувствовала себя чрезвычайно глупой — как можно не знать таких простых вещей?

— Мне и в самом деле нужен друг, который бы мне помог.

— Думаю, что я смогу по крайней мере оградить тебя от американского двойника Бенни Мальта.

— Я так рада! Сначала миссис Ленан, теперь ты. Я уверена, что смогу начать самостоятельную жизнь, если у меня будут друзья. Я так тебе благодарна, что просто не нахожу слов.

В гостиную вошел Дэйви. Маргарет заметила, что последние пять или десять минут полет проходил очень гладко.

— Посмотрите в окна по правому борту, — предложил стюард. — Через несколько секунд перед вами откроется удивительное зрелище.

Маргарет взглянула в окно. Гарри расстегнул ремень безопасности и подошел, перегнувшись через ее плечо. Самолет наклонился вправо. И тут Маргарет увидела, что они летят над большим пассажирским судном в ярких, как на Пиккадилли-серкус[341], огнях. Кто-то в салоне сказал:

— Они включили для нас всю иллюминацию. После объявления войны пароходы обычно плывут без огней, опасаясь подводных лодок.

Вдруг Маргарет остро ощутила близость Гарри, но не придала этому значения. Команда «Клипера», должно быть, связалась с лайнером по радио, потому что все его пассажиры высыпали на палубу, смотрели вверх и размахивали руками. Они были так близко, что Маргарет могла разглядеть, как люди одеты: мужчины в белых смокингах, женщины в длинных платьях. Корабль плыл очень быстро, его заостренный нос с легкостью разрезал громадные волны, а самолет летел над ним с минимальной скоростью. Это удивительное зрелище завораживало. Маргарет посмотрела на Гарри, и они улыбнулись друг другу, охваченные общим чувством восхищения. Гарри положил руку на ее талию так, что за его спиной этого никто не мог увидеть. Прикосновение было почти невесомым, но оно обожгло ее огнем. Маргарет бросило в жар, она смешалась, но ей не хотелось, чтобы он убрал руку. Вскоре пароход остался позади, его огни стали тускнеть и совсем исчезли. Пассажиры «Клипера» вернулись на свои места, Гарри отодвинулся.

Почти все отправились спать, в гостиной, кроме Гарри и Маргарет, остались только картежники. Маргарет вдруг застеснялась, она не знала, что с собой делать. Поддавшись этому чувству неловкости, сказала:

— Уже поздно. Пора спать. — Почему она это сказала, подумала Маргарет. Ведь спать совсем не хочется!

На лице Гарри было написано разочарование:

— Да, я тоже пойду через минутку.

Маргарет встала:

— Я так благодарна тебе за предложение помощи.

— Да брось ты!

«Почему мы говорим так официально? Я не так собиралась проститься с ним перед сном!»

— Спокойной ночи, — сказала она.

— И тебе тоже.

Маргарет отвернулась, затем повернулась снова:

— Ты серьезно — о том, что поможешь мне? Ты меня не подведешь?

Лицо его просветлело, и он посмотрел на нее с обожанием:

— Я не подведу тебя, Маргарет, обещаю.

Внезапно она почувствовала к нему необычайную нежность. Импульсивно и не раздумывая, она наклонилась и поцеловала его. Это было всего лишь легкое прикосновение ее губ к его губам, но Маргарет как электрическим током пронзило желание. Она тут же выпрямилась, удивленная тем, что сделала и что почувствовала. Мгновение они смотрели друг другу в глаза. И она тут же поспешила в соседний салон.

У нее тряслись колени. Оглянувшись, она увидела, что Мембери забрался на верхнюю койку справа, оставив нижнюю для Гарри. Перси тоже забрался наверх. Она легла на нижнюю, под койкой Перси, и задернула занавеску.

«Я его поцеловала, и это было очень приятно», — подумала она.

Маргарет влезла под одеяло и выключила свет. Ощущение — как в палатке. Очень уютно. Она могла смотреть в окно, но там ничего не было видно, сплошные облака и дождь. Все равно это было необыкновенно и напомнило Маргарет времена, когда ей с Элизабет, бывшим еще девчонками, разрешали разбить палатку в саду и спать в теплые летние ночи на свежем воздухе. Она тогда думала, что не заснет, так это было волнующе и романтично, но, открыв глаза, вдруг понимала, что уже светло, и кухарка стучала по брезенту, держа в руке поднос с чаем и тостами.

Маргарет подумала об Элизабет, где сейчас она?

В этот момент девушка услышала, как кто-то легонько постукивает по занавеске.

Сначала Маргарет решила, что это ей просто показалось, потому что она вспомнила о кухарке. Но стук повторился — ноготком, тук-тук-тук. Поколебавшись, она приподнялась, опершись на локоть, и подтянула одеяло к горлу.

Тук-тук-тук.

Она чуточку раздвинула занавеску и увидела Гарри.

— В чем дело? — прошептала она, хотя ей сразу стало все ясно.

— Я хочу еще раз тебя поцеловать, — тихо сказал он.

Она была приятно взволнована и напугана:

— Не надо глупостей!

— Ну пожалуйста…

— Уходи!

— Никто не увидит.

Наглая просьба, но она почувствовала мучительное искушение. Маргарет вспомнила электрический шок первого поцелуя, и ей захотелось испытать его еще раз. Почти непроизвольно она раздвинула занавеску чуть шире. Гарри просунул голову и посмотрел на нее умоляющими глазами. Она не смогла этому противостоять и поцеловала его в губы. От него пахло зубной пастой. Маргарет хотела поцеловать его быстро, как в прошлый раз, но у Гарри были другие намерения. Он начал легонько покусывать ее нижнюю губу. Это показалось ей восхитительным. Она инстинктивно чуточку приоткрыла рот и почувствовала, как его язык трется о ее губы. Ян никогда не делал ничего подобного. Ощущение было непривычное, но приятное. Чувствуя, что поддается соблазну, она встретила его язык своим. Гарри тяжело задышал.

Внезапно Перси задвигался у нее над головой, это напомнило ей, где она находится. Ею овладела паника: как могла она позволить себе такое? Она чуть ли не публично целуется с мужчиной, которого едва знает! Если увидит отец, все кончится жутким скандалом. Маргарет отстранилась, тяжело дыша. Гарри просунул голову дальше, чтобы поцеловать ее еще раз, но она его оттолкнула.

— Пусти меня, — сказал он.

— Не говори глупостей! — прошептала она.

— Пожалуйста.

Это было невозможно. Она уже испытывала не искушение, а только один страх.

— Нет, нет, нет!

У него был расстроенный вид.

Она смягчилась:

— Ты самый приятный человек, которого мне довелось встретить за долгое время, а может быть, и за все время. Но все же отправляйся спать.

Гарри понял, что она говорит серьезно, и ответил грустной полуулыбкой. Он что-то хотел сказать, но не успел: она задернула занавеску.

Маргарет внимательно прислушивалась, ей показалось, что она слышит тихие удаляющиеся шаги.

Она выключила свет и легла, все еще учащенно дыша. Боже, думала Маргарет, это похоже на сон. Она улыбнулась в темноте, вспомнив вкус поцелуя. И при мысли об этом принялась легонько себя поглаживать.

Мысли ее вернулись к первой возлюбленной, Монике, двоюродной сестре, которая гостила у них летом, когда Маргарет было тринадцать. Моника, хорошенькая шестнадцатилетняя блондинка, казалось, все знала и понимала, и Маргарет с самого начала привязалась к ней.

Моника жила во Франции и, наверное, поэтому или потому, что ее родители отличались большей беспечностью, чем родители Маргарет, любила ходить голой в спальне и ванной детской половины дома. Маргарет никогда еще не видела обнаженную взрослую женщину, и ее приводили в трепет пышная грудь Моники и золотистого цвета волосы между ног: у нее самой тогда грудь была маленькая и всего лишь легкий пушок внизу.

Но Моника сначала совратила Элизабет — некрасивую, склонную командовать Элизабет с какими-то пятнами на подбородке! Маргарет слышала, как они шушукались и целовались по ночам, и это ее то приводило в трепет, то сердило, то заставляло ревновать и, наконец, завидовать. Она видела, что Моника влюблена в Элизабет. Это было больно, заставляло чувствовать себя брошенной, когда они обменивались многозначительными взглядами и вроде бы случайно прикасались друг к другу, гуляя в лесу и даже сидя в столовой за чашкой чаю.

Затем, однажды, когда Элизабет уехала с матерью в Лондон, Маргарет наткнулась на Монику в ванной. Та лежала в теплой воде, закрыв глаза, и ласкала себя пониже живота. Она услышала, как вошла Маргарет, заморгала глазами, но не прекратила этого занятия, и Маргарет, испуганная и зачарованная, смотрела, как Моника доводит себя до кульминации.

В ту ночь Моника пришла в постель к ней, а не к Элизабет, но сестра устроила целый скандал и пригрозила все рассказать родителям, поэтому в конце концов они делили Монику, как жена и любовница, образовав раздираемый ревностью треугольник. Маргарет все лето чувствовала себя виноватой обманщицей, но сильнейшая привязанность к француженке и новообретенное физическое наслаждение не дали ей отступить, и кончилось все это лишь в сентябре, с отъездом Моники обратно во Францию.

Лечь в постель с Яном после Моники стало для Маргарет грубым шоком. Он был неловок и нескладен. Она поняла, что юноша этого типа ничего не знает о женском теле, а потому не может доставить ей такого удовольствия, какое ей давала Моника. Однако вскоре Маргарет преодолела первое разочарование, а Ян так сильно ее любил, что его страсть скрашивала неопытность.

Вспомнив Яна, она, как обычно, почувствовала, что вот-вот расплачется. Она пожалела, что не занималась с ним любовью намного чаще и охотнее. Она сначала противилась, хотя желала этого не меньше, чем он, и Ян несколько месяцев упрашивал ее, пока Маргарет наконец уступила. Однако потом вновь заупрямилась. Она боялась заниматься сексом в своей спальне из страха, что кто-нибудь обратит внимание на запертую дверь и начнет думать, почему дверь закрыта на ключ, боялась любви на открытом воздухе, хотя знала бесчисленное множество тайников в лесу за домом, ей было неприятно пользоваться квартирами приятелей Яна из боязни огласки. И за всем этим стоял страх: если узнает отец, что он с ней сделает?

Раздираемая желанием и беспокойством, она всегда занималась любовью украдкой, торопливо и с чувством вины, и до отъезда Яна в Испанию это удалось им только три раза. Конечно, Маргарет беспечно воображала, что впереди у них сколько угодно времени. И вот его убили, и вместе с этой вестью пришло горькое сожаление о том, что она больше никогда не останется с ним наедине, и Маргарет плакала так, что, казалось, не выдержит сердце. Она-то надеялась, что они проведут вместе долгие годы и научатся приносить счастье друг другу. Но больше она его не увидит.

Ей хотелось теперь, чтобы она отдавала ему себя свободно и раскованно с самого начала и чтобы они занимались любовью неистово и при каждой возможности. Прошлые страхи казались такими незначительными теперь, когда его похоронили на пыльном холме в Каталонии.

Вдруг ее пронзила мысль, что она снова совершает ту же ошибку.

Она хотела Гарри Маркса. Все ее тело изнывало от этого. Гарри был единственным мужчиной после Яна, вернувшим ей желание. Но она его оттолкнула. Почему? Потому что испугалась. Потому что они летят в самолете, койка слишком узка, кто-то может услышать, отец совсем рядом, и она боялась, что их застукают.

Опять она ведет себя глупо и слабохарактерно?

А если самолет разобьется? Ведь это первые полеты через Атлантику. Сейчас они на полпути между Европой и Америкой, в сотнях миль от суши в любом направлении. Если что-нибудь случится, они все погибнут в считанные минуты. И последней мыслью будет сожаление о том, что она не занималась любовью с Гарри Марксом.

Пусть самолет не разобьется, но и тогда, вполне возможно, она упускает последний шанс. Кто знает, что будет, когда они приедут в Америку? Она собиралась завербоваться в армию, как только сможет, а Гарри говорил, что хочет стать пилотом канадских военно-воздушных сил. Он может погибнуть в воздушном бою, как погиб Ян. Какой смысл в ее репутации, кого волнует отцовский гнев, если жизнь Гарри будет так коротка? Она уже почти жалела, что не впустила его.

Предпримет ли Гарри еще одну попытку? Вряд ли. Она так твердо отказала ему. Любой, кто игнорирует такой жесткий отказ, должен быть полным олухом. Гарри был настойчив, это ей льстило, но он не осел. Сегодня Гарри не станет просить ее снова.

«Какая же я дура!» — подумала она. Гарри мог бы сейчас уже быть здесь, надо было только сказать «да». Она принялась ласкать себя, воображая, что это делает Гарри, и мысленно протянула горячую руку и погладила его обнаженное бедро. Оно покрыто мягким, светлым пушком, подумала Маргарет.

Она решила встать и сходить в дамскую комнату. Может быть, ей повезет и Гарри тоже встанет или попросит стюарда принести ему выпить или чего-то еще. Она накинула халат, отстегнула занавеску и села. Койка Гарри была плотно затянута занавеской. Она просунула ноги в шлепанцы и встала.

Уже легли почти все. Заглянула в кухню: пусто. Конечно, стюарды тоже хотят спать. Наверное, дремлют в первом салоне, где отдыхают после вахты члены экипажа. Двинувшись в противоположную сторону, она прошла гостиную, где заядлые картежники, чисто мужская компания, все еще резались в покер. На столе находилась бутылка виски, к которой они то и дело прикладывались. Маргарет прошла дальше, слегка покачиваясь, потому что полет был не очень гладкий. Ближе к хвосту пол слегка приподнимался, салоны отделяли ступеньки. Два-три пассажира еще читали — сидя, с незадернутыми занавесками, но большая часть коек плотно закрыта. Было очень тихо.

В дамской комнате не оказалось ни души. Маргарет села перед зеркалом, посмотрелась. Ей показалось странным, что кто-то мог счесть ее желанной. Лицо ничем не примечательное, бледное, глаза чуточку отливают синевой. Единственное ее достоинство, думала она иногда, — это волосы, длинные, прямые, цвета яркой бронзы. Мужчины часто обращают внимание на ее волосы.

Каким показалось бы Гарри ее тело, впусти его она? Может быть, ему покажутся отвратительными ее большие груди, они, наверное, должны наводить на мысль о материнстве или коровьем вымени. Маргарет слышала, что мужчины предпочитают маленькие груди совершенной формы, ну как бокалы, в каких на приемах подают шампанское. «Мои на такие бокалы, увы, не похожи», — подумала она грустно.

Ей хотелось бы быть миниатюрной, как модели в журнале «Вог», а она выглядела, скорее, как испанская танцовщица. Когда она надевала бальное платье, ей всегда приходилось носить под ним корсет, иначе ее бюст колыхался сам по себе. Но Яну очень нравилось ее тело. Он говорил, что журнальные модели похожи на кукол. «А ты — настоящая женщина», — сказал он однажды, когда украдкой в бывшей комнате для прислуги целовал шею и гладил груди Маргарет, просунув сзади руки под ее кашемировый свитер. Тогда она радовалась, что у нее такая пышная грудь.

Самолет попал в очередное неприятное завихрение, и ей пришлось вцепиться в края туалетного столика, чтобы не упасть со стула. «Перед смертью я хочу, чтобы мои груди погладили еще хоть один раз», — подумала она.

Когда самолет выровнялся, Маргарет вернулась в свой салон. Все койки по-прежнему были плотно затянуты занавесками. Она постояла минутку в надежде, что Гарри отодвинет свою занавеску, но этого не случилось. Она посмотрела в обе стороны прохода. Никого, никакого движения.

Вся ее жизнь проходит под знаком нерешительности.

Но она никогда еще не испытывала такого желания, как в эту минуту.

Маргарет потрясла легонько занавеску Гарри Маркса.

Но ничего не произошло. У нее не было никакого плана, она не знала, что скажет и что сделает.

Внутри ни звука. Она снова покачала занавеску.

Через минутку выглянул Гарри.

Они молча смотрели друг на друга, он — удивленно, она — онемев от смущения.

Тут Маргарет услышала сзади какой-то звук.

Посмотрев через плечо, она заметила движение за занавеской отца. Рука явно ухватилась за занавеску с внутренней стороны. Должно быть, он хочет встать и сходить в туалет.

Ни секунды не мешкая, она втолкнула Гарри и следом за ним забралась на его койку.

Задергивая за собой занавеску, Маргарет успела увидеть отца, выбирающегося из своей койки. Слава Богу, каким-то чудом он ее не заметил.

Она села, поджав колени, и посмотрела на Гарри. Он сидел с другого края койки, подтянув колени под подбородок, и смотрел на нее в тусклом свете, пробивавшемся сквозь занавеску. Гарри был похож на ребенка, который увидел, как из трубы появился Санта-Клаус: он смотрел, не веря своему счастью. Гарри открыл рот, собираясь что-то сказать, но Маргарет приложила палец к его губам.

Вдруг она сообразила, что оставила шлепанцы перед его койкой.

На них вышиты ее инициалы, поэтому всякий сообразит, чьи они. Лежат возле койки Гарри, как туфли у двери гостиничного номера. Всякий поймет, где сейчас находится Маргарет.

Прошло всего несколько секунд. Она осторожно выглянула. Отец спускался по лесенке с верхней койки спиной к ней. Она протянула руку сквозь стык занавесок. Если он сейчас повернется, ей конец. Маргарет провела рукой по полу и нащупала шлепанцы. Она схватила их в то мгновение, когда отец поставил ногу на ковер. Маргарет втащила шлепанцы внутрь и плотно закрыла занавеску за секунду до того, как отец неизбежно бы повернулся.

Ей полагалось дрожать от страха, но дрожь если и была, то от трепетного возбуждения.

Маргарет не очень себе представляла, чего она теперь хотела. Знала только, что желает быть рядом с Гарри. Мысль о том, чтобы провести ночь одной в своей койке и думать, чтобы он оказался рядом, была непереносима. Но она не собиралась сразу же отдаться ему, чего, впрочем, хотела, и даже очень. Но ведь это весьма проблематично, учитывая хотя бы то, что в нескольких дюймах над ними спит мистер Мембери.

В следующее мгновение она поняла, что Гарри в отличие от нее хорошо знает, чего хочет.

Он подался вперед, притянул ее к себе и поцеловал в губы.

После минутного колебания она отбросила все мысли о сопротивлении и целиком отдалась нахлынувшему ощущению.

Маргарет представляла это себе так долго, что ей показалось, будто любовью она занимается уже много часов. Но теперь все было наяву: на ее шее лежала сильная рука, не вымышленный рот прижимался к ее рту, и действительно настоящий мужчина слил с ней свое дыхание. Поцелуй был нежный, мягкий и ищущий, и она отдавала себе отчет в каждой мелкой подробности: его пальцы, перебирающие ее волосы, твердость выбритого подбородка, теплое дыхание на ее мягкой щеке, легонько движущиеся губы, зубы, мягко прикусывающие ее губы, и, наконец, язык, проникающий сквозь сжатые зубы и ищущий ее язык. Поддавшись непреодолимому импульсу, она раздвинула губы.

Через минуту они оторвались друг от друга, тяжело дыша. Взгляд Гарри упал на ее грудь. Опустив голову, она увидела, что ее халат распахнулся и явственно проступили соски, плотно прижатые к тонкой ткани ночной рубашки. Гарри смотрел на них, точно загипнотизированный. Медленным движением руки он дотронулся до ее левой груди, легонько провел по ней пальцами и потеребил сверхчувствительный кончик через ткань, и Маргарет сладостно застонала.

Вдруг терпеть на себе одежду стало невыносимо. Она быстрым движением стянула с себя рубашку. Взялась за ее подол, однако замерла в нерешительности. Прозвучало подсознательное предупреждение: «После этого дороги назад нет», но тут же она подумала: «Вот и хорошо!» И стянула рубашку через голову, чуточку наклонившись перед ним, совершенно нагая.

Она чувствовала себя застенчиво-уязвимой, но почему-то это только усиливало возбуждение. Глаза Гарри блуждали по ее телу, и Маргарет увидела в них восхищение и желание. Он кое-как переменил позу на этом узком пространстве, оказался на коленях и наклонился вперед, прижавшись лицом к ее груди. На мгновение она ощутила в его действиях некоторую нерешительность, он, похоже, не знал, что делать дальше. Но вот его губы коснулись ее грудей — сначала одной, затем другой. Маргарет почувствовала его руку под левой грудью, сначала это было поглаживание, потом Гарри как бы взвесил ее на ладони и мягко сжал. Его губы заскользили вниз, пока не нашли сосок. Он нежно его прикусил. Сосок так напрягся, что, казалось, сейчас взорвется. Тогда Гарри принялся его посасывать, и она застонала от восторга.

Вскоре ей захотелось, чтобы он проделал то же самое с другим соском, но стеснялась попросить. Но Гарри, наверное, угадал ее желание и мгновение спустя его удовлетворил. Она провела рукой по жесткому мужскому затылку, а затем, поддавшись импульсу, прижала голову Гарри к своей груди. В ответ посасывание стало еще более сильным.

Ей захотелось исследовать его тело. Когда он прервался, чтобы перевести дух, она слегка оттолкнула Гарри и расстегнула пуговицы его пижамной куртки. Оба теперь дышали, как спринтеры, и боялись проронить хоть слово. Он скинул куртку. На его груди не было волос. Ей хотелось, чтобы он разделся до конца. Она нашла рукой тесемку штанов и, чувствуя себя распутницей, развязала ее.

На его лице можно было прочитать некоторое изумление и нерешительность, и Маргарет испугалась, что ведет себя куда смелее, чем те девушки, с которыми он имел дело, но остановиться все равно не могла. Она толкнула его назад, подождала, пока голова Гарри не окажется на подушке, и, обеими руками взявшись за пояс, потянула пижамные штаны вниз. Он чуточку приподнялся, помогая ей.

Внизу живота показалась копна темно-русых волос. Маргарет потянула красные штаны дальше и увидела его высвободившееся достоинство, торчащее, как флагшток. Она в восхищении не сводила с него глаз. Кожа туго натянулась над прожилками вен, а кончик набух и стал похож на синий тюльпан. Гарри лежал неподвижно, понимая, что ей нужно именно это, но бесцеремонное разглядывание, видимо, его воспламенило, и она услышала его затрудненное дыхание. Маргарет почувствовала, что любопытство и что-то еще буквально заставляют ее прикоснуться к его мужскому естеству. Рука неудержимо потянулась к нему. Гарри тихо застонал, увидев, что она сейчас сделает. Маргарет замерла в последнее мгновение. Бледная в тусклом свете рука чуть шевелилась на фоне темного флагштока. Его стон вдруг стал похож на поскуливание. Затем, набрав в легкие воздух, она обвила тонкими пальцами набухший ствол. Нежную кожу под ее пальцами обожгло жаром, но когда Маргарет чуточку сжала возбужденную плоть Гарри, отчего у него перехватило дыхание, она ощутила ее твердость, как если бы внутри ее находилась кость. Она подняла глаза на Гарри. Его лицо раскраснелось, он тяжело дышал приоткрытым ртом. Ей отчаянно захотелось угодить ему. Переместив пальцы, Маргарет принялась поглаживать флагшток движением, которому ее научил Ян: крепко сжав, потянуть вниз, а потом, ослабив хватку, вверх.

Эффект застал ее врасплох. Гарри застонал еще сильнее, зажмурился, сдвинул колени, а потом, когда она снова потянула ствол вниз, ее любовник конвульсивно дернулся с искаженным гримасой лицом, и белая сперма вырвалась на волю. Удивленная и завороженная, Маргарет продолжала работать рукой, и с каждым движением вниз выбрасывалась новая порция белой жидкости. Ее охватило вожделение, груди отяжелели, горло пересохло, и по внутренним сторонам бедер побежали струйки влаги. Наконец после пятого или шестого движения руки все кончилось. Его бедра расслабились, лицо разгладилось, голова откинулась на подушку.

Маргарет кое-как улеглась с ним рядом.

На его лице появилось выражение стыда.

— Извини меня, — прошептал он.

— Не нужно извиняться. Это завораживающее зрелище. Я никогда не видела ничего подобного. Мне ужасно хорошо.

— Тебе понравилось? — удивился он. Ей было стыдно это подтвердить вслух, она кивнула. — Но я… я хотел сказать, что ты не…

Маргарет не ответила. Он мог ей помочь, но она боялась попросить.

Гарри повернулся на бок, они лежали на узкой койке лицом друг к другу.

— Может быть, через несколько минут… — тихо произнес он.

«Я не могу ждать несколько минут, — подумала она. — Почему я не могу попросить его сделать для меня то, что я сделала для него?» Она нашла его руку и сжала ее. Но все еще не могла сказать, чего она хочет. Маргарет закрыла глаза, потянула его руку и прижала ее к своему паху. Ее рот оказался вплотную к его уху, и она прошептала:

— Сделай это нежно.

Он наконец-то ее понял. Его рука приступила к исследованию покрытого влагой треугольника. Палец легко проскользнул внутрь. Она обвила руками его шею и изо всех сил прильнула к нему. Его палец двигался внутри. Ей хотелось сказать: «Не там, выше!» И, как бы прочитав ее мысли, Гарри потянул палец назад и направил в самое чувствительное место. Она тотчас вздрогнула. Все ее тело сотряс спазм наслаждения. Она забилась в конвульсии и, чтобы подавить рвущийся наружу крик, впилась зубами в его плечо. Гарри замер, но она продолжала двигаться, не отпуская его палец, и сладостные ощущения накатывали волнами снова и снова.

Вроде бы все кончилось, но Гарри чуточку передвинул палец, и вдруг ее тело забилось в таком же спазме, как и в первый раз.

Через некоторое время прикосновение стало слишком чувствительным, и она оттолкнула его руку.

Минуту спустя Гарри высвободился и потер плечо там, куда впились ее зубы.

Бездыханная, она еле слышно прошептала:

— Прости, тебе, наверное, больно.

— Да уж, не то слово, — прошептал он, и оба одновременно засмеялись. Стараясь делать это потише, они вдруг поняли, что от этого получается только хуже. Так оба и лежали, всеми силами подавляя позывы смеха.

— У тебя восхитительное тело, — прошептал он, успокоившись.

— И у тебя, — порывисто сказала она.

Он не мог этому поверить.

— Нет, я серьезно.

— Я тоже серьезно! — Маргарет никогда не забудет эту набухшую башенку, вздымающуюся из копны золотистых волос. Она провела рукой по его животу и двинулась ниже, чтобы ее разыскать, и обнаружила лежащей на бедре, как шланг, мягкую, но не совсем сникшую. Шелковистая кожа. Ей захотелось ее поцеловать, и она была шокирована собственным беспутством.

Вместо этого Маргарет поцеловала его плечо там, где сама прикусила. Даже в полутьме она разглядела след своих зубов. Будет изрядный кровоподтек.

— Извини, — прошептала она так тихо, что он ее не услышал. Маргарет опечалилась, что нанесла ущерб такому совершенному телу, которое доставило ей столько радости. Она снова поцеловала его плечо.

Они расслабились от истощения сил и наслаждения и вздремнули. Маргарет слышала сквозь сон гул авиационных двигателей, как если бы ей снились самолеты. Один раз Маргарет послышались шаги в салоне, они снова вернулись через несколько минут, но ей было так хорошо, что не хотелось думать о том, что это значит.

Самолет летел очень гладко и ровно, и она заснула по-настоящему.

Маргарет проснулась в шоке. Неужели уже день? И все давно встали? И все теперь увидят, как она вылезает из койки Гарри Маркса? Сердце ее заколотилось.

— В чем дело? — прошептал он.

— Который час?

— Еще глубокая ночь.

Он оказался прав. В салоне не ощущалось никакого движения, лампочки горели вполнакала, за окном не было и признаков рассвета. Значит, она может благополучно улизнуть.

— Я прямо сейчас пойду к себе, пока нас не обнаружили, — горячо сказала она. Принялась искать шлепанцы, но нигде их не находила.

Гарри положил руку ей на плечо.

— Успокойся, — прошептал он. — В нашем распоряжении еще несколько часов.

— Но я волнуюсь, что отец… — Маргарет запнулась. Чего она действительно нервничает из-за отца? Маргарет вздохнула и посмотрела на Гарри. Когда их глаза в полутьме встретились, она вспомнила все, что было до того, как они заснули, и поняла, что он думает о том же. Они улыбнулись друг другу интимной всезнающей улыбкой любовников.

Внезапно все беспокойство куда-то отлетело. Пока нет необходимости уходить. Ей захотелось остаться, и она останется. Впереди много времени.

Гарри придвинулся к ней, и она почувствовала его твердеющее прикосновение.

— Пока не уходи, — сказал он.

Она счастливо вздохнула:

— Хорошо, я пока не уйду. — И Маргарет принялась осыпать его поцелуями.

Глава 18

Эдди Дикин жестко держал себя в руках, но он кипел, как чайник с закрытой крышкой, и мог взорваться в любую минуту. Эдди постоянно потел, все внутри у него ныло, и он едва мог усидеть на месте. Бортинженер старался сосредоточиться на работе, но это давалось ему с неимоверным трудом.

В два часа ночи по английскому времени ему предстояло смениться. Когда этот час был уже близок, он подделал еще раз данные о расходе топлива. Раньше Эдди приуменьшил расход, чтобы создалось впечатление, будто топлива достаточно до конца полета и чтобы капитан не повернул самолет назад. Теперь он делал прямо противоположное, как бы в качестве компенсации: когда примет вахту его сменщик Микки Финн и снимет показания приборов, то не обнаружит расхождения. «Кривая выживаемости» покажет большие колебания расхода топлива, но, если Микки встрепенется, Эдди объяснит, что все дело в штормовой погоде. Однако, так или иначе, Микки занимал его меньше всего. Главная тревога, сжимавшая его сердце холодным ужасом, состояла в том, что самолет останется без горючего, не долетев до Ньюфаундленда.

У «Клипера» не было установленного минимума расхода топлива. Всегда, конечно, оставался резерв безопасности, но он предусматривался на другой случай: если выйдет из строя один из двигателей. А такого резерва сейчас не было. Если один из двигателей действительно откажет, самолет просто рухнет в бушующий океан. Сесть посреди волн он не сможет и пойдет ко дну в течение нескольких минут. Не уцелеет никто.

Микки вошел в пилотскую кабину за несколько минут до двух, он выглядел свежим, отдохнувшим, энергичным.

— Топлива у нас в обрез, — сразу же сказал Эдди. — Я известил капитана.

Микки безучастно кивнул и взял фонарь. Его первой обязанностью при смене вахты было визуально проверить все четыре двигателя.

Эдди вышел и спустился по лестнице в пассажирский отсек. Следом за ним, как только пришли сменщики, спустились первый офицер Джонни Дотт, штурман Джек Эшфорд и радист Бен Томпсон. Джек отправился на кухню за бутербродом. Мысль о еде вызывала у Эдди тошноту. Он налил себе кофе и сел в первом салоне.

Когда Эдди был свободен от вахты, ничто не отвлекало его от мыслей о Кэрол-Энн в руках похитителей.

В штате Мэн сейчас девять вечера. В лучшем случае она выбилась из сил и напугана. Забеременев, Кэрол стала рано ложиться спать. Дадут ли они ей прилечь? Конечно, сегодня жене не заснуть, но она, может быть, хоть чуточку передохнет. И ему оставалось лишь надеяться, что спящая Кэрол не наведет гангстеров, охраняющих ее, на всякие подлые мысли.

Кофе не успел остыть, когда шторм разыгрался всерьез.

Уже несколько часов самолет как будто прыгал на кочках, но сейчас все стало совсем плохо. Как на пароходе в бурю. Самолет вел себя точно лодка на волнах — медленно взмывал вверх, потом стремительно падал, снова поднимался и рыскал из стороны в сторону, уступая порывам ветра. Эдди сидел на койке, держась ногами за стойку. Пассажиры просыпались, звонили стюардам, то и дело сновали в туалет. Никки и Дэйви, дремавшие в первом салоне с отдыхающими членами экипажа, застегнули форменные пиджаки и заспешили по вызовам пассажиров.

Эдди прошел в кухню налить себе еще чашку кофе. В этот момент открылась дверь туалета, и оттуда появился Том Лютер с побледневшим лицом и струйками пота на щеках. Эдди окинул его презрительным взглядом. Ему страстно захотелось схватить его за горло, и он с трудом подавил это желание.

— Такой полет в порядке вещей? — спросил Лютер испуганно.

— Нет, — сказал Эдди без тени сочувствия. — Мы должны были облететь шторм стороной, но у нас мало топлива.

— Почему?

— Потому что расход резко увеличился.

Лютер напугался окончательно:

— Но ты сказал, что мы повернем назад в точке возврата!

Эдди беспокоился куда больше Лютера, но ужас, написанный на лице этого человека, доставлял ему удовольствие.

— Мы должны были повернуть, но я подделал расчеты. У меня есть свои причины хотеть, чтобы этот рейс совершился по расписанию. Ты, часом, не забыл?

— Сумасброд, — обескураженно процедил Лютер. — Ты хочешь угробить всех нас?

— Я готов рискнуть твоей жизнью, лишь бы вызволить жену из рук твоих дружков.

— Но если мы все погибнем, это твоей жене не поможет.

— Я знаю. — Эдди понимал, что он отчаянно рискует, но мысль о том, чтобы оставить Кэрол-Энн на лишние сутки в руках похитителей, была ему ненавистна. — Может быть, я сошел с ума.

Лицо Лютера исказила болезненная гримаса.

— Но этот самолет способен сесть на воду, да?

— Ошибаешься. Мы можем опуститься только на гладкую воду. Если мы попробуем сесть посредине Атлантики в штормовую погоду, самолет в течение нескольких секунд развалится на части.

— О Боже! — простонал Лютер. — Мне не следовало и близко подходить к этому самолету.

— Тебе не следовало похищать мою жену, мерзавец! — процедил Эдди сквозь зубы.

«Клипер» снова провалился вниз, и Лютер, повернувшись, исчез за дверью туалета.

Через второй салон Эдди прошел в гостиную. Картежники, пристегнутые к стульям, старались не упасть. Стаканы, карты и бутылка скользили по полу. Эдди выглянул в проход. Пассажиры кое-как справились с паникой и постепенно успокаивались. Большинство забрались в свои койки, сочтя это лучшим способом перетерпеть качку. Они лежали, открыв занавески, одни — смирившись с неудобством, другие — напуганные до смерти. Все, что не было привязано, свалилось на пол, на ковре образовалась мешанина из книг, очков, халатов, вставных челюстей, монет, запонок и всего того, что люди кладут обычно на ночь у изголовья. Богатство и блеск мира внезапно превратились в обычное убожество, и Эдди страдал, чувствуя себя в ответе за происходящее: неужели все эти люди погибнут по его вине?

Он вернулся на свое место и пристегнулся. Эдди никак не мог повлиять на расход топлива. Он мог помочь Кэрол-Энн только одним — обеспечить в соответствии с планом вынужденную посадку.

Пока самолет сотрясала вибрация, Эдди пытался совладать с гневом и продумать все детали сценария.

Он будет дежурить, когда самолет вылетит из Шедьяка, последнего пункта посадки перед Нью-Йорком. Тогда Эдди немедленно начнет сбрасывать топливо. Приборы, конечно, это покажут. Микки Финн может заметить потерю, если ему по какой-то причине взбредет в голову подняться в кабину, но через двадцать четыре часа после вылета из Саутхемптона снявшиеся с вахты члены экипажа думали обычно только о том, как прислонить голову к подушке. Маловероятно, что кто-нибудь еще из экипажа заинтересуется показаниями приборов, особенно на этом коротком отрезке полета, когда расход топлива не имел уже решающего значения. Ему была ненавистна мысль о том, что он обманывает своих товарищей, и Эдди почувствовал, что вновь закипает от гнева. Он сжал кулаки, но что было делать, кого бить? Эдди попытался снова сосредоточиться на своем плане.

Когда самолет приблизится к тому месту, где Лютер потребовал совершить посадку, он сбросит больше топлива, рассчитав так, чтобы его хватило точно до места посадки. В этот момент Эдди скажет капитану, что топлива нет и надо срочно садиться.

Ему придется тщательно следить за курсом. Они не повторяли маршрут, каким летали раньше, просто потому, что навигация не отличалась точностью. Но Лютер с умом выбрал точку посадки. Ясно, что это лучшее место для приводнения летающей лодки в радиусе многих десятков миль, поэтому, если бы даже они отклонились от курса, капитан в случае возникновения чрезвычайной ситуации выбрал бы именно место посадки, указанное Лютером.

Если бы было время, Бейкер спросил бы, разумеется, сердито: как могло случиться, что Эдди не заметил катастрофическую нехватку топлива, пока ситуация не стала критической? Эдди пришлось бы ответить, что все приборы, по всей видимости, зависли, что было вообще-то малоправдоподобно. Он стиснул зубы. Его товарищи полагались на него в том, что касается отслеживания расхода топлива. Они доверили ему свои жизни. Теперь все они узнают, что он их подвел.

В месте приводнения к «Клиперу» подойдет быстроходный катер. Капитан подумает, что он идет им на помощь. Бейкер, вероятно, пригласит прибывших подняться на борт самолета, но если капитан этого не сделает, Эдди сам откроет дверь. И гангстеры быстро одолеют Оллиса Филда и освободят Фрэнки Гордино.

Им придется действовать быстро. Радист пошлет сигнал о помощи еще до посадки, а «Клипер» достаточно заметен издалека, поэтому другие суда сразу же направятся к нему. Нельзя исключить, что и береговая охрана сможет очень быстро вмешаться. Это может разрушить все планы Лютера и его банды, подумал Эдди и на минуту обрадовался такой возможности, но тут же вспомнил: он хочет, чтобы Лютер преуспел, а не провалился.

Эдди просто не мог привыкнуть к мысли, что надеется на успех преступников. В его голове крутились всевозможные варианты, при которых Эдди мог бы помешать планам Лютера, но, что бы он ни придумал, во всем было одно слабое место — Кэрол-Энн.

Эдди пытался придумать способ, с помощью которого Гордино был бы схвачен на двадцать четыре часа позже, когда Кэрол-Энн будет в безопасности, но все варианты казались безнадежными. К моменту освобождения Кэрол Гордино будет уже далеко. Единственная альтернатива — убедить Лютера сначала выпустить на свободу Кэрол-Энн, но он ведь никогда на это не согласится. Беда в том, что он ничем не может пригрозить Лютеру. Тот держит в руках Кэрол-Энн, а Эдди…

Вдруг мелькнула мысль: в его руках Гордино.

Минуточку.

Кэрол-Энн в их руках, и Эдди не может ее вызволить, не сотрудничая с ними. Но Гордино на борту самолета, и они его не получат, если не будут сотрудничать с ним, Эдди. Похоже, что в их руках не все козыри.

Нет ли возможности взять инициативу в свои руки, самому направить ход событий?

Он тупо смотрел прямо перед собой, погруженный в свои расчеты.

Есть вариант.

Почему они сначала должны получить Гордино? Обмен заложниками должен совершиться одновременно.

Он подавил минутное воодушевление и заставил себя мыслить хладнокровно. Как будет осуществлен обмен? Они должны доставить Кэрол-Энн на борт «Клипера» на том катере, на котором они увезут Гордино.

Почему бы и нет? Черт возьми, почему бы и нет?

Лихорадочно крутилась мысль: можно ли это организовать вовремя? Он рассчитал, что ее будут держать не более чем в шестидесяти или семидесяти милях от дома и примерно в семидесяти милях от места вынужденной посадки. В худшем случае это четыре часа на машине. Не так уж далеко.

Предположим, Том Лютер согласится. Первая возможность связаться со своими людьми появится у него во время следующей остановки, то есть в Ботвуде, куда «Клипер» должен прибыть в девять часов по английскому времени. Оттуда самолет вылетит в Шедьяк. Вынужденная посадка должна произойти через час после вылета из Шедьяка, примерно в четыре часа по английскому времени, то есть четыре часа спустя. Гангстеры имеют возможность доставить туда Кэрол-Энн загодя.

Эдди едва сдерживал возбуждение от мысли, что ему удастся высвободить ее раньше. Ему также пришло в голову, что у него появится шанс, хотя и крохотный, вообще сорвать планы Лютера. Это может оправдать его в глазах товарищей по экипажу. Они наверняка простят его предательство по отношению к ним, когда увидят, что он помог задержать банду гангстеров.

Снова Эдди напомнил себе, что надежд у него немного. Это всего лишь идея. Лютер, возможно, не пойдет на сделку с ним. Эдди может пригрозить, что он не посадит самолет, если его условия не будут приняты, но эти слова скорее всего покажутся Лютеру и другим гангстерам пустой бравадой. Они исходят из того, что Эдди пойдет на все, чтобы спасти жену, и бандиты тут не ошибаются. Эта мысль приводила Эдди в отчаяние. Его положение просто безнадежно.

Но тем не менее Эдди может поставить Лютера перед проблемой, заставив его поволноваться. Мир может не поверить угрозе Эдди, но чтобы счесть угрозу блефом, требуется изрядное мужество, а Лютер не так уж смел, особенно сейчас.

Так или иначе, что Эдди теряет?

Он сделает попытку.

Эдди встал.

Он подумал, что нужно, по всей видимости, отрепетировать разговор, приготовить ответы на возражения Лютера, но находился в таком ужасном состоянии, что больше не мог спокойно сидеть на месте и думать. Он должен был объявить ультиматум Лютеру, просто чтобы не сойти с ума.

Держась за все, что попадалось под руку, он направился в гостиную по уходящему из-под ног полу.

Лютер был среди тех, кто спать не ложился. Он сидел в углу гостиной, пил виски, но в карточной игре не участвовал. Лицо его уже не было мертвенно-бледным, он, похоже, приспособился к качке. Лютер читал еженедельник «Иллюстрейтед Лондон ньюс». Эдди похлопал его по плечу. Лютер поднял голову и испуганно посмотрел на него. Когда он увидел, что это Эдди, его лицо исказила неприязненная гримаса.

— Капитан хочет переговорить с вами, мистер Лютер, — сказал Эдди.

Лютер явно начал нервничать. Какое-то время он сидел, не пошевелившись. Эдди поторопил его повелительным кивком головы. Лютер отложил журнал, отстегнул ремень безопасности и встал.

Эдди повел его из гостиной через второй салон, но вместо того, чтобы подняться по лестнице в кабину, он открыл дверь в мужской туалет и пригласил Лютера зайти.

Там пахло рвотой. Они оказались не одни, один из пассажиров стоял в пижаме у раковины и мыл руки. Эдди причесал волосы. Лютер зашел в уборную. Вскоре пассажир ушел, и Эдди постучал по двери. Лютер вышел.

— Что, черт возьми, происходит? — спросил он.

— Заткнись и слушай! — Эдди не собирался брать агрессивный тон, но он выходил из себя при одном виде Лютера. — Я знаю, ради чего ты это затеял, я вычислил твой план и хочу изменить условия. Когда я посажу самолет, Кэрол-Энн должна находиться на катере.

— Ты не можешь ставить условия, — презрительно фыркнул Лютер.

Эдди и не ждал, что Лютер немедленно капитулирует. Пришлось блефовать.

— Хорошо, — сказал он со всей твердостью, какую только мог придать своим словам. — Сделка отменяется.

На лице Лютера отразилось беспокойство, но все же он стоял на своем:

— Ты врешь. Ты хочешь вернуть свою женушку. А потому посадишь самолет.

То была правда, но Эдди покачал головой:

— Я никому из вас не доверяю. И с какой стати я должен вам верить? Я сделаю то, что вам нужно, а вы меня обманете. Я не хочу рисковать. Условия будут другие.

— Никаких других условий, — сказал Лютер, слова Эдди вроде бы на него не подействовали.

— Как знаешь. — Эдди пришлось пустить в дело главный козырь. — Тогда сядешь за решетку.

Лютер нервно засмеялся:

— О чем это ты?

Эдди почувствовал себя увереннее, Лютер явно заколебался.

— Я все расскажу капитану. Тебя снимут с самолета в следующем пункте посадки. Там тебя будет ждать полиция. И ты сядешь в тюрьму, в Канаде, где твои дружки тебе не помогут. Тебе предъявят обвинение в похищении людей и пиратстве. Думаю, Лютер, из тюрьмы тебе не выйти.

— Все подготовлено, — запротестовал Лютер. — Менять план уже поздно. — Но он сказал это без прежней уверенности в себе.

— Отнюдь нет. Ты позвонишь своим людям на следующей остановке и все им объяснишь. В их распоряжении будет семь часов, чтобы доставить Кэрол-Энн на катер. Времени достаточно.

Внезапно Лютер капитулировал:

— Хорошо. Я сделаю это.

Эдди ему не верил, согласие было дано слишком быстро. Чутье подсказывало ему, что Лютер хочет обвести его вокруг пальца.

— Ты скажешь своим, чтобы они вызвали меня к телефону в Шедьяке и подтвердили, что выполнили мое требование. — Лицо Лютера перекосилось от гнева, и Эдди понял, что его опасения не напрасны. — И когда катер подойдет к «Клиперу», я должен увидеть Кэрол-Энн на палубе — прежде чем я открою дверь. Понял меня? Если я ее не увижу, то подниму сигнал тревоги. Оллис Филд арестует тебя, открыть дверь ты не сможешь, а береговая охрана прибудет на место еще до того, как твои дружки сумеют ворваться внутрь. Поэтому обеспечь то, что я говорю, иначе все вы будете уничтожены.

Вдруг уверенность вернулась к Лютеру.

— Ничего подобного ты не сделаешь, — усмехнулся он. — Ты не станешь рисковать жизнью жены.

— Ты в этом уверен, Лютер? — Эдди нужно было поколебать спокойствие гангстера.

Но этой реплики явно было недостаточно. Лютер решительно замотал головой:

— Ты не настолько сумасшедший.

Эдди понимал, что ему нужно убедить Лютера здесь и сейчас. Это был момент истины. Слово «сумасшедший» вселило в него вдохновение, которого ему не хватало:

— Я покажу тебе, какой я сумасшедший! — Эдди толкнул Лютера к стене рядом с большим квадратным окном. Тот от неожиданности даже не сопротивлялся. — Я продемонстрирую тебе сейчас, каким психом я могу быть, черт тебя дери! — Быстрым ударом он сбил Лютера с ног, и тот тяжело рухнул на пол. Эдди и в самом деле чувствовал себя сумасшедшим. — Видишь это окно, дерьмо? — Эдди взялся за жалюзи и быстром рывком сорвал их с крючков. — Я настолько сумасшедший, что сейчас выкину тебя из этого окна! — Он запрыгнул на рукомойник и ударил ногой по раме. На нем были крепкие башмаки, но стекло было из толстого плексигласа, и ему пришлось ударить второй раз, посильнее. Еще один удар достиг цели. Обломки посыпались внутрь. При скорости сто двадцать пять миль в час ледяной ветер с дождем ринулись в помещение, подобно урагану.

Лютер пытался подняться. Он был в ужасе. Эдди спрыгнул на пол и не дал Лютеру ускользнуть. Тот снова потерял равновесие, и Эдди прижал его к стенке. Гнев давал ему силы совладать с Лютером, хотя они были примерно одного веса. Он схватил его за лацканы пиджака и просунул его голову в окно.

Лютер закричал.

Но шум ветра был настолько силен, что крик его оказался почти не слышен.

Эдди вытянул его назад и прокричал ему в ухо:

— Клянусь Богом, я выкину тебя из окна! — Он снова сунул его голову в окно и приподнял обмякшее тело гангстера.

Если бы Лютер не потерял самообладание от ужаса, то мог бы высвободиться, но он потерял контроль над собой и обессилел. Лютер снова закричал. На сей раз Эдди удалось разобрать его слова:

— Я сделаю, я все сделаю, только отпусти!

Эдди испытал сильнейшее искушение выкинуть Лютера из окна, затем осознал, что теряет над собой контроль. Ему нельзя убивать Лютера, напомнил он себе, его нужно только напугать до смерти. Эдди этого уже добился. Пока достаточно.

Он опустил Лютера на пол и ослабил хватку.

Лютер рванулся к двери.

Эдди не стал его удерживать.

«Я веду себя как безумный», — подумал Эдди, и он знал, что в его нынешнем состоянии вполне мог исполнить свою угрозу — выкинуть Лютера из самолета.

Он прислонился к умывальнику, переводя дыхание. Безумное остервенение прошло так же быстро, как накатило. Он успокоился, но его самого шокировала недавняя вспышка слепого насилия, словно это сделал кто-то другой.

Минутой позже в туалет заглянул пассажир.

Это был человек, который сел в Фойнесе, Мервин Лавзи, высокий мужчина в полосатой пижаме очень нелепого вида. Это был стопроцентный англичанин лет сорока. Он увидел разбитое окно.

— Бог мой, что здесь произошло?

Эдди шумно сглотнул:

— Разбилось окно.

Лавзи насмешливо посмотрел на него:

— Это я понял без объяснений.

— Такое бывает иногда в шторм. Эти безумные порывы ветра несут иной раз куски льда и даже камни.

— Я летаю на собственном самолете уже лет десять и никогда не видел ничего подобного, — скептически заметил Лавзи.

Конечно, он был прав. Окна иногда разбиваются, но только в порту, а не над Атлантикой. На такой случай у них имеются алюминиевые щиты, именуемые глухими иллюминаторами, которые как раз и сложены здесь, в мужском туалете. Эдди открыл люк и достал один такой щит.

— Вот почему мы возим это с собой, — пояснил он.

— Никогда бы не подумал. — Лавзи наконец вроде бы поверил Эдди и скрылся в уборной.

Вместе со щитами в люке была и отвертка, единственный инструмент, необходимый для установки глухого иллюминатора. Эдди подумал, что, если он сам его установит, неприятностей будет меньше. Он вытащил из окна раму, извлек остатки плексигласа, поставил щит и установил раму на место.

— Очень ловко, — сказал Мервин Лавзи, выходя из уборной.

Эдди чувствовал, что тот все равно до конца ему не верит. Но вряд ли он поднимет переполох.

Эдди вышел из туалета и подошел к Дэйви, который в кухне взбивал молочный коктейль.

— В сортире разбилось окно, — сказал он.

— Я вставлю, как только обслужу княгиню.

— Я установил глухой иллюминатор.

— Спасибо, Эдди.

— Но тебе придется подмести осколки, когда освободишься.

— О’кей.

Эдди охотно подмел бы сам, все-таки именно он все это натворил. Но Эдди боялся, что, взяв на себя чужую работу, выдаст свою вину. Он вышел из кухни, испытывая муки совести.

Все же кое-чего Эдди добился. Он сильно припугнул Лютера. Теперь Эдди был уверен, что Лютер будет действовать в соответствии с новыми условиями и гангстеры доставят Кэрол-Энн к месту встречи. Во всяком случае, у него появились основания в это поверить.

Теперь его мысли занимала другая забота: запас топлива. Хотя заступать на вахту ему еще не настало время, он поднялся в кабину, чтобы переговорить с Микки Финном.

— Чудовищная кривая! — взволнованно сказал Микки, увидев Эдди.

«Хватит ли нам топлива?» — в очередной раз подумал Эдди. Но он ничем не выдал волнения:

— Покажи.

— Смотри — расход в первый час моей вахты был непомерно велик, но во второй час вернулся к нормальному.

— Так же было и на моем дежурстве, — сказал Эдди, стараясь выглядеть беззаботным, хотя испытывал жуткий страх. — Из-за шторма все становится непредсказуемым. — И задал мучивший его вопрос: — Топлива хватит? — Он затаил дыхание.

— Должно хватить.

Эдди весь буквально обмяк от облегчения. Слава Богу, хоть об этом можно не волноваться.

— Но у нас совсем ничего нет в резерве, — добавил Микки. — Молю Бога, чтобы не вышел из строя двигатель.

Такая редкая вероятность не могла взволновать Эдди, слишком много всего другого занимало его мысли.

— Каков прогноз погоды? Может быть, мы скоро пройдем шторм?

Микки покачал головой.

— Увы, — сказал он мрачно. — Шторм только усиливается.

Глава 19

Нэнси Ленан испытывала неловкость от того, что приходится ночевать в комнате, где находился совершенно чужой ей мужчина.

Как уверил ее Мервин Лавзи, в номере для новобрачных, несмотря на такое название, имелось все же две койки. Однако он не мог из-за шторма сделать так, чтобы дверь была постоянно открыта. Как Мервин ни старался, дверь то и дело захлопывалась, и они оба в конце концов сочли за благо оставить ее в таком положении, чем поминутно вскакивать и пытаться ее открыть.

Она старалась не ложиться как можно дольше. Подумала даже о том, чтобы просидеть всю ночь в гостиной, но место это, к ее неудовольствию, превратилось в мужской клуб, пропахший виски и табачным дымом, где то и дело слышались смешки и брань игроков. Кончилось тем, что она предпочла лечь спать.

Они выключили свет и забрались в свои койки. Нэнси лежала с закрытыми глазами, но не чувствовала никакого желания спать. Бокал коньяку, который выпросил для нее юный Гарри Маркс, ничуть ей не помог, и она была бодра, как в девять утра.

Нэнси понимала, что Мервин тоже не спит. Она слышала у себя над головой каждое его движение. В отличие от других салонов их койки не задергивались занавесками, поэтому уединение обеспечивала только темнота.

Она лежала без сна и думала о Маргарет Оксенфорд, такой молоденькой и наивной, не уверенной в себе и склонной к идеализму. Нэнси чувствовала, что в ее душе прячутся сильные страсти, и в этом отношении отождествляла себя с ней. У нее, Нэнси, тоже были битвы с родителями, ну по крайней мере с матерью. Та хотела, чтобы она вышла за юношу из старой бостонской семьи, но в шестнадцать лет Нэнси влюбилась в Шона Ленана, студента-медика, отец которого работал на папиной фабрике подрядчиком — вот ужас-то! Мать многие месяцы вела бои против Шона, распуская злые сплетни о нем и его связях с другими девицами, оскорбляя его родителей, притворяясь больной и ложась в постель, чтобы наутро снова обрушиться на дочь за ее бессердечие и эгоизм. Нэнси от этого ужасно страдала, но держалась твердо, и в конце концов вышла замуж за Шона и любила мужа до самой его кончины.

Но Маргарет не так сильна. «Наверное, я держалась в разговоре с ней чересчур сурово, — подумала Нэнси, — когда сказала ей, что если она не любит отца, то должна уйти из дома. Но похоже, что это необходимо — чтобы кто-то сказал ей: хватит хныкать, пора повзрослеть. В ее возрасте у меня уже было двое детей!»

Нэнси пообещала ей практическое содействие, дала ряд серьезных советов. Она надеялась, что сумеет выполнить свое обещание и взять Маргарет на работу.

Все теперь сошлось на Дэнни Райли, этом негодяе, от которого зависит исход ее схватки с братом. Нэнси снова начала нервничать по поводу своих дел. Удалось ли Маку, ее адвокату, связаться с Дэнни? Если удалось, то как Дэнни воспринял рассказ о расследовании его старых прегрешений? Заподозрил ли он, что все это выдумка, изобретенная лишь для того, чтобы оказать на него давление? Или же до смерти испугался? Она крутилась и ворочалась с боку на бок, перебирая эти остающиеся без ответа вопросы. Нэнси надеялась, что ей удастся поговорить с Маком по телефону во время следующей посадки в Ботвуде, в Ньюфаундленде. Может быть, Мак к этому времени хоть что-нибудь прояснит.

Самолет какое-то время швыряло во все стороны, отчего Нэнси нервничала еще больше, не находя себе места, а спустя два часа полет стал совсем невыносимым. Раньше она никогда не боялась летать в самолетах, но ведь она ни разу не попадала в штормовую погоду. Вцепившись в раму койки, она всем своим существом ощущала, как мощная машина пытается побороть неистовые порывы ветра. Ей многое приходилось преодолевать одной после смерти мужа, и Нэнси твердила себе, что надо быть смелой и не поддаваться невзгодам. Но она никак не могла избавиться от кошмарных видений — ломающихся крыльев или заклинившего двигателя, в результате чего они камнем падают в океанскую пучину, и приходила от этого в ужас. Она зажмуривалась и кусала подушку. Внезапно самолет опускался как бы в свободном падении. Нэнси ждала, когда это падение прекратится, но оно все длилось и длилось. Ей не удалось подавить крик страха, вырвавшийся из груди. Но в этот момент самолет наконец вроде бы подпрыгнул и выпрямился.

И тут она почувствовала на плече руку Мервина.

— Это шторм, — сказал он на своем чистом английском языке. — Я бывал в передрягах похуже этой. Не надо бояться.

Она нащупала его руку и крепко сжала. Он присел на край ее койки и, когда самолет выравнивался, легонько гладил ее волосы. Нэнси все еще была напугана, но держаться за его руку, когда самолет подпрыгивал, словно на кочках, было приятно и успокоительно.

Она не знала, сколько времени это длилось. Потом шторм несколько поутих. Нэнси пришла в себя и отпустила руку Мервина. Она не знала, что сказать. Как бы почувствовав это, он встал и вышел из номера.

Нэнси включила свет и вылезла из койки. Нетвердо держась на ногах, она накинула синий шелковый халат поверх черной ночной рубашки и присела у туалетного столика. Причесалась. Это занятие всегда ее успокаивало. Ей было неловко из-за того, что она держалась за руку Мервина. В тот момент Нэнси забыла о всяких приличиях и просто была благодарна, что кто-то попытался ее приободрить, а сейчас испытывала от этого неловкость. Но он достаточно деликатен, понял ее состояние и оставил на несколько минут одну, чтобы дать ей время прийти в себя.

Мервин вернулся с бутылкой коньяка и двумя бокалами. Он налил понемногу в каждый бокал и протянул один из них Нэнси. Она взяла бокал, держась другой рукой за туалетный столик, потому что снова началась качка.

Ей было бы совсем не по себе, если бы Мервин не находился в нелепой пижаме. Лавзи выглядел очень смешно и знал это, но держался с таким достоинством, как если бы разгуливал в своем двубортном костюме, и почему-то от этого он казался ей еще более смешным. Мервин явно принадлежал к тем мужчинам, что не боялись оказаться в глупом положении. И ей это нравилось.

Нэнси отпила глоток коньяку. Теплая жидкость блаженно ее согрела, и она налила еще.

— Произошла странная вещь, — вдруг сказал оживленно Мервин. — Когда я зашел в туалет, оттуда навстречу выскочил один из пассажиров, по виду напуганный до смерти. Войдя, я увидел разбитое окно, возле которого с виноватым видом стоял бортинженер. Он рассказал мне нелепую историю о том, что окно разбито ударом льда в шторм, но у меня создалось впечатление, что эта парочка дралась.

Нэнси была благодарна ему за новую тему для разговора, поскольку это отвлекало мысли от сплетенных ранее с Мервином рук.

— Бортинженер — это кто?

— Красивый парень примерно моего роста, светловолосый.

— Я его знаю. А что за пассажир?

— Я не знаю, как его зовут. Бизнесмен, держится самоуверенно, в светло-сером костюме. — Мервин встал и подлил себе коньяку.

Халат Нэнси едва доходил до колен, и ей было неудобно сидеть перед ним с голыми икрами и ступнями, но она снова напомнила себе, что Мервин весь в мыслях о сбежавшей обожаемой жене и ни на кого не обращает внимания; в самом деле, он вряд ли бы как-то среагировал, если бы даже она сидела перед ним и вовсе раздетая. Взять ее за руку — то был дружеский жест одного человеческого существа по отношению к другому, жест простой и невинный. Циничный голос подсознания подсказал ей, что, держась за руку женатого мужчины, она не занималась чем-то совсем уж простым и невинным, но она отогнала от себя эту мысль.

Не зная, о чем говорить, Нэнси спросила:

— А что, ваша жена все еще гневается на вас?

— Как злая собака.

Нэнси улыбнулась, вспомнив сцену, которую она застала, вернувшись из дамской комнаты: жена Мервина кричала на него, ее приятель кричал на нее, а Нэнси, стоя в дверях, молча наблюдала за происходящим. Диана и Марк сразу же угомонились и ушли с довольно-таки пристыженным видом и, наверное, продолжили препираться в другом месте. Нэнси тогда воздержалась от комментариев, потому что не хотела показать Мервину, как ее позабавила эта ситуация. И все же Нэнси не видела ничего страшного в том, чтобы задать ему глубоко личный вопрос, право на который ей был дан обстоятельствами:

— Она вернется?

— Трудно сказать. Этот тип, с которым она… Мне кажется, он слабак, но, может быть, это именно то, что ей нужно.

Нэнси кивнула. Трудно себе представить двух более непохожих мужчин, чем Марк и Мервин. Мервин — высок, вальяжен, смугл, красив и простоват в манерах. Марк — гораздо мягче, куда ниже ростом, веселое веснушчатое круглое лицо.

— Мне не по душе разухабистые мужчины, но он по-своему привлекателен, — сказала Нэнси, подумав: если бы Мервин был ее мужем, она не променяла бы его на Марка, но это дело вкуса.

— Пожалуй. Сначала я подумал, что Диана просто спятила, но теперь, когда его увидел, я в этом не столь уверен. — Мервин задумался, потом переменил тему: — А что же вы? Вы будете биться со своим братом?

— Мне кажется, что я нащупала у него слабое место, — сказала она, усмехнувшись, с удовлетворением подумав о Дэнни Райли. — И работаю в этом направлении.

Он улыбнулся:

— Когда у вас такое выражение лица, я предпочел бы видеть в вас друга, а не врага.

— Это все благодаря отцу. Я очень его любила, и твердость во мне от него. Это как бы памятник ему и даже больше, потому что на всем, что я делаю, лежит отпечаток его личности.

— Каким он был?

— Он принадлежал к людям, которых трудно забыть. Он был высок, с черными волосами, громким голосом, и стоило его увидеть, как вы понимали, что перед вами сильный человек. Он знал по имени всех, кто у него работал, больна ли у кого-то жена и как учатся их дети в школе. Он платил за образование множества детей своих рабочих, теперь из них выросли юристы и бухгалтеры, он умел завоевывать расположение людей. В этом он был старомоден, я бы сказала — патриархален. Но у него были потрясающие мозги бизнесмена. Я таких не встречала. В разгар Великой депрессии, когда по всей Новой Англии закрывались заводы и фабрики, мы брали людей на работу, потому что наши продажи росли! Он понял силу рекламы раньше других в обувном бизнесе и пользовался ею с большим мастерством. Его интересовали психология людей, силы, которые ими движут. Он умел увидеть в новом свете любую проблему, которая у него возникала. Мне его не хватает каждый день. Почти так же, как мне не хватает моего мужа. — Она вдруг рассердилась. — И я не буду стоять в сторонке и безучастно смотреть, как дело всей его жизни бросает коту под хвост мой никудышный братец. — Нэнси просто не могла усидеть на месте, стоило ей вспомнить о своих неприятностях. — Я пытаюсь оказать давление на ключевого акционера, но не знаю, удастся ли мне это, пока…

Она не сумела договорить. Самолет попал в сильнейшее завихрение и взбрыкнул, как дикий конь. Нэнси уронила бокал и схватилась за край туалетного столика обеими руками. Мервин попытался удержаться на ногах, но это ему не удалось, и, когда самолет швырнуло в сторону, он рухнул на пол, сбив кофейный столик. «Клипер» выровнялся. Нэнси протянула руку, помогая Мервину встать, со словами:

— Вы в порядке?

Самолет снова нырнул. Она соскользнула со стула, отпустила руки от столика и упала на пол — прямо на Мервина.

Он расхохотался.

Нэнси испугалась, что травмировала его, но она ведь легкая, а Мервин — крупный мужчина. Она лежала поперек его тела, вместе они образовали на терракотовом ковре нечто вроде буквы «Х». Самолет выровнялся, Нэнси скатилась на ковер и присела. Посмотрела на Мервина — смех истерический или ему и правда смешно?

— Наверное, мы выглядим очень глупо, — сказал он и снова засмеялся.

Смех его был заразителен. На мгновение от нее отлетели все заботы и переживания последних двадцати четырех часов, предательство брата, чуть не случившаяся катастрофа в самолете Мервина, неловкость ситуации из-за этого дурацкого номера для новобрачных, отвратительная антисемитская выходка в столовой, идиотское возмущение жены Мервина, ее собственный страх, когда разыгрался шторм. Нэнси вдруг поняла всю комичность ситуации — она сидит на полу в неглиже рядом с чужим мужчиной в подпрыгивающем самолете. И тоже не смогла удержаться от смеха.

Следующий взбрык самолета швырнул их друг к другу. Она вдруг очутилась в объятиях Мервина, не переставая заливаться хохотом. Они посмотрели друг на друга.

И вдруг она его поцеловала.

Нэнси сама очень себе удивилась. Мысль о том, чтобы поцеловать его, вовсе не приходила ей в голову. Она даже не сказала бы, что Мервин ей так уж нравится. Это был ниоткуда возникший импульс.

Он явно оказался шокирован, но быстро преодолел растерянность и тоже с удовольствием прильнул к ней губами. В его поцелуе не было никакой неуверенности, медленного воспламенения, он сразу же увлекся.

Через минуту она оторвалась от него, переводя дыхание.

— Что случилось? — довольно-таки глупо спросила она.

— Вы меня поцеловали, — сказал он, расплывшись в улыбке.

— Я вовсе не собиралась.

— Но я все равно этому рад! — И он снова ее поцеловал.

Нэнси хотелось отстраниться, но у него были крепкие руки, а ее воля куда-то исчезла. Она почувствовала его руку под своим халатом и замерла: ей вдруг стало стыдно, что у нее такая маленькая грудь, и она испугалась, что это его разочарует. Большая мужская ладонь накрыла мягкий небольшой холмик, и она услышала легкий стон в его груди. Кончики его пальцев нащупали ее сосок, и ей снова стало стыдно: после кормления двух сыновей соски стали очень крупные. Маленькая грудь и крупные соски — в этом было что-то необычное, даже нелепое, но Мервин ничем не показал, что ему что-то не понравилось, совсем наоборот. Он ласкал ее с удивительной нежностью, и она полностью растворилась в необыкновенных ощущениях, которых не знала уже так давно.

«Что я делаю? — подумала она вдруг. — Я, уважаемая вдова, позволяю себе кататься по полу самолета с мужчиной, которого встретила только вчера! Что на меня нашло?»

— Стоп! — сказала она решительно. Нэнси отстранилась и, выпрямившись, присела. Ее ночная рубашка задралась куда выше колен. Мервин положил руку на обнажившееся бедро. — Стоп, — повторила Нэнси и оттолкнула его руку.

— Как скажете, — сказал он с видимой неохотой. — Но если передумаете, я тут.

Она опустила глаза и увидела, как приподнялась его пижама. Нэнси быстро отвернулась.

— Это я виновата, — сказала она, все еще тяжело дыша. — Это неправильно. Я понимаю, что дразню вас. Извините меня.

— Не надо извиняться. Это самое приятное приключение в моей жизни за многие годы.

— Но вы же любите свою жену? — спросила она без обиняков.

Он заморгал:

— Мне так казалось. Теперь, говоря по правде, мне не все так уж ясно.

Нэнси чувствовала то же самое: ей тоже не все было ясно. После десяти лет вдовства ей вдруг до боли захотелось обнять мужчину, которого она совсем не знает.

«Но я же все-таки знаю его, — тут же подумала она, — я знаю его довольно хорошо. Я проделала с ним вместе дальнее путешествие, у нас были общие трудности. Я знаю, что он горд, резок, иногда высокомерен, но он человек верный, сильный, пылкий. Он мне нравится, несмотря на его недостатки. Я его уважаю. Он ужасно привлекательный, даже в коричневой в полоску пижаме. Он взял меня за руку, когда я умирала от страха. Как хорошо иметь рядом человека, который всегда держал бы меня за руку, когда мне страшно».

Как будто прочитав ее мысли, Мервин снова взял ее за руку. На этот раз он повернул ее ладонь и поцеловал. Она зарделась. Он привлек ее к себе и поцеловал, на этот раз в губы.

— Не делайте этого!.. — выдавила она, задыхаясь. — Если мы начнем снова, то вряд ли сможем остановиться.

— Вот я и боюсь, что, не начав сейчас, мы никогда больше этого не сделаем, — прошептал он. В его глухом голосе слышалось жгучее желание.

Она чувствовала, что в нем прячется сильная страсть, которую он постоянно держит в узде, и это ее воспламеняло. Сколько у Нэнси было свиданий со слабыми, любезными мужчинами, которые хотели от нее утешения и покоя, но легко шли на попятную, когда она не уступала их требованиям. Мервин настойчив, очень даже настойчив. Он хотел ее, хотел сейчас. И ей хотелось ему уступить.

Нэнси почувствовала, как его рука легла ей на бедро под рубашкой, как его пальцы принялись поглаживать мягкую кожу с внутренней стороны бедра. Она зажмурилась и почти инстинктивно чуточку раздвинула ноги. Этого приглашения он и ждал. Тут же его рука коснулась заветного треугольника, и она застонала. Никто этого не делал с ней после смерти Шона. Мысль о нем сразу же переполнила ее печалью. «О, Шон, как мне тебя не хватает, — подумала она, — я никогда не признавалась в этом даже себе». Печаль была непереносима, как в тот день, на его похоронах. Слезы хлынули из закрытых глаз и потекли по щекам. Мервин осушал их поцелуями.

— Что с тобой? — прошептал он.

Нэнси открыла глаза. Сквозь влажную пелену она увидела его лицо, красивое и взволнованное, подол своей ночной рубашки, задравшийся до пояса, его ищущую руку. Она взяла ее за запястье и отодвинула нежно, но решительно.

— Пожалуйста, не сердись на меня, — тихо сказала Нэнси.

— Я не буду сердиться. Но объясни…

— Никто не касался меня так после смерти Шона, и я подумала о нем.

— Твой муж? — Она кивнула. — Это было давно?

— Десять лет назад.

— Это долгий срок.

— Я верна в супружестве. — Она улыбнулась сквозь слезы. — Как и ты.

Он вздохнул:

— Ты права. Я был женат дважды и сегодня в первый раз стою на пороге измены. Я подумал о Диане и том типе.

— То есть мы оба идиоты?

— Скорее всего. Надо перестать думать о прошлом, пользоваться моментом, жить сегодняшним днем.

— Может быть, ты прав, — сказала она и поцеловала его.

Самолет снова взбрыкнул, точно наткнувшись на препятствие. Они ударились друг о друга головами, замигал свет. Самолет сильно швыряло из стороны в сторону. Нэнси больше не думала о поцелуях, она инстинктивно прильнула к Мервину.

Когда качка несколько унялась, Нэнси увидела, что у него кровоточит губа.

— Ты меня укусила, — объяснил он, грустно улыбнувшись.

— Прости.

— Я рад. Надеюсь, будет шрам. На память.

Она обняла его, почувствовав прилив благодарности.

Они лежали на полу, пока бушевал шторм. Когда он снова чуть поутих, Мервин сказал:

— Давай переберемся в койку, там будет удобнее, чем на ковре.

Нэнси кивнула. Поднявшись на колени и упираясь руками в пол, она подползла к койке и забралась в нее. Мервин, последовав за ней, лег рядом. Он обхватил ее рукой, и она уткнулась лицом в его пижаму.

Всякий раз, когда качка усиливалась, Нэнси теснее прижималась к нему, держась за него, как матрос, привязавший себя канатом к мачте. Когда качка ослабевала, она расслаблялась, и он гладил ее тихо, утешающе.

Потом Нэнси заснула.

Ее разбудил стук в дверь и тут же раздавшийся голос:

— Это стюард!

Она открыла глаза и увидела, что лежит в объятиях Мервина.

— Господи Иисусе! — воскликнула Нэнси, испугавшись. Она села и в панике огляделась.

Мервин мягко коснулся ее плеча и громко, повелительно крикнул:

— Подождите минутку, стюард!

Ему ответил слегка испуганный голос:

— Ради Бога, сэр, не торопитесь.

Мервин скатился с койки, встал и накинул на Нэнси одеяло. Она благодарно улыбнулась и повернулась, притворяясь спящей, чтобы не видеть стюарда.

Нэнси услышала, как Мервин открыл дверь и вошел стюард.

— Доброе утро! — сказал он приветливо. Запах свежего кофе ударил Нэнси в ноздри. — Сейчас девять тридцать в Англии, четыре тридцать ночи в Нью-Йорке и шесть часов в Ньюфаундленде.

— Вы говорите, девять тридцать в Англии и шесть часов в Ньюфаундленде? Три с половиной часа разница с английским временем?

— Да, сэр. Ньюфаундлендское стандартное время отстает от среднего по Гринвичу на три с половиной часа.

— Не знал, что полчаса принимаются во внимание. Наверное, это головная боль для тех, кто составляет расписание полетов. Когда посадка?

— Мы сядем через тридцать минут, на час позже, чем по расписанию. Опоздание вызвано штормом. — Стюард вышел и прикрыл за собой дверь.

Нэнси повернулась. Мервин поднял жалюзи. За окном было светло. Она смотрела, как он наливает кофе, и минувшая ночь встала перед ее глазами в нескольких ярких картинках: Мервин, взявший ее за руку в шторм, оба они, свалившиеся на пол, его ладони на ее груди, она, прильнувшая к нему, когда самолет швыряло из стороны в сторону, он, поглаживающий ее, чтобы она уснула. «Господи Иисусе, — подумала Нэнси, — мне ужасно нравится этот человек».

— Какой ты кофе предпочитаешь? — спросил он.

— Черный, без сахара.

— Как и я. — Он протянул ей чашку.

Она благодарно отхлебнула кофе. Ей вдруг захотелось узнать о Мервине тысячу самых разных вещей. Играет ли он в теннис, бывает ли в опере, любит ли ходить по магазинам? Много ли читает? Как завязывает галстук? Сам ли чистит себе ботинки? Наблюдая за тем, как он пьет кофе, она обнаружила, что может сказать о нем многое. В теннис, по-видимому, играет, романы читать недолюбливает и уж наверняка не ходит по магазинам. Должно быть, хорошо играет в покер и не очень уверенно танцует.

— О чем ты думаешь? — спросил он. — Смотришь на меня так, словно оцениваешь, насколько безопасно заключать со мной договор о страховании жизни.

Она засмеялась:

— Какую музыку ты любишь?

— Мне медведь на ухо наступил. В юности, до войны, в танцевальных залах царствовал регтайм. Мне нравились эти ритмы, хотя хорошим танцором я не был. А ты?

— О, я много танцевала, меня заставляли. Каждое утро по воскресеньям я ходила в танцевальную школу в белом платье с рюшами и в белых перчатках — учиться бальным танцам с двенадцатилетними мальчиками в вечерних костюмах. Мама считала, что это откроет мне двери в высшее бостонское общество. Конечно, этого не произошло, но, к счастью, мне было все равно. Меня куда больше интересовала папина фабрика — к большому огорчению матери. Ты воевал?

— Да. — На его лицо легла тень. — Я был на Ипре. — Он произнес это название как «Уипр». — И клянусь, я не буду смотреть равнодушно, как еще одно поколение молодежи гибнет подобным же образом. Но появления Гитлера я не предвидел.

Она смотрела на него с состраданием. Он поднял глаза. Их взгляды встретились, и Нэнси поняла, что Мервин тоже думает об их поцелуях и ласках минувшей ночью. Вдруг она почувствовала себя неловко. Нэнси отвернулась к окну и увидела землю. Это напомнило ей, что, когда они сядут в Ботвуде, может раздаться телефонный звонок, который изменит всю ее жизнь — в ту или иную сторону.

— Мы почти прибыли! — сказала Нэнси и спрыгнула с койки. — Мне нужно одеться.

— Давай сначала я. Хочу предстать перед тобой в лучшем виде.

— Хорошо. — Нэнси не была уверена, сохранила ли она хоть какую-то репутацию, которую стоило беречь, но думать об этом не хотелось. Она наблюдала, как он взял костюм на плечиках и бумажный пакет с чистой одеждой, которую купил в Фойнесе вместе с ночной рубахой: белую сорочку, черные шерстяные носки и серое хлопчатобумажное нижнее белье. Мервин на секунду задержался у двери, и Нэнси решила, что он задумался, поцелует ли она его когда-нибудь еще. Она подошла к нему и подставила губы. — Спасибо, мне было хорошо провести всю ночь в твоих объятиях, — сказала Нэнси.

Он наклонился и поцеловал ее. Это был нежный поцелуй сомкнутых губ. Длился он лишь мгновение.

Нэнси открыла дверь, и Мервин удалился в туалетную комнату.

Она вздохнула, закрывая за ним дверь. «Мне кажется, я могу его полюбить», — подумала Нэнси.

Подумала также о том, увидит ли она еще хоть раз эту ночную рубаху.

Нэнси выглянула в окно. Самолет постепенно снижался. Ей надо было поторопиться.

Она быстро причесалась за туалетным столиком, затем взяла сумку и направилась в дамскую комнату, расположенную рядом с номером для новобрачных. Там были Лулу Белл и еще одна женщина, но, к счастью, не жена Мервина. Нэнси хотелось принять ванну, но пришлось лишь ополоснуться в раковине. Она приготовила свежее белье и блузку, на этот раз синюю вместо серой, под красный костюм.

Одеваясь, она вспомнила утренний разговор с Мервином. При мысли о нем Нэнси почувствовала себя счастливой, но где-то внутри таилась неуверенность. Почему? Она уже задавала себе этот вопрос, и ответ был очевиден. Он ничего не сказал о жене. Прошлой ночью Мервин признался, что испытывает к жене «смешанные» чувства. И больше ничего не сказал. Но хочет ли он, чтобы Диана вернулась к нему? Всю ночь Мервин сжимал Нэнси в объятиях, но разве это перечеркивает долголетний брак? Вряд ли.

«А чего хочу я? — спрашивала она себя. — Конечно, я хочу снова видеть Мервина, ходить на свидания с ним, может быть, даже закрутить с ним роман, но хочу ли я, чтобы он ради меня расторг свой брак? Как я могу это сказать после одной ночи неудовлетворенной страсти?»

Она сделала паузу, прежде чем накрасить губы, и посмотрелась в зеркало. «Кончай ты это, Нэнси, — сказала она себе. — Ты знаешь правду. Ты хочешь этого мужчину. За десять лет он первый, которым ты всерьез увлеклась. Тебе сорок лет и один день, и ты наконец встретила того, кто тебе нужен. Перестань ходить вокруг да около, бери его мертвой хваткой».

Она надушилась духами «Розовый кленовый листок» и вышла.

И тут же столкнулась с Нэтом Риджуэем и братом Питером, у которых были места около дамской комнаты.

— Доброе утро, Нэнси, — сказал Нэт.

Она сразу вспомнила свои чувства к этому человеку пять лет назад. «Да, — подумала Нэнси, — я могла в него влюбиться, будь у меня время, но времени не было. И наверное, мне повезло: а вдруг он больше хотел не меня, а «Блэк бутс»? Ведь Нэт все еще пытается завладеть компанией, но ясно, что меня он добиваться не собирается». Она коротко кивнула и прошла в свой номер.

Койки были разобраны и превращены снова в диван, на нем сидел Мервин, выбритый, в темно-сером костюме и белой сорочке.

— Посмотри в окно, — сказал он. — Мы практически прибыли.

Нэнси увидела землю. Они летели совсем низко над сосновым лесом, прорезанным серебристыми ручьями. Потом деревья уступили место воде — не темные глубокие воды Атлантики, а тихая серая акватория. Вдали были видны гавань, кучка деревянных строений и среди них церковь.

Самолет быстро снижался. Нэнси и Мервин сидели на диване, пристегнутые ремнями, и держали друг друга за руки. Нэнси почти не почувствовала, когда корпус самолета коснулся поверхности реки, и она так и не знала, сели они или нет, пока окна не покрылись водяными брызгами.

— Ну вот, — сказала Нэнси. — Я перелетела через Атлантический океан.

— Да уж. Не многие могут этим похвастать.

Нэнси не считала себя очень уж смелой женщиной. Первую часть полета она переживала по поводу своего бизнеса, вторую провела, держа за руку чужого мужа. О самом полете Нэнси задумывалась, только когда портилась погода и ей становилось страшно. Что она расскажет мальчикам? Их будут интересовать мельчайшие подробности. А Нэнси даже не знает скорости самолета. Она решила узнать все это, пока они не прибыли в Нью-Йорк.

Когда самолет двигался к месту стоянки, рядом появился катер. Нэнси накинула пальто, Мервин — свою кожаную пилотскую куртку. Половина пассажиров решили сойти на берег и размять ноги. Другие все еще спали, закрытые плотно затянутыми синими занавесками.

Они миновали гостиную, ступили на обрубленное водное крыло и оказались на борту катера. В воздухе стоял запах моря и свежеспиленного леса, по-видимому, где-то поблизости была лесопилка. Возле «Клипера» покачивалась баржа с надписью «АВИАСЕРВИС ШЕЛЛ», на которой рабочие в белых спецовках готовились закачивать топливо в баки самолета. В гавани стояли два громадных грузовых судна: по всей видимости, глубина здесь достаточная.

Жена Мервина и ее возлюбленный были среди тех, кто решил сойти на землю, и Диана пристально разглядывала Нэнси, пока катер шел к берегу. Нэнси стало не по себе, она избегала встречаться с ней глазами, хотя в отличие от Дианы ей не в чем было себя винить — в конце концов изменила мужу Диана, а не она.

Они сошли на землю через плавучий причал и мостки. Несмотря на ранний час, на них смотрела небольшая толпа зевак. Неподалеку от причала находились строения «Пан-Американ»: одно большое и два маленьких, все из дерева, выкрашенного в зеленый цвет с красной окантовкой. За этими строениями виднелся луг с пасущимися коровами.

Пассажиры вошли в большое здание авиакомпании, предъявили паспорта сонному таможеннику. Нэнси обратила внимание, что ньюфаундлендцы говорят очень быстро и с акцентом — скорее ирландским, чем канадским. Здесь был зал ожидания, но он никого не привлек, и все пассажиры отправились осматривать поселок.

Нэнси не терпелось поговорить с Патриком Макбрайдом в Бостоне. В тот момент, когда она собиралась спросить, где находится телефон, выкрикнули ее имя: в здании имелся громкоговоритель. Она подошла к служащему в форме «Пан-Американ».

— Вас вызывают к телефону, мадам, — сказал он.

Сердце ее дрогнуло.

— Где телефон? — спросила Нэнси, оглядывая комнату.

— В здании телеграфа на улице Радио. Меньше мили отсюда.

Целая миля! Она не могла сдержать нетерпение.

— Тогда надо поспешить, пока связь не оборвалась! У вас есть машина?

Молодой человек посмотрел на нее удивленно, словно она попросила космический корабль.

— Нет, мэм.

— Тогда идемте. Покажите дорогу.

Они вышли из здания — Мервин, Нэнси и служащий. Поднялись на холм по грязному проселку без тротуаров. По обочинам овцы щипали траву. Нэнси радовалась, что на ногах у нее удобные туфли, разумеется, продукция «Блэк бутс». Будет ли компания и завтра по-прежнему принадлежать ей? Макбрайд сейчас ей все скажет. Ожидание было непереносимо.

Примерно через десять минут они добрались до небольшого деревянного строения и вошли внутрь. Нэнси усадили на стул возле телефонного аппарата. Она подняла трубку трясущейся рукой.

— У телефона Нэнси Ленан.

— Вас вызывает Бостон, — сообщила телефонистка.

Последовала долгая пауза. И наконец:

— Нэнси, это ты?

Вопреки ее ожиданию то был не Макбрайд, и она поняла, кто это, не сразу.

— Дэнни Райли! — воскликнула она.

— Нэнси, у меня неприятности, и ты должна мне помочь!

Она сильнее сжала трубку. Похоже, ее план сработал. Нэнси постаралась, чтобы ее голос звучал спокойно, с ноткой неудовольствия оттого, что ее побеспокоили:

— В чем дело, Дэнни?

— Мне позвонили по поводу того старого дела!

Это хорошая новость! Мак явно припугнул Дэнни. В его голосе слышится паника. Именно этого она и хотела. Но притворилась, будто не понимает, что он имеет в виду:

— Какого дела? О чем ты?

— Ты знаешь. Я не могу говорить об этом по телефону.

— Если не можешь говорить, тогда зачем звонишь?

— Нэнси! Не говори со мной так. Ты мне очень нужна.

— Хорошо. Успокойся. — Он напуган, теперь надо этим воспользоваться. — Скажи мне точно, что произошло, не называя имен и адресов. Мне кажется, я понимаю, о чем ты говоришь.

— Отцовские бумаги ведь у тебя, верно?

— Да, они дома в моем сейфе.

— Кое-кто может попросить разрешения в них порыться.

Дэнни излагал ей версию, которую она сама придумала. Пока ее замысел осуществляется как по писаному. Как можно более беспечно она сказала:

— Не думаю, что там есть что-то такое, из-за чего тебе надо волноваться.

— Как ты можешь быть в этом уверена? — нетерпеливо прервал ее он.

— Не знаю…

— Ты их просматривала?

— Нет, их столько, но…

— Никто не знает, что там. Тебе давно надо было все это сжечь.

— Наверное, ты прав, но я не подумала, что… Кто хочет в них заглянуть?

— Адвокатская ассоциация.

— У них есть такое право?

— Нет, но мне отказать им практически невозможно.

— А мне — нормально?

— Ты не адвокат. Они не могут тебя заставить.

Нэнси выдержала паузу, делая вид, что колеблется, оставляя его в подвешенном состоянии подольше. Наконец сказала:

— Тогда я не вижу проблемы.

— Ты им откажешь?

— Я сделаю лучше. Завтра все сожгу.

— Нэнси… — Было такое впечатление, что он сейчас расплачется. — Нэнси, ты настоящий друг!

— Как я могла поступить иначе? — сказала она, чувствуя себя лицемеркой.

— Боже, это бесценная услуга! Ей-богу, не знаю, как тебя благодарить.

— Ну, коль скоро ты об этом заговорил, то есть кое-что, чего я бы от тебя хотела. — Она прикусила губу. Начинается самое деликатное. — Ты знаешь, почему я в такой спешке возвращаюсь в Нью-Йорк?

— Не знаю, я так волновался из-за этого дела, что…

— Питер хочет вырвать у меня компанию и продать ее. — На другом конце провода воцарилось молчание. — Дэнни, ты здесь?

— Да-да, конечно. Ты не хочешь продавать?

— Нет! Цена очень низкая, да и места для меня в новой структуре не предусмотрено. Конечно, я не хочу ее продавать. Питер отлично знает, что это паршивая сделка, но ему нужно только одно — досадить мне.

— Паршивая сделка? Дела у компании в последнее время не больно хороши.

— Ты знаешь почему?

— Ну, думаю…

— Да ладно, не юли. Питер — никудышный менеджер.

— Ну…

— Вместо того чтобы ему это позволить, мы должны его уволить! Как только во главе встану я, все перевернется. Ты это знаешь. А потом, когда доходы вырастут, можно подумать и о продаже — за совсем другие деньги.

— Не знаю…

— Дэнни, война в Европе только началась, а это сулит деловой бум. Мы будем продавать обувь быстрее, чем ее производим. Через два или три года мы получим за компанию вдвое, а то и втрое больше.

— Но слияние с Нэтом Риджуэем очень благоприятно для моей юридической конторы.

— Забудь о том, что благоприятно и что не очень, я прошу тебя мне помочь.

— Я, право, не знаю, в твоих ли это интересах.

Нэнси хотелось заявить: мерзкий лгун, ты думаешь о своих интересах. Но она попридержала язык и сказала другое:

— Я знаю, что это было бы правильное решение для всех нас.

— Хорошо, я подумаю.

Этого ей было недостаточно. Пришлось выложить козыри на стол:

— Ты помнишь про папины бумаги? — Она затаила дыхание.

Теперь голос его стал тише и глуше:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я прошу тебя мне помочь так же, как я помогу тебе. Уверена, ты понимаешь, о чем идет речь.

— Думаю, что понимаю. Нормальное название этого — шантаж.

Она заморгала, но тут же вспомнила, с кем имеет дело.

— Ах ты, старый мошенник и лицемер, ты всю жизнь занимался именно этим.

Он засмеялся:

— Ты достала меня, бэби. — Но, сказав это, Райли вдруг начал кое-что понимать. — А ты, часом, не сама инициировала это расследование, чтобы прижать меня?

Его мозги крутились в опасной близости от того, что в действительности произошло.

— На моем месте ты поступил бы именно так, я это хорошо знаю. Но больше я на твои вопросы отвечать не стану. Ты должен знать одно: если ты проголосуешь за меня завтра — ты в безопасности, если нет, то пеняй на себя. — Теперь она ему угрожает, но это язык, который Райли очень хорошо понимает. Но капитулирует он или нет?

— Ты не должна так со мной говорить, я ведь знал тебя, когда ты лежала в пеленках.

Она смягчила тон:

— А разве это не причина, чтобы помочь мне?

Теперь долгую паузу взял он. Затем сказал:

— Но у меня ведь нет выбора, так?

— Думаю, нет.

— Ладно, — неохотно сказал он. — Я поддержу тебя завтра, если ты позаботишься обо всем остальном.

Нэнси чуть не разрыдалась от облегчения. Она это сделала. Она обвела Дэнни вокруг пальца. Теперь она победит. «Блэк бутс» останется в ее руках.

— Я рада это слышать, Дэнни, — сказала Нэнси еле слышно.

— Твой отец говорил, что так и будет.

Это замечание ни с чем не вязалось, и Нэнси его не поняла:

— Что ты имеешь в виду?

— Твой папочка хотел, чтобы вы с Питером боролись.

Была в его тоне какая-то хитреца, звучавшая довольно подозрительно. Он не хотел выглядеть проигравшим и решил нанести прощальный удар. Она не желала доставлять ему эту радость, но любопытство перевесило все остальные чувства.

— Черт возьми, что ты городишь?

— Он всегда говорил, что дети богатых людей, как правило, никудышные бизнесмены, потому что никогда не знали чувства голода. Это беспокоило его постоянно — мол, вы способны уничтожить все, что он создал своими руками.

— Отец никогда не говорил мне ничего подобного! — сказала Нэнси недоверчиво.

— Но он устроил все так, чтобы вы сражались друг с другом. Он вырастил и воспитал тебя как руководителя компании, но не сделал тебя ее главой и сказал Питеру, что президентом будет он. Вот почему вам с братом пришлось схлестнуться. Он хотел, чтобы победил самый достойный.

— Я тебе не верю, — проговорила Нэнси, но в голосе ее не было уверенности. Дэнни сердит, потому что его переиграли, вот и ищет выход своему гневу. Но это еще не доказательство, что он лжет. Она похолодела.

— Хочешь — верь, хочешь — нет. Я лишь передал то, что говорил твой отец.

— Папа сказал Питеру, что хочет видеть его во главе компании?

— Конечно. Если не веришь, спроси Питера.

— Если я не верю тебе, то уж Питеру и подавно.

— Я впервые увидел тебя, когда тебе было два дня от роду, — вздохнул Дэнни, и в его голосе послышались другие, усталые, нотки. — Я знал тебя всю жизнь. Ты добрый человек с жесткой жилкой, как твой отец. Я не хотел бы столкнуться с тобой ни по делам бизнеса, ни по каким-то другим. Прости, что я коснулся этой темы.

Теперь она ему верила. В его голосе звучало подлинное сожаление, показавшееся ей искренним. Нэнси шокировало его признание, она вдруг почувствовала слабость и головокружение. Нэнси молчала, пытаясь прийти в себя.

— Надеюсь увидеть тебя на заседании правления, — сказал Дэнни.

— О’кей.

— До свидания, Нэнси.

— До свидания, Дэнни. — Она повесила трубку.

— Мой Бог, ты вела себя блистательно! — восхитился Мервин.

Она слабо улыбнулась:

— Спасибо.

Он засмеялся:

— Как ты его обработала! У него просто не было шансов. Бедняга и не понял, откуда на него обрушился удар…

— О, помолчи, пожалуйста.

У Мервина был такой вид, как будто Нэнси его ударила.

— Как скажешь, — сухо произнес он.

Она сразу пожалела о своих словах.

— Извини меня. — Нэнси взяла его за руку. — В конце Дэнни сказал нечто такое, что выбило меня из колеи.

— Расскажешь мне? — осторожно спросил Мервин.

— Он сказал, что отец предусмотрел схватку между мной и братом, чтобы самый крепкий из нас встал во главе компании.

— Ты ему веришь?

— Верю, и это ужасно. Очень похоже на правду. Раньше я никогда об этом не думала, но слова Дэнни объясняют многое из того, что касается меня и брата.

Он взял ее за руку:

— Ты огорчена?

— Да. — Она провела ладонью по темным волоскам на его пальцах. — Я чувствую себя персонажем фильма, играющим по сценарию, написанному кем-то другим. Мной манипулировали многие годы, и мне это не нравится. Я даже не уверена, что хочу победить Питера — теперь, когда знаю, как и кем это было подстроено.

Он понимающе кивнул.

— Что ты будешь делать?

Ответ сложился в ее голове, когда он не успел еще договорить.

— Я хочу написать свой сценарий. Вот что я собираюсь сделать.

Глава 20

Гарри Маркс чувствовал себя таким счастливым, что ему не хотелось даже пошевелиться.

Он лежал в койке, вспоминая мельчайшие детали минувшей ночи: внезапное сладкое ощущение, когда Маргарет его поцеловала, волнение, когда он набирался смелости, чтобы поухаживать за ней, разочарование, когда она его отвергла, изумление и радость, когда девушка впрыгнула в его койку, как крольчиха в нору.

Гарри испытал отвращение к себе, вспомнив, как не сдержал извержения, когда Маргарет стала возбуждать его. Такое всегда происходило с ним, когда Гарри был с девушкой в первый раз, и он не любил вспоминать об этих случаях. Слишком унизительно. Одна девица даже подняла его на смех. Но Маргарет ничем не показала, что разочарована или огорчена. Наоборот, это привело ее в крайнее возбуждение. В конце концов она осталась вполне довольна. Как и он.

Гарри не мог поверить в свою удачу. Он не слишком умен, у него нет денег, и происходит Гарри отнюдь не из высшего общества. Он мошенник, и она это хорошо знает. Что Маргарет в нем нашла? Что привлекло его в ней, совершенно ясно: она красива, мила, мягкосердечна и чувствительна, а если этого мало, то у нее тело богини. Ею увлечется любой. А Гарри? Приятная наружность да умение одеваться, но у него было такое чувство, что все это не очень ее занимает. Она им просто заинтригована. Ее восхищает его образ жизни, он знает много такого, что ей абсолютно незнакомо, — к примеру, о жизни рабочего класса и криминального мира. Он предположил, что она видит в нем фигуру романтическую. Для нее Гарри — почти как Скарлет Пимпернел[342] или разбойник вроде Робин Гуда или Малыша Билли[343]. Она была так благодарна, когда Гарри положил руки на ее стул в столовой. Сущий пустяк, он сделал это не задумываясь, но как много для нее значил тот жест. Да, Гарри был уверен, что именно в тот момент она увлеклась им. Девушки — существа непредсказуемые, подумал он, мысленно пожимая плечами. Да ладно, теперь не имеет значения, с чего возникла привязанность. Когда они остались нагишом, дальше была чистая химия. Он никогда не забудет ее белую грудь в сумеречном свете, маленькие, едва видимые соски, пышность темно-рыжих волос между ног, крохотные веснушки на шее…

А теперь он рискует все это потерять.

Гарри намерен похитить драгоценности ее матери.

Никакая девушка не воспримет это как милую шутку. Родители относятся к ней ужасно, и она, наверное, искренне считает, что их богатства следует перераспределить, но все равно кража ее шокирует. Обворовать — все равно что ударить по лицу, вреда чаще всего не так уж много, но возмущение несоразмерно деянию. Это может положить конец его роману с Маргарет.

Но Делийский гарнитур здесь, в самолете, в багажном отделении, в нескольких шагах от Гарри. Это самое прекрасное ювелирное изделие в мире и ценой в целое состояние, что позволит ему безбедно прожить до конца дней.

Гарри жаждал подержать этот гарнитур в руках, насладиться зрелищем бездонной глубины бирманских рубинов, провести кончиками пальцев по граням бриллиантов.

Гарнитур, разумеется, придется разрушить, комплект сохранить не удастся. Это трагично, но неизбежно. Камни останутся, они возродятся в другом изделии на груди какой-нибудь миллионерской жены. А Гарри Маркс купит себе дом.

Да, именно на это он истратит деньги. Гарри купит дом за городом где-нибудь в Америке, может быть, в районе, который называется Новой Англией, где бы она ни находилась. Он видел дом перед глазами, с деревьями и лужайками, с гостями, съезжающимися на уик-энд в белых брюках и соломенных шляпах, а его жена сбегает вниз по дубовой лестнице в бриджах и сапогах для верховой езды…

У жены было лицо Маргарет.

Она ушла от него на рассвете, выскользнув за занавеску, пока в салоне никто не проснулся. Гарри смотрел в окно, думая о ней, когда самолет пролетел над еловыми лесами Ньюфаундленда и приводнился в Ботвуде. Она сказала, что останется в самолете во время стоянки и попытается урвать часок сна, Гарри сказал, что сделает то же самое, хотя спать не собирался.

Теперь он видел, как кучка пассажиров в пальто садится на катер — почти половина пассажиров и большая часть экипажа. Пока остальные пассажиры спят, у него появляется шанс проникнуть в багажное отделение. Замки не займут много времени. Еще чуть-чуть, и Делийский гарнитур будет в его руках.

Но не отпускала неотвязная мысль: а может быть, грудь Маргарет — это самая большая драгоценность, которую он когда-либо держал в своих руках?

Гарри заставил себя спуститься с небес на землю. Маргарет провела с ним ночь, но увидит ли он ее после того, как они окажутся в Америке? Гарри слышал всякие рассказы о «дорожных романах» и их мимолетности. Авиационные, должно быть, еще мимолетнее. Маргарет горит желанием уйти от родителей и жить независимой жизнью, но суждено ли этому случиться? Большинство молодых девушек одержимы мыслью о независимости, но в реальной жизни совсем нелегко отказаться от привычной роскоши. Хотя Маргарет наверняка искренна, у нее нет ни малейшего представления о том, как живут простые люди, и когда она с этим столкнется, такая жизнь может ей не понравиться.

Нет, совсем неясно, как поступит Маргарет. А вот драгоценные камни, напротив, очень и очень надежны.

Было бы куда проще, если бы он стоял перед однозначным выбором. Приди к нему дьявол и скажи: ты можешь получить Маргарет или украсть бриллианты, — Гарри бы выбрал Маргарет. Но в реальности все гораздо сложнее. Гарри может отказаться от бриллиантов, но не получить Маргарет. Или добыть и то, и другое.

Всю жизнь он полагался на случай.

И решил завладеть и тем, и другим.

Гарри встал.

Он просунул ноги в шлепанцы, накинул халат и огляделся. Над койками Маргарет и ее матери занавески все еще задернуты. Остальные три пусты: Перси, лорда Оксенфорда и мистера Мембери. Гостиная рядом тоже пуста, если не считать уборщицы в головном платке, которая, видимо, поднялась на борт в Ботвуде и теперь лениво вытряхивает пепельницы. Наружная дверь открыта, холодный морской ветер обдувал его голые лодыжки. В третьем салоне Клайв Мембери разговаривал с бароном Габоном. Интересно, о чем они говорят? Скорее всего о фасонах жилеток. Еще дальше стюарды преобразовывали койки в диваны. На всем лежала печать утренней неустроенности.

Гарри прошел вперед и поднялся по лестнице. Как всегда, у него не было ни плана, ни готового объяснения, ни малейшего представления о том, что он сделает, если его застанут на месте преступления. Гарри давно пришел к выводу, что продумывать все наперед, представлять, как все может пойти вкривь и вкось, значит лишь трепать нервы. Но даже импровизируя, как сейчас, он поймал себя на том, что едва дышит от волнения. «Успокойся, — сказал себе Гарри, — ты проделывал это сотни раз. Если случится неудача, ты, как всегда, что-нибудь придумаешь».

Он поднялся в пилотскую кабину и осмотрелся.

Ему везет. Ни души. Дышать стало легче. Вот это удача!

Посмотрев вперед, он увидел открытый люк под ветровым стеклом между креслами пилотов. Гарри заглянул в него, там оказалось немалое пустое пространство в носовой части самолета. Дверца, через которую можно было попасть в самолет, оказалась открыта, кто-то из членов экипажа чем-то занимался, держа в руках канат. Нехорошо. Он быстро отпрянул, пока его не заметили.

Гарри прошел к задней части пилотской кабины и открыл дверцу в задней стенке. Теперь он оказался между двух багажных отсеков, под люком в крыше, через который осуществлялась погрузка, где помещался также и штурманский наблюдательный купол. Гарри открыл левый отсек, вошел и прикрыл за собой дверцу. Теперь его не было видно, и он решил, что членам экипажа не придет в голову сюда заглядывать.

Гарри осмотрелся. Багажное отделение первого класса. Вокруг стояли дорогие кожаные чемоданы, привязанные к стенам. Нужно быстро найти багаж Оксенфордов. Он приступил к делу.

Это было нелегко. Некоторые чемоданы лежали так, что именные бирки находились внизу или оказались закрыты другими чемоданами, которые трудно сдвинуть с места. В отсеке не имелось отопления, и ему в халате было холодно. Руки его дрожали, пальцы ныли, когда Гарри отвязывал веревки, которыми багаж крепился к стенам, дабы он не перемещался в полете. Гарри действовал целеустремленно, чтобы не пропустить ни одного чемодана, а некоторые осматривал дважды. Потом снова связывал веревку. Шли обычные интернациональные фамилии: Риджуэй, Д’Аннунцио, Лоу, Хартманн, Базарова — но Оксенфорда все не попадалось. Через двадцать минут Гарри, дрожа от холода, просмотрел все и наконец пришел к выводу, что искомые вещи находятся во втором отсеке. Он тихо выругался.

Гарри привязал последнюю веревку и внимательно огляделся. Следов он не оставил.

Теперь предстояло проделать все то же самое в другом отсеке. Он открыл дверь, вышел и тут же услышал изумленный голос:

— Кто вы такой, черт возьми?

Это был член экипажа, которого Гарри как-то видел в носовой части самолета, — приятный веснушчатый парень в рубашке с короткими рукавами.

Гарри изумился ничуть не меньше, но быстро овладел собой. Он улыбнулся, прикрывая дверь, и спокойно сказал:

— Гарри Ванденпост. А вы кто?

— Микки Финн, помощник бортинженера. Сэр, вам нельзя здесь находиться. Вы меня даже напугали. Простите, что я невольно чертыхнулся. Что вы здесь делаете?

— Ищу мой чемодан. Я забыл взять бритву.

— Сэр, доступ в багажное отделение в пути закрыт. При любых обстоятельствах.

— Я думал, что не причиню никакого вреда.

— Извините, но это не разрешается. Могу одолжить вам мою бритву.

— Спасибо, но я привык к своей. Если я только найду свой чемодан…

— Я с удовольствием пошел бы вам навстречу, но не имею права этого делать. Когда капитан вернется на борт, можете попросить его, но я знаю, что он скажет то же самое.

Гарри понял, что ему придется смириться с поражением, хотя бы на время. Сердце его упало. Он через силу улыбнулся и сказал со всей вежливостью, на какую был способен:

— В таком случае мне действительно придется воспользоваться вашей любезностью. Я буду вам премного обязан.

Микки Финн попридержал дверь, пропуская Гарри в пилотскую кабину, и спустился по лестнице. «Что за незадача! — подумал Гарри сердито. — Еще минута, и я бы туда забрался. Бог его знает, когда представится еще один шанс».

Микки вошел в первый салон и вскоре появился с безопасной бритвой в руке, приготовив свежее лезвие в бумажной обертке и кружку с мыльной водой.

Ничего не поделаешь, извольте бриться.

Гарри взял с собой в туалет сумку, по-прежнему думая о бирманских рубинах. В туалете этот ученый, Карл Хартманн, плескался у раковины. Гарри быстро побрился бритвой Микки, не притронувшись к своей, что оставалась в сумке.

— Ну и ночка была, — сказал он, завязывая разговор.

— У меня бывали и похуже, — пожал плечами Хартманн.

Гарри посмотрел на его костлявую грудь. Ну прямо ходячий скелет.

— Я вам верю.

Разговора не получилось. Хартманн не отличался общительностью, да и мысли Гарри были заняты совсем другим.

Побрившись, Гарри достал из сумки новую голубую сорочку. Распаковка новой рубашки всегда доставляла ему неизъяснимое удовольствие. Ему нравилось похрустывание упаковки, бодрящее ощущение неношеного хлопка. Он надел ее, тщательно завязал шелковый галстук цвета красного вина.

Вернувшись в свой салон, Гарри увидел, что занавески Маргарет все еще задернуты. Он представил себе ее сладкий сон, прекрасные волосы, разметавшиеся на белой подушке, и улыбнулся. Выглянув в гостиную, увидел, как стюарды готовят завтрак а-ля фуршет, выставляют блюда с клубникой, кувшины со сливками и апельсиновым соком, холодное шампанское в серебряных заиндевелых ведерках со льдом, и рот его наполнился слюной. Клубника наверняка тепличная, подумал он, учитывая время года.

Гарри поставил на место сумку и с бритвой Микки Финна в руке начал подниматься по лестнице в кабину пилотов в надежде предпринять еще одну попытку.

Микки там не оказалось, но, к огорчению Гарри, был другой член экипажа, сидевший за столиком с графиками и делавший какие-то подсчеты в блокноте. Он поднял голову, улыбнулся и спросил:

— Чем могу вам помочь?

— Я ищу Микки, хочу вернуть ему бритву.

— Вы найдете его в первом салоне, в самом дальнем к носу.

— Спасибо. — Гарри колебался. Он должен пройти мимо этого парня, но как?

— Что-нибудь еще? — любезно спросил тот.

— Ваша пилотская кабина просто невероятная. Это как просторный кабинет в конторе.

— Что верно, то верно. Просто невероятная.

— Вам нравится летать на таком самолете?

— Еще бы. Жаль, у меня нет времени поговорить с вами. Мне нужно закончить расчеты до вылета.

Сердце Гарри упало. Это значит, что путь в багажное отделение будет для него закрыт. Снова он заставил себя скрыть разочарование.

— Прошу прощения. Исчезаю.

— Вообще-то мы любим поболтать с пассажирами, мы встречаем столько интересных людей. Но сейчас…

— Понимаю. — Гарри судорожно искал какой-нибудь предлог, чтобы продолжить поиски, но ничего не придумал. Он сбежал вниз по лестнице, беззвучно чертыхаясь.

Удача, похоже, от него отвернулась.

Он вернул бритву Микки Финну, затем вернулся в свой салон. Маргарет даже не шевельнулась. Гарри прошел через гостиную и остановился на водном крыле. Набрал полные легкие холодного сырого воздуха. «Я упускаю шанс, который выпадает один раз в жизни», — мрачно подумал он. Когда Гарри представил себе эти восхитительные бриллианты в нескольких футах у себя над головой, у него заныли ладони. Но он пока не собирался сдаваться. Предстоит еще одна посадка со стоянкой, в Шедьяке. Это будет последняя возможность похитить драгоценности.

Часть V. Из Ботвуда в Шедьяк