Мики улыбнулся, обнажив ослепительно-белые зубы.
— Благодарю вас, — сказал он, не скрывая своего восторга.
Августе вдруг захотелось побыть совсем одной и поразмыслить над тем, что она только что узнала.
— А теперь оставь меня, — сказала она. — Я сама найду дрогу в дом директора.
Мики поднялся со скамьи.
— Еще раз позвольте высказать мою благодарность, — сказал он, протягивая руку.
Она взяла его за руку.
— И я благодарна тебе за то, что ты помог Эдварду.
Он склонился, словно намереваясь поцеловать руку, но, к ее изумлению, поцеловал прямо в губы. Все случилось так быстро, что она не успела уклониться и не нашла что сказать. Он тут же выпрямился, повернулся и вышел.
Немыслимо! Как он посмел поцеловать ее, да еще и в губы? Кем он себя возомнил? Первой мыслью было отменить приглашение на лето. Но этого уже сделать нельзя.
Почему нельзя? «Разве так сложно отменить приглашение, данное какому-то школьнику?» — спрашивала она себя. Он повел себя слишком дерзко и вызывающе и поэтому не может оставаться у них.
Но вместе с тем ее не покидало ощущение какой-то неловкости. Она вдруг поняла, что Мики не просто спас Тедди от позора. Все было гораздо хуже. Она вступила с Мики в преступный сговор и, как следствие, оказалась зависимой от него.
Августа долго сидела в прохладе часовни, разглядывая голые стены и с опасением размышляя о том, как ловкий юноша может воспользоваться своей властью.
Часть I. 1873 год
Глава 1
Когда Мики Миранде исполнилось двадцать три года, его отец приехал в Лондон на закупку винтовок.
Сеньор Карлос Рауль Хавьер Миранда, известный под прозвищем Папа, был невысоким мужчиной с массивными плечами. Грубо высеченные черты его лица говорили о свойственной ему жестокости. В кожаных «чапаррахос» на ногах, в широкополой шляпе и сидя на скакуне, он казался воплощением мужественности и властности, но здесь, в Гайд-парке, во фраке и цилиндре, он выглядел нелепо, что еще сильнее выводило его из себя.
Они совсем не походили друг на друга. Мики был высоким стройным молодым человеком с приятными чертами лица и многого добивался скорее улыбкой, а не угрозами. Он давно уже привык к изысканной лондонской жизни: красивая одежда, изящные манеры, льняные простыни и водопровод в домах. Больше всего его пугала перспектива вернуться в Кордову. Еще более ужасной была мысль о том, чтобы подчиняться старшему брату Пауло, казавшемуся точной копией отца. Если и возвращаться домой, то только в роли влиятельной персоны, важной сама по себе, а не в качестве младшего сына Папы Миранды. Тем временем нужно убедить отца, что он, Мики, окажется более полезным в Лондоне, чем в Кордове.
Они шли вдоль Саут-Кэрридж-Драйв. В субботний летний полдень парк был заполнен хорошо одетыми горожанами, прогуливающимися пешком, верхом на лошадях или в открытых экипажах. Все наслаждались приятной теплой погодой. Но Папе было не до удовольствий.
— Я должен раздобыть эти винтовки! — дважды пробормотал он себе под нос по-испански.
Мики ответил ему на том же языке.
— Можно было бы купить их и дома.
— Две тысячи? Да, можно было бы. Только как скрыть от всех такую крупную партию?
Значит, он хочет провернуть дело втайне, подумал Мики, не представляя, что затеял его отец. Две тысячи винтовок, да еще и патроны к ним, — на это уйдут едва ли не все наличные их семейства. Зачем отцу так вооружаться? Никаких военных действий в Кордове не велось со ставшего уже знаменитым «Марша пастухов», когда возглавляемые Папой отряды перешли через Анды и освободили провинцию Санта-Мария от испанцев. Так зачем же ему винтовки? Если собрать вместе всех пастухов, родственников и прихлебателей отца, то едва ли наберется тысяча. Папа, вероятно, решил собрать армию побольше. С кем он собирается воевать? Но отец не спешил делиться информацией, а Мики побаивался спрашивать.
Вместо этого он сказал:
— К тому же дома не найдешь таких качественных винтовок.
— Да, верно. Винтовка Уэстли-Ричардса — лучшая из тех, что я держал в руках.
Мики был рад помочь отцу с выбором оружия. Его всегда интересовали различные виды оружия, и он старался знакомиться со всеми последними достижениями в этой области. Папе нужны были короткоствольные винтовки, не слишком громоздкие, чтобы обращаться с ними в седле. Мики отвез отца на фабрику в Бирмингеме и показал ему заряжающийся с казенной части карабин Уэстли-Ричардса, прозванный обезьяньим хвостом по форме спускового крючка.
— И там их изготавливают очень быстро, — добавил Мики.
— Я думал, что на такую партию уйдет полгода. А они готовы сделать ее за несколько дней!
— Они используют американские станки.
Когда-то винтовки и ружья по отдельности делали кузнецы, подгоняя различные части оружия методом проб и ошибок, и на изготовление двух тысяч винтовок у них бы действительно требовалось не менее полугода. Но современные станки были настолько точны, что любые детали подходили к любому оружию той же марки, и фабрика с хорошим оборудованием могла выпускать сотни одинаковых винтовок в день, как булавки.
— И еще машину, которая делает двести тысяч патронов в день! — воскликнул Папа, качая головой в изумлении.
Но тут же его настроение вновь переменилось, и он нахмурился.
— Как они вообще смеют требовать деньги до передачи винтовок?
Отец Мики не имел ни малейшего представления о международной торговле и считал, что производители оружия должны доставить винтовки в Кордову и получить деньги уже там. Но оказалось, что он должен заплатить бирмингемской фабрике еще до того, как партия выйдет из ее ворот.
— Мы решим этот вопрос, Папа, — поспешил успокоить его Мики. — Для того и существуют торговые банки.
— Повтори-ка еще раз. Хочу убедиться в том, что все понял, — попросил отец.
Мики был только рад объяснить что-нибудь Папе.
— Банк заплатит производителю в Бирмингеме. Я распоряжусь, чтобы партию товара отправили в Кордову, и застрахую ее. Когда она прибудет, банк примет от тебя платеж в своем отделении в Кордове.
— Но тогда ему придется доставлять серебро в Англию.
— Не обязательно. На эти деньги он может приобрести партию соленого мяса, направляющуюся из Кордовы в Лондон.
— Как банки вообще остаются в прибыли?
— Берут суммы от сделок. Получат от производителя винтовок скидку за крупную партию, возьмут комиссию за доставку и страховку, а также проценты за выданный кредит.
Папа кивнул. Он не хотел показывать виду, но объяснения его впечатлили, и Мики был этому рад.
Покинув парк, они направились по Кенсингтон-Гор к дому Джозефа и Августы Пиластер.
Все семь лет, прошедшие со дня гибели Питера Миддлтона, Мики проводил каникулы в семействе Пиластеров. Закончив школу, они с Эдвардом год путешествовали по Европе, а потом три года жили вместе в Оксфорде, устраивая шумные пирушки и лишь иногда делая вид, что учатся.
Мики так больше ни разу и не поцеловал Августу, хотя ему этого очень хотелось. Как хотелось и не только поцеловать ее. Ему казалось, что она не стала бы возражать; под ее строгой внешностью и напускной важностью таилась страстная душа — он был в этом более чем уверен. Но он сдерживался из соображений благоразумия. Он достиг высокого положения, и одно из богатейших семейств Англии принимало его, почти как своего собственного сына; было бы глупо рисковать всем, ухаживая за женой Джозефа. Тем не менее он не мог прогнать заманчивые мысли и втайне продолжал мечтать о ней.
Недавно родители Эдварда переехали в новый дом на Кенсигтон-Гор. На южной стороне улицы, некогда бывшей сельской дорогой, ведущей по полям от Мэйфера к деревушке Кенсингтон, выстроились великолепные особняки. На севере располагался Гайд-парк и сады Кенсингтонского дворца. Идеальное место для проживания богатого семейства банкиров.
Что касается архитектурного стиля, то Мики не был так уверен.
Да, он поражал, это несомненно. Дом из красного кирпича и белого камня с огромными окнами на первом и втором этажах. Над вторым этажом возвышался громадный треугольный фронтон с тремя рядами окон — сначала шесть, над ними четыре и под вершиной два. Там размещались гостевые спальни для родственников и гостей, а также комнаты прислуги. На ступенчатых выступах по бокам фронтона стояли статуи львов, драконов и обезьян. На самой вершине красовался корабль с наполненными ветром парусами. Вероятно, он символизировал собой невольничье судно, которое, согласно семейной легенде, заложило основы процветания Пиластеров.
— Уверен, что второго такого дома не сыщется во всем Лондоне, — сказал Мики, когда они с отцом остановились, чтобы получше разглядеть особняк.
— А я уверен, что хозяйка на это и надеялась, — сказал отец по-испански.
Мики кивнул. Папа еще не встречался с Августой, но уже верно оценил ее характер.
Подвальный этаж дома тоже отличался большими размерами. Между ним и воротами был перекинут мост, ведущий к центральному входу. Двери были открыты, и они вошли внутрь.
Августа как раз принимала гостей на файф-о-клок, главной целью которого было похвастаться домом. В огромном холле с дубовыми панелями толпились многочисленные гости и слуги. Мики с отцом передали шляпы лакею и прошли сквозь толпу к гостиной в задней части дома. Французские окна были распахнуты настежь, и гости выходили на украшенную флагами террасу над большим садом.
Мики намеренно выбрал это многолюдное мероприятие, чтобы представить отца, поскольку Папа приятными манерами не отличался и было бы неплохо знакомить его с Пиластерами постепенно. Даже по меркам Кордовы, он пренебрегал светскими условностями, а в Лондоне и вовсе вел себя как лев на поводке. В частности, он настаивал на том, чтобы постоянно носить под сюртуком пистолет.
Папа сразу же, без помощи Мики, узнал Августу. Она стояла в центре комнаты, облаченная в платье королевского голубого цвета с низким квадратным вырезом, обнажавшим ее полные плечи. Пока Папа пожимал ей руку, она осмотрела его своим гипнотическим взглядом и произнесла низким бархатным голосом:
— Сеньор Миранда, приятно наконец-то познакомиться с вами.
Пока она очаровывала Миранду-старшего, Мики внимательно следил за ней. С тех пор как он поцеловал ее в часовне Уинд-филдской школы, она почти не изменилась. Дополнительная пара морщин вокруг черных глаз только подчеркивала их выразительность; пара седых волос только усиливала темноту остальных, небольшая полнота сделала ее формы еще более соблазнительными.
— Мики часто рассказывал о том, какое у вас замечательное ранчо, — продолжала светскую беседу Августа.
— Вы обязательно должны когда-нибудь посетить нас, — сказал Папа, также понижая голос.
«Боже упаси», — подумал Мики. В Кордове Августа смотрелась бы совершенно не на своем месте, как фламинго в угольной шахте.
— Возможно, когда-нибудь к вам и приеду, — ответила Августа. — Это далеко?
— На новых быстрых кораблях не более месяца.
Он все еще держал ее за руку, как заметил Мики. И в голосе его появились слащавые нотки, отчего Мики испытал некоторую ревность. Если кто-то и должен флиртовать с Августой, то он, Мики, а вовсе не его отец.
— Я слышала, что Кордова чудесная страна, — сказала Августа.
Мики молился, чтобы Папа не выкинул чего-нибудь из ряда вон выходящего. Но тот умел выставить себя в выгодном свете, когда это ему бывало нужно, и теперь разыгрывал для Августы роль романтического южноамериканского гранда.
— Обещаю, что вас примут как настоящую королеву, которой вы, несомненно, и являетесь, — произнес он низким голосом.
Было совершенно ясно, что он старается подольститься. Но и Августа была ему под стать.
— Какое необычайно заманчивое предложение, — сказала она с беззастенчивым притворством, которого Папа не заметил.
Опустив руку, она, не медля ни секунды, обернулась и воскликнула:
— Ах, капитан Тиллотсон, как мило с вашей стороны, что вы пришли!
И тут же отошла, чтобы поприветствовать вновь прибывшего гостя.
Папа рассердился и не сразу пришел в себя. Постояв немного, он резко сказал:
— Отведи меня к главе банка.
— Да, конечно, — нервно ответил Мики.
Он огляделся в поисках Старого Сета. Сегодня здесь собралось все семейство Пиластеров, включая незамужних тетушек, племянников и племянниц, троюродных братьев и родственников супругов. Мики разглядел в толпе членов парламента и представителей мелкой знати. Многие из гостей были деловыми знакомыми и, как догадывался Мики, конкурентами Пиластеров. Среди них возвышался высокий, словно вытянувшийся по струнке, Бен Гринборн, глава Банка Гринборнов — по уверению многих, самый богатый человек мира. Бен был отцом Соломона, того мальчика, которого Мики некогда называл Толстяком. После школы они не встречались: Толстяк не путешествовал по Европе и не учился в университете, а сразу занялся делами семейного предприятия.
Аристократы обычно считали вульгарными разговоры о деньгах, но собравшиеся не разделяли такого предубеждения, и Мики часто слышал в их речи слово «крах». Газеты тоже наперебой писали о финансовом крахе, разразившемся в Австрии. Многие акции значительно упали в цене, и учетная ставка повысилась, как утверждал Эдвард, который недавно стал работать в семейном банке. Некоторые были напуганы, но Пиластеры верили в то, что Лондон удержится и не рухнет в финансовую пропасть вслед за Веной.
Мики вывел отца через открытое французское окно на мощеную террасу, где в тени полосатых навесов были расставлены скамьи. Там они увидели Старого Сета, который, несмотря на теплую погоду, сидел с накинутым на колени пледом. Он ослаб от какой-то неизвестной болезни и выглядел хрупким, как скорлупа, хотя вытянутый пиластерский нос с горбинкой до сих пор придавал ему внушительный вид.
К старику подошла одна из гостей.
— Как жаль, что вы сегодня плохо себя чувствуете и не можете посетить королевский прием.
Мики мог бы многое рассказать этой женщине о том, как сильно она ошибается, обращаясь к старшему Пиластеру с таким фальшивым проявлением сочувствия.
— Напротив, я весьма рад такому предлогу, — сердито фыркнул Сет. — Не вижу причин кланяться перед людьми, не заработавшими в жизни ни гроша.
— Но там будет принц Уэльский — такая честь!
Сет не терпел, когда ему возражали.
— Молодая дама, имя Пиластеров служит гарантией честности и добропорядочности в тех уголках мира, где даже слыхом не слыхивали о принце Уэльском.
— Но мистер Пиластер, послушать вас, так можно подумать, что вы с неодобрением относитесь к королевскому семейству, — не унималась дама, продолжая обращаться к старику в неподобающе игривом тоне.
Сет уже лет семьдесят ни с кем не шутил.
— В Библии сказано: «Если кто не хочет трудиться, тот и не ешь». Это сказал святой апостол Павел во втором своем послании к фессалоникийцам, глава третья, стих десятый, и при этом, что примечательно, он не упомянул ни о каком исключении относительно членов королевских семейств.
Женщина в смущении удалилась. Подавив улыбку, Мики обратился к нему:
— Мистер Пиластер, разрешите представить вам моего отца, сеньора Карлоса Миранду, приехавшего из Кордовы с визитом.
Сет пожал руку Папе.
— Из Кордовы? У моего банка есть отделение в вашей столице, Пальме.
— Я редко бываю по делам в столице, — сказал Папа. — У меня ранчо в провинции Санта-Мария.
— Значит, вы производите мясо.
— Совершенно верно.
— Советую вам обратить внимание на холодильные установки.
Папа удивленно посмотрел на Мики. Тот поспешил объяснить:
— Недавно изобрели машину, которая сохраняет мясо холодным. Если удастся придумать, как разместить ее на корабле, то можно отправлять свежее мясо в любую страну мира, не засаливая его.
Папа нахмурился.
— Для нас это плохо. У меня большой завод по засолке.
— Вот мой вам совет — сносите этот завод. Займитесь холодильными установками.
Папе не нравилось, когда посторонние давали ему советы, и Мики насторожился. Уголком глаза он заметил Эдварда.
— Папа, я хочу познакомить тебя с моим лучшим другом.
Под этим предлогом ему удалось отвести Папу от Сета.
— Позволь мне представить Эдварда Пиластера.
Папа окинул Эдварда холодным изучающим взглядом. Эдвард не отличался изящной наружностью — он пошел в своего отца, а не в мать — и походил на крепкого деревенского увальня с массивными плечами и румянцем на щеках. Поздние пирушки и огромное количество выпиваемого вина не сказывались на его внешнем виде — по крайней мере, пока что. Папа пожал ему руку и сказал:
— Я слыхал, вы уже давно приятели.
— Закадычные друзья, — сказал Эдвард.
Папа нахмурился, не поняв, что имеет в виду его собеседник.
— Мы можем обсудить с тобой одно дело? — спросил Мики.
Они сошли с террасы на только что уложенный газон, обрамленный невысокими кустиками со следами земли.
— Отец хочет сделать здесь кое-какие крупные покупки, и нам необходимо договориться об оплате и доставке, — продолжил Мики. — Это может стать твоим первым большим делом в семейном банке.
Эдвард весь обратился в слух.
— Буду рад вам помочь, — сказал он Папе. — Не желаете ли посетить банк завтра утром, чтобы совершить все необходимые операции?
— Да, мы придем, — согласился Папа.
— Хочу спросить тебя еще об одном, — сказал Мики. — Что, если корабль потонет? Кто окажется в убытке — мы или банк?
— Никто, — с самодовольной улыбкой ответил Эдвард, радуясь случаю блеснуть своими не такими уж и обширными познаниями. — Груз будет застрахован в компании Ллойда. Мы просто получим страховую сумму и отправим вам новую партию. Вам не нужно платить до получения товара. А что за товар, кстати говоря?
— Винтовки.
Лицо Эдварда вытянулось.
— Ах, вот как… Тогда, боюсь, ничего не получится.
— Почему? — с удивлением спросил Мики.
— Из-за Старого Сета. Он же методист, как ты знаешь. Вообще-то вся наша семья — методисты, но он самый религиозный. Он ни за что не даст согласия на торговлю оружием, а ведь он старший партнер, и такова политика банка.
— Вот черт! — выругался Мики и бросил опасливый взгляд на отца.
Тот, к счастью, не понял всех подробностей их беседы. Мики почувствовал, как в животе у него холодеет. Неужели весь его план обречен на провал только из-за каких-то дурацких религиозных предрассудков Старого Сета? Старый лицемер одной ногой уже в могиле, зачем ему вмешиваться?
— Он должен уйти в отставку, — сказал Эдвард. — Но мне кажется, что его место займет дядюшка Сэмюэл, а он придерживается тех же взглядов.
Еще хуже. Сэмюэл был сыном Сета, холостяком пятидесяти трех лет, совершенно здоровым.
— Тогда придется обратиться в другой торговый банк, — сказал Мики.
— Да, это несложно, если только вы сможете предоставить пару солидных рекомендаций, — сказал Эдвард.
— Рекомендаций? Зачем?
— Ну, любой банк же всегда рискует тем, что покупатель откажется от сделки и оставит ему партию невостребованного товара на другом конце земного шара. Банкирам необходимы какие-то гарантии в том, что они имеют дело с респектабельным предпринимателем.
Эдвард понимал, что в Южной Америке еще не существовало самого понятия «респектабельный предприниматель». Папа был «каудильо» — провинциальным землевладельцем, в распоряжении которого имелись сотня тысяча акров степной земли и несколько сотен пастухов, выполнявших заодно и роль его личной армии. Англичане не видали ничего похожего со времен Средневековья. Это все равно что требовать рекомендаций у Вильгельма Завоевателя.
Внешне Мики постарался не показать своего разочарования.
— Конечно, мы что-нибудь придумаем, — сказал он, но в действительности пришел в отчаяние.
Если он хочет остаться в Лондоне, ему необходимо во что бы то ни стало провернуть эту сделку.
Мики с отцом повернулись и пошли обратно к многолюдной террасе. Папа еще не понял, что они столкнулись с серьезной трудностью, но Мики решил объяснить ему это позднее. Тогда-то его ожидает настоящая головомойка — Папа не терпел, когда у него что-то не получалось, и легко впадал в гнев.
На террасу вышла Августа.
— Тедди, дорогой, найди, пожалуйста Хастеда, — обратилась она к Эдварду. — Лимонада почти не осталось, а этот негодник куда-то запропастился.
Хастедом звали ее вездесущего валлийца-дворецкого.
Когда Эдвард ушел, Августа благосклонно улыбнулась Папе.
— Не скучаете ли вы на нашей небольшой вечеринке, сеньор Миранда?
— Нет, благодарю вас, — ответил Папа.
— Вы должны отведать чаю или бокал лимонада.
Насколько знал Мики, отец предпочел бы текилу, но у методистов алкогольные напитки не подавались.
Августа перевела взгляд на Мики. Как всегда, она без труда угадала настроение собеседника.
— Я вижу, что что-то тебя беспокоит. В чем дело?
Мики решил, что не стоит скрывать от нее причину своего расстройства.
— Я надеялся, что Папа сможет помочь Эдварду заключить выгодную сделку для банка, но она связана с поставкой оружия, а Эдвард сказал, что дядюшка Сет не намерен иметь никаких дел с оружием.
— Сету недолго осталось; скоро он уже не будет старшим партнером, — сказала Августа.
— Что толку? Его место займет Сэмюэл, а он настроен так же, как и его отец.
— Сэмюэл? — переспросила Августа с легким недовольством в голосе. — А кто сказал, что именно он будет следующим старшим партнером?
Хью Пиластер повязал вокруг шеи новый галстук небесно-голубого цвета, слегка расправил его и заколол узел булавкой. Конечно, лучше было бы облачиться в новый сюртук, но он получал всего шестьдесят девять фунтов в год, поэтому мог оживить свой старый гардероб всего лишь новым галстуком. Такой широкий галстук только что вошел в моду, а голубой цвет был довольно дерзким выбором; но, посмотрев на свое отражении в зеркале гостиной тетки Августы, Хью решил, что голубой галстук и синий сюртук неплохо сочетаются с его голубыми глазами и черными волосами. Оставалось надеяться, что щегольский галстук придаст ему молодцеватый вид. Возможно, так подумает и Флоренс Столуорти. С тех пор как Хью с ней познакомился, он стал больше внимания уделять одежде.
Жить в одном доме с теткой Августой и испытывать при этом недостаток средств было немного странно, но согласно установленной в Банке Пиластеров традиции любому служащему платили ровно столько, сколько он зарабатывал, вне зависимости от родственных связей. Другая традиция требовала начинать карьеру с самого низа. В школе Хью учился замечательно и, пожалуй, стал бы старостой, если бы так часто не попадал в неприятности; но в банке его образование ничего не значило, и ему пришлось начинать учеником счетовода, получая соответствующее жалованье. Дядя с теткой никогда не предлагали ему денежную помощь, а раз так, то должны были и смириться с тем, что их племянник выглядит слегка потрепанно.
Естественно, Хью не было никакого дела до того, что скажут о его наряде родственники. Сейчас для него имело значение лишь мнение Флоренс Столуорти, симпатичной бледной девушки, дочери графа Столуорти. Главнее всего было то, что и она испытывала симпатию к Хью Пиластеру. Сказать по правде, Хью готов был попасть под очарование любой девушки, которая с ним заговорит. И это немало беспокоило его, ведь получалось, что чувства его к Флоренс неглубоки, но он не мог ничего поделать с собой. У него пересыхало горло всякий раз, когда до него дотрагивалась какая-нибудь девушка. Он сходил с ума от любопытства, представляя, что скрывается у них под слоями юбок и накидок. Временами его охватывало безумное желание, похожее на боль от физической раны. Ему уже исполнилось двадцать лет, но он до сих пор ощущал себя как пятнадцатилетний и за все это время не поцеловал ни одной женщины, кроме своей матери.
Вечеринка, вроде той, которую устроила Августа, представляла для него настоящую пытку. Все старались так или иначе показать свой интерес, проявить благожелательность, поговорить о каких-то милых пустяках. Девушки улыбались ему, и некоторые даже исподволь флиртовали. В холле и гостиной было так тесно от собравшихся, что время от времени они неминуемо задевали Хью за руку или даже прижимались к нему грудью, стараясь протиснуться мимо. Хью боялся, что впереди у него не одна беспокойная ночь.
Присутствовало здесь и много его родственников, что вполне понятно, ведь его отец Тобиас был братом Джозефа, отца Эдварда. Но Тобиас в свое время забрал свою часть капитала из семейного предприятия, обанкротился и покончил жизнь самоубийством. Вот почему Хью пришлось оставить дорогую Уиндфилдскую школу и перейти на дневное обучение в Фолкстонскую академию для сыновей джентльменов. По этой же причине он и начал работать в девятнадцать лет, вместо того чтобы путешествовать по Европе, а потом несколько лет просиживать в университете. Поэтому-то он и жил в доме, тетки, и поэтому у него не было денег на модную одежду. Да, он был родственником, но родственником бедным, неприятной обузой для семейства, для которого вся гордость, уверенность и положение в обществе основывались на богатстве.
Никому из них не приходило в голову помочь ему, предоставив деньги. Бедность в их семействе считалась наказанием за небрежение делами; если ты помогаешь бедняку деньгами, то тем самым потакаешь его порокам — так полагали родственники Хью. «Может, теперь и кровати с перинами расставлять в тюремных камерах?» — повторяли они, когда кто-нибудь просил их помочь менее удачливым.
Его отец стал жертвой финансового кризиса, но дела это не меняло. В пятницу 11 мая 1866 года, которая запомнилась банкирам как «Черная пятница», он потерпел неудачу. В этот день обанкротились торговцы векселями «Оверенд энд Герни Лимитед», задолжавшие пять миллионов фунтов, и повлекли за собой на дно многие фирмы, включая Лондонский акционерный коммерческий банк и строительную компанию «Сэр Сэмюэл Пето» вместе с компанией «Тобиас Пиластер и Ко». Но в деловом мире, согласно философии Пиластеров, никакие оправдания не принимались. Вот и сейчас шел очередной финансовый кризис, но Пиластеры защищали себя всеми средствами, отказывались от слабых клиентов, ужесточали условия кредита и безжалостно отвергали новые предложения партнеров, кроме самых надежных и проверенных. Выживание для них было наивысшим долгом банкира.
«Ну что ж, я тоже Пиластер, — думал Хью. — Пусть у меня и не пиластерский нос, но я многое знаю о том, что значит выживание». Всякий раз, как он вспоминал о бесславной кончине своего отца, внутри его закипала кровь, и он еще более укреплялся в своем стремлении стать самым богатым и уважаемым представителем этого семейства. Пока его двоюродный брат Эдвард корпел над латынью и греческим, Хью в более дешевой школе занимался арифметикой и практическими науками. В университет он не пошел, что дало ему дополнительное время для знакомства с деловым миром. О другой карьере — о том, чтобы стать членом парламента или священником, — он и не мечтал. Финансы у него были в крови. Он мог назвать текущую процентную ставку Банка Англии быстрее, чем сказать, какая на улице стоит погода. Он поклялся никогда не превращаться в самодовольного лицемера, какими были его старшие родственники, но вместе с тем во что бы то ни стало решил стать выдающимся банкиром.
Правда, сейчас, мысли его гораздо чаще были заняты девушками, чем делами.
Он вышел из гостиной на террасу и столкнулся с Августой, сопровождавшей одну из гостий.
— Хью, дорогой, вот твоя подруга, мисс Бодвин.
Хью едва подавил в себе стон раздражения. Рейчел Бодвин была высоко образованной девушкой с радикальными взглядами. Особой привлекательностью она не отличалась — тусклые каштановые волосы и слишком близко посаженные светлые глаза, — но с ней иногда было интересно вести интеллектуальную беседу, и в первое время, устроившись на службу в лондонский банк, Хью часто с ней встречался. Возможно, они бы и дальше оставались приятелями, но Августа решила во что бы то ни стало женить Хью на Рейчел и тем самым испортила их отношения. До этого они всегда оживленно и увлеченно спорили о разводах, религии, бедности и праве голоса для женщин, но после того как Августа принялась сводить их при каждом удобном случае, ограничивались пустыми, ничего не значащими фразами.
— Хорошо выглядите, мисс Бодвин, — произнес Хью машинально.
— Вы очень любезны, — ответила Рейчел скучающим тоном.
Августа собиралась было отойти от них, как заметила новый галстук Хью.
— Боже милосердный! — воскликнула она. — Это еще что такое? Ты выглядишь как владелец таверны!
Хью залился краской. Если бы ему на ум пришло остроумное резкое замечание, он бы немедля выпалил его, но ничего удачного не придумывалось, и он только пробормотал:
— Это новый фасон, называется «аскот».
— Завтра же отдашь его нашему чистильщику обуви, — сухо сказала Августа и отвернулась.
В груди Хью запылало возмущение от того, что ему приходится делить кров с такой властной родственницей.
— Женщинам не следует обсуждать мужской гардероб. Это дурные манеры для дам.
— Я думаю, что женщины вправе высказываться по любому интересующему их поводу, поэтому я не постесняюсь сказать, что ваш галстук мне нравится и что он подходит к вашим глазам.
Хью улыбнулся и почувствовал, как его гнев спадает. В конце концов, Рейчел мила. Но Августа хочет, чтобы он женился на ней не из-за этого. Отец Рейчел был юристом, специалистом по торговым соглашениям, и жил на одни лишь гонорары от своей профессиональной практики. На социальной лестнице Бодвины стояли несколькими ступенями ниже Пиластеров и ни за что бы не получили приглашения на этот вечер, если бы мистер Бодвин не оказал банку кое-какие услуги. Заключив брак с особой такого невысокого положения, Хью подтвердил бы, что недостоин звания настоящего Пиластера, а именно этого Августа и добивалась.
При этом Хью не настолько уж отвергал возможность такого брака. Августа дала понять, что в том случае, если он согласится с ее выбором, стоит ожидать щедрого подарка на свадьбу. Его же привлекала не столько перспектива получить щедрый подарок, сколько возможность оказаться с одной кровати с женщиной, приподнять ее ночное платье, не стесняясь посмотреть на икры, колени, бедра и…
— Почему вы так странно на меня смотрите? — заподозрив что-то, спросила Рейчел. — Я всего лишь сказала, что мне нравится ваш галстук.
Хью снова покраснел. Не могла же она догадаться, какие мысли крутятся у него в голове? Иногда они бывали настолько физиологичны и грубы, что он сам их стыдился.
— Прошу прощения, — пробормотал он.
— Как много здесь Пиластеров, — продолжила Рейчел, осматриваясь по сторонам. — И как вы со всеми ними уживаетесь?
Хью тоже огляделся и увидел, как в гостиную входит Флоренс Столуорти, необычайно прелестная девушка, со спадающими на нежные плечи кудрями, в украшенном шелковыми лентами розовом платье и со страусовым пером на шляпке. Встретив взгляд Хью, она улыбнулась ему через всю залу.
— Как я вижу, вы увлечены кем-то другим, — сказала Рейчел со свойственной ей прямотой.
— Мне очень жаль, — сказал Хью.
Рейчел дотронулась до его руки.
— Хью, дорогой, послушайте. Вы мне нравитесь. Вы один из немногих людей в Лондоне, про которых нельзя сказать, что они невероятно скучны. Но я не люблю вас, и я никогда не выйду за вас замуж, как бы ваша тетушка ни старалась свести нас.
Хью не знал, что и ответить.
— Я… никогда… — начал было он.
Но она не дала ему закончить.
— И я понимаю, что вы ко мне испытываете примерно те же чувства, поэтому не делайте вид, что убиты горем.
После неловкого мгновения Хью усмехнулся. Такая прямота ему нравилась. Но она права: испытывать симпатию — не значит любить. Пусть он и не понимает до конца, что такое любовь, но она, по всей видимости, это знает хорошо.
— Значит ли это, что мы можем продолжить наши споры об эмансипации? — спросил он бодрым тоном.
— Да, но не сегодня. Сегодня я хочу поговорить с вашим бывшим школьным приятелем, сеньором Мирандой.
Хью нахмурился.
— Вряд ли Мики может правильно написать слово «эмансипация», не говоря уже о том, чтобы объяснить его значение.
— Тем не менее половина выезжающих в свет девушек в Лондоне видят его в своих мечтах.
— Не могу понять почему.
— Считайте, что это Флоренс Столуорти мужского пола, — сказала Рейчел и с этими словами оставила его.
Хью нахмурился. Мики относился к нему, как и все остальные, то есть как к бедному родственнику, поэтому Хью было трудно думать о нем беспристрастно. Мики всегда был элегантен и одевался с иголочки. Он напоминал Хью молодого гибкого кота с лоснящейся шерстью. По мнению многих мужчин, в этом было что-то недостойное настоящего мужчины, но женщины не возражали.
Проследив глазами за Рейчел, Хью увидел, что она пересекла помещение и подошла к Мики, стоявшему вместе с отцом и разговаривавшему с сестрой Эдварда Клементиной, тетей Мадлен и молодой тетей Беатрис. Мики тут же повернулся к Рейчел и сказал что-то, отчего та засмеялась. Хью в очередной раз отметил, что Мики всегда разговаривает сразу с тремя-четырьмя женщинами.
В то же время Хью не понравилось сравнение Флоренс с Мики. Да, она была привлекательной, но милой и доброй, в отличие от Мики, который сразу производил впечатление негодяя.
Сгорая от смущения, Хью подошел к Флоренс.
— Леди Флоренс, как вы поживаете?
Она одарила его своей ослепительной улыбкой.
— Какой необычный дом!
— Вам нравится?
— Точно сказать не могу, надо подумать.
— То же самое говорят многие.
Она засмеялась, как будто он сказал что-то очень остроумное, и он почувствовал себя польщенным.
— Здесь все такое современное, — продолжил он. — Пять ванных комнат! И большой нагревательный котел в подвале, от которого идут трубы для обогрева.
— Мне кажется, огромный корабль на крыше — это уже чересчур.
Хью понизил голос.
— Мне тоже так кажется. Он напоминает мне бычью голову над входом в мясную лавку.
Она снова расхохоталась. Хью было приятно, что он ее развеселил. Он решил отвести ее в сторону.
— Не желаете полюбоваться садом?
— С удовольствием.
В саду не было ничего примечательного, поскольку растения в нем только что посадили, но они шли туда не ради растений. Хью проводил Флоренс до террасы, но там их остановила Августа, посмотревшая на него с упреком.
— Леди Флоренс, как мило, что вы пришли. Эдвард покажет вам сад.
Она схватила за локоть Эдварда и едва ли не силой отвела их с Флоренс в сторону. Хью едва не заскрежетал зубами от негодования и поклялся, что так это не оставит.
— Хью, дорогой, я знаю, что ты хочешь поговорить с Рейчел.
Взяв за руку Хью, она отвела его обратно в гостиную, и ему не оставалось ничего другого, как подчиниться ей. Не вырывать же руку и не устраивать сцену прямо на глазах гостей! Рейчел по-прежнему стояла с Мики и его отцом.
— Мики, я хочу познакомить вашего отца с моим деверем, мистером Сэмюэлом Пиластером.
Она отвела Мики и его отца, вновь оставляя Хью с Рейчел.
— С ней не поспоришь, — усмехнулась Рейчел.
— Да уж. Все равно что спорить с несущимся во весь опор паровозом, — сердито согласился Хью.
Через окно он увидел, как пышное платье Флоренс мелькнуло рядом с Эдвардом.
Рейчел проследила за его взглядом.
— Ну что ж. Идите, догоняйте ее.
— Спасибо, — ответил он, тоже усмехаясь.
Пока Хью возвращался в сад, в голову ему пришла идея. Почему бы не сыграть с Августой в ее игру и не отвести Флоренс от Эдварда? Августа придет в ярость, но разве несколько минут, проведенных наедине с Флоренс, этого не стоят? «К черту», — сказал он себе и обратился к Эдварду:
— Меня послала твоя мать. Она хочет поговорить с тобой. Ее можно найти в холле.
Эдвард не задавал лишних вопросов, он привык к неожиданным сменам в настроении своей матери.
— Извините меня, леди Флоренс, — сказал он и направился в дом.
— Она действительно его позвала? — спросила Флоренс.
— Нет.
— Ах вы негодник! — воскликнула она, но улыбаясь.
Он жадно всматривался в ее глаза, в которых отражалось одобрение. Да, позже ему придется расплатиться за свою выходку, но ради этой улыбки он пошел бы и на большее.
— Ну так что, посмотрим сад? — предложил он.
Папа Миранда Августу позабавил. Какой нелепый мужлан! И как он отличается от своего элегантного сына! Мики Миранда, несмотря на юный возраст, по-прежнему очень нравился Августе, и рядом с ним она ощущала себя настоящей женщиной. Он всегда смотрел на нее как на самую большую драгоценность в мире. Иногда ей хотелось, чтобы дело этим не ограничивалось, но, разумеется, такие мысли были глупостью. Тем не менее они посещали ее вновь и вновь.
Разговор о Сете ее встревожил. Мики говорил о том, что после отставки или смерти Старого Сета место старшего партнера Банка Пиластеров займет Сэмюэл, как о само собой разумеющемся. Самому Мики такое предположение в голову не пришло бы, значит, так считали родственники. Августа же видела старшим партнером своего мужа, Джозефа, племянника Сета.
Посмотрев в окно гостиной, она увидела на террасе четырех партнеров Банка Пиластеров. Трое принадлежали к семейству Пиластеров: Сет, Сэмюэл и Джозеф, с типичными для методистов библейскими именами. Старый Сет сидел в кресле, накинув на колени плед, и казался пережившим свой век инвалидом. Рядом с ним стоял его сын Сэмюэл, не отличавшийся властным видом своего отца. Да, у него был тот же похожий на клюв нос, но под ним располагался довольно безвольный рот с пухлыми губами и плохими зубами. Муж Августы, Джозеф, что-то объяснял им, подтверждая свои слова энергичными взмахами руки, как бывало всегда, когда он проявлял нетерпение. У него тоже был нос Пиластеров, но другие черты лица не соответствовали ему, и к тому же он уже терял волосы. Четвертый партнер стоял чуть в стороне, скрестив руки перед собой. Это был майор Джордж Хартсхорн, муж сестры Джозефа, Мадлен. На лбу бывшего военного был отчетливо заметен шрам, полученный им двадцать лет назад во время Крымской войны. При этом ни с каким героическим поступком этот след связан не был: майор получил этот шрам, упав с лошади, испуганной свистком парового двигателя, и ударившись о колесо походной кухни. После отставки он стал служащим банка и женился на Мадлен. Человеком он был покладистым, но в делах банка особенно не разбирался, да и к тому же старшим партнером никогда еще не становился человек, не носящий фамилию Пиластер. Так что единственными серьезными кандидатами оставались Сэмюэл и Джозеф.
Официально решение о том, кто станет старшим партнером, принималось на голосовании. По традиции для этого требовалось согласие всего семейства. Но Августа решила настоять на своем, чего бы ей это ни стоило.
Старший партнер Банка Пиластеров — это один из самых влиятельных людей мира. Его согласие выдать ссуду может удержать на троне монарха, его отказ может стать причиной революции. Вместе с немногочисленными другими банкирами — Дж. П. Морганом, Ротшильдами, Беном Гринборном — он держит в своих руках благосостояние наций. Его благорасположения добиваются главы государств, с ним советуются премьер-министры, его посещают с визитами дипломаты, и все они, разумеется, любезничают с его супругой.
Джозеф и сам хотел стать старшим партнером, но ему недоставало цепкой хватки. Августа с ужасом думала о том, что от них ускользает такой замечательный шанс. Если пустить все дело на самотек, то Джозеф, того и гляди, скажет, что согласен с любым решением семейства. Ему и в голову не придет, что нужно упорно добиваться своего. Например, он никогда бы не подумал, что соперника можно опорочить.
За него эту задачу придется выполнять ей, Августе.
Распознать главную слабость Сэмюэла не трудно. Будучи холостяком в пятьдесят три года, он живет под одной крышей с неким молодым человеком, которого, нисколько не смущаясь, называет своим «секретарем». До их пор семейство не обращало внимание на личную жизнь Сэмюэла, но Августа это изменит.
С Сэмюэлом нужно обращаться осторожно. Он щепетилен, чрезмерно требователен и способен устроить скандал и сменить весь костюм из-за упавшей на брюки капли вина. Сталкиваться с ним лоб в лоб рискованно.
Никаких угрызений совести Августа не испытывала. Сэмюэл не понравился ей с момента первого знакомства. Он всегда держался так, как будто находил ее смешной и не относился к ней серьезно, что оскорбляло ее до глубины души.
Перекидываясь дежурными фразами с гостями, Августа также задумалась о нежелании Хью ухаживать за девушкой, которая казалась ей идеальной парой для племянника. Эта ветвь семейства всегда доставляла беспокойство, но сейчас не стоит отвлекаться на нее ради более серьезной угрозы со стороны Сэмюэла.
В холле Августа увидела свою золовку, Мадлен Хартсхорн. Бедняжка, ее так портит пиластерский нос, который был бы украшением для мужчины, но на лице женщины смотрится как уродливый клюв!
Некогда Мадлен и Августа соперничали за влияние на семейство. В первые годы после замужества Августы Мадлен отказывалась признавать ее главенство, несмотря на то что ей самой недоставало магнетизма и энергии Августы, распоряжавшейся на бракосочетаниях и похоронах, решавшей семейные споры и оказывавшей поддержку больным, беременным и осиротевшим. Поведение Мадлен едва не привело к расколу в семействе. Потом она сама вложила в руки Августы оружие против себя. Однажды Августа зашла в лавку дорогих серебряных изделий на Бонд-стрит и увидела, как в заднюю дверь только что вышла Мадлен. Августа задержалась, делая вид, что разглядывает подставку для тостов, и заметила, как в ту же дверь прошел молодой человек приятной наружности. Она слышала о том, что комнаты на втором этаже лавки иногда используются для романтических свиданий, и была почти уверена, что Мадлен завела интригу на стороне. Пять фунтов развязали язык владельца лавки, некоего мистера Бакстера, и он сообщил имя молодого человека — виконт Тремэн.
Августа была потрясена. Первой мыслью было то, что сама она, как и Мадлен с виконтом Тремэном, могла бы встречаться здесь с Мики Мирандой. Но, естественно, это исключалось. Кроме того, если Мадлен не скрылась от посторонних глаз, то и ее, Августу, без труда могли бы вывести на чистую воду.
Для Мадлен это могло бы оказаться полным крахом. Мужчину, вовлеченного в незаконную любовную связь, считают романтиком; к женщине же относятся как к продажной. Если о ее тайне узнают все, то общество от нее отвернется. Сначала Августа хотела шантажировать Мадлен, чтобы держать ее на коротком поводке с помощью страха разоблачения, но в таком случае Мадлен еще больше озлобится. Глупо раздражать сверх меры своих врагов. Должен же быть какой-нибудь способ воспользоваться этим открытием и одновременно привлечь Мадлен на свою сторону. После долгих размышлений Августа разработала план. Вместо того чтобы угрожать Мадлен, она сделала вид, что поддерживает ее.
— Хочу дать вам один совет, дорогая, — прошептала она при следующей встрече. — Мистеру Бакстеру доверять не следует. Попросите своего виконта найти вам более надежное место для встреч.
Мадлен умоляла ее сохранить все в тайне и рассыпалась в благодарностях, когда Августа пообещала вечно хранить молчание. С тех пор между ними уже не было соперничества.
Теперь же Августа взяла за локоть Мадлен и сказала:
— Поднимемся ко мне в спальню. Надеюсь, она вам понравится.
На втором этаже дома располагались ее спальня с гардеробной, спальня Джозефа с гардеробной и кабинет. Проведя Мадлен в свою спальню, Августа закрыла за собой дверь и стала ожидать слов восхищения.
Эта комната была отделана в только что вошедшем в моду японском стиле, со стульями с узорными спинками, обоями с павлинами и фарфоровыми безделушками на каминной доске. Перед гардеробом стояла огромных размеров ширма с японскими мотивами, а диван у выступающего окна частично скрывали занавески с драконами.
— Августа, дорогая, как восхитительно! — воскликнула Мадлен.
— Благодарю, — ответила Августа, довольная произведенным эффектом. — Правда, я хотела материал для занавесок получше, но в «Либерти» его уже весь продали. Посмотрим комнату Джозефа.
Через общую дверь Августа провела Мадлен в соседнюю комнату. Спальня Джозефа была обставлена в более скромном варианте того же стиля с обоями под кожу и парчовыми шторами. Особенно Августа гордилась шкафчиком-витриной из лакированного дерева, в котором была выставлена коллекция табакерок Джозефа.
— Джозеф такой оригинал, — сказала Мадлен, рассматривая табакерки.
Августа улыбнулась. На самом деле ее муж никакой не оригинал, а скучный банкир-методист, для которого необычно даже собирать коллекцию безделушек, и все семейство за это считало его слегка эксцентричным.
— Он шутит, что это его «инвестиции», — сказала она.
Сама она думала, что на роль инвестиций гораздо лучше годилось бы колье с бриллиантами, но Джозеф никогда не дарил ей ничего подобного, потому что методисты считали драгоценности ненужной роскошью.
— Должно же быть у мужчины какое-то увлечение, отвлекающее его от недостойных занятий, — сказала Мадлен.
«То есть от публичных домов», — подумала Августа. Этот легкий намек на мужские слабости напомнил Августе, зачем она позвала наверх свою золовку. «Только не переусердствуй, помягче», — повторяла она себе.
— Мадлен, дорогуша, как ты думаешь, как нам быть с кузеном Сэмюэлом и его так называемым секретарем?
Мадлен выглядела удивленной.
— А что, нам нужно что-то предпринимать?
— Если Сэмюэл собирается стать старшим партнером, то мы просто обязаны вмешаться.
— Почему?
— Дорогуша, старшему партнеру Банка Пиластеров приходится встречаться с послами, главами государств, даже членами королевских семейств, поэтому его личная жизнь должна быть вне всяких подозрений.
Мадлен покраснела — до нее наконец дошло.
— Ты же не хочешь сказать, что Сэмюэл каким-то образом… порочен?
Именно это и хотела сказать Августа, только не напрямую, чтобы Мадлен не встала на защиту своего двоюродного брата.
— Надеюсь, я никогда не узнаю этого наверняка, — сказала она уклончиво. — Но сейчас важнее то, что подумают другие люди.
Мадлен все еще сомневалась.
— А ты уверена, что люди действительно подумают… такое?
Чрезмерная скромность Мадлен раздражала Августу, но она заставила себя сдержаться.
— Дорогая, мы обе замужние женщины, и мы знаем, каковы мужчины. У них животные аппетиты. Общественное мнение таково, что одинокий мужчина пятидесяти трех лет, проживающий под одной крышей с симпатичным юношей, неизбежно порождает подозрения, и один господь ведает, насколько будут правы злые языки, распространяющие слухи…
Мадлен нахмурилась, на ее лице отразилось беспокойство. Но не успела она ничего сказать, как раздался стук в дверь и в комнату вошел Эдвард.
— Мама, в чем дело?
Августа рассердилась на него за то, что он прервал такую деликатную беседу. Почему он так бесцеремонно вторгается в ее спальню?
— Что ты хочешь?
— Ты посылала за мной.
— Вовсе нет. Я сказала, чтобы ты показал леди Флоренс сад.
Эдвард, казалось, обиделся.
— А Хью сказал, что ты хочешь меня увидеть!
Августа поняла, кто тут виноват.
— Хью сказал? И, я полагаю, сейчас он сам показывает сад леди Флоренс?
Эдвард тоже понял, что его провели.
— Наверное, так и есть, — сказал он с досадой в голосе. — Не сердись на меня, мама, пожалуйста.
От его искренней просьбы сердце Августы смягчилось.
— Не обижайся, Тедди, дорогой! Хью такой хитрец!
«Но если он думает, что может провести тетушку Августу, то он еще и большой глупец», — подумала она про себя.
Сначала появление Эдварда ее рассердило, но, подумав, она решила, что это и к лучшему. Она достаточно сказала Мадлен про кузена Сэмюэла, чтобы зародить сомнения. Любые другие намеки и предложения показались бы слишком грубыми. Пусть она пока сама подумает, что к чему.
— А теперь нужно вернуться к гостям, — сказала она и вывела золовку и сына из комнаты.
Они спустились вниз. Гости проводили время неплохо, судя по оживленной какофонии разговоров, смеха и звона серебряных ложек по чашкам из костяного фарфора. Августа заглянула в гостиную, где слуги расставляли по столам салат из омаров, фруктовые пирожные и напитки со льдом. Потом она прошла по холлу, обменявшись парой слов с гостями, попавшимися на пути, но размышляя только об одной гостье — о леди Столуорти, матери Флоренс.
А ведь если ничего не предпринять, то Хью, не дай бог, действительно может жениться на Флоренс! Он уже и без того слишком хорошо освоился в банке, обладая смышленостью уличного торговца и приятными манерами карточного шулера. Даже Джозеф отзывался о нем с одобрением, забывая о той угрозе, какую племянник представляет для его собственного сына. Брак с дочерью графа только повысит социальный статус Хью, и тогда он станет серьезным соперником для Эдварда. Бедный Тедди! В отличие от Хью у него нет ни особого очарования, ни таланта счетовода, поэтому она, Августа, просто обязана помочь своему сыну.
Леди Столуорти стояла у эркера гостиной. Это была женщина средних лет приятной наружности в розовом платье и соломенной шляпе с шелковыми цветами. Августе стало немного любопытно, как та относится к тому, что Хью ухаживает за Флоренс. Хью не такой уж подходящий претендент на руку ее дочери, но и выскочкой он тоже не кажется. Флоренс — младшая из трех дочерей графа, две другие уже заключили выгодный брак, поэтому леди Столуорти может проявить снисходительность. Нужно этому помешать. Но как?
Подойдя поближе, Августа обратила внимание на то, что леди Столуорти с умилением смотрит на Хью и Флоренс, прогуливающихся по саду. Хью что-то объяснял, а глаза Флоренс сверкали от удовольствия, и вся она жадно внимала каждому его слову.
— Счастливая пора беззаботной юности, — вздохнула Августа.
— Хью кажется таким милым мальчиком, — сказала леди Столуорти.
Августа бросила на нее пристальный взгляд. На лице леди Столуорти застыла мечтательная улыбка. Наверное, она вспоминала собственную юность. «Ну что ж, пора тебе спуститься с небес на землю», — решила Августа.
— Да, жаль только, что беззаботные дни юности так скоротечны, — сказала она.
— Но пока молодость не прошла, это настоящее блаженство.
Настал момент добавить немного яда.
— Хью, как вы, вероятно, знаете, рано остался без отца. Его мать скромно живет в Фолкстоне, так что мы с Джозефом просто обязаны были позаботиться и окружить его родительской заботой.
Августа немного помолчала, словно вспоминая те дни, и продолжила:
— Вряд ли стоит напоминать вам о том, что союз с вашим семейством для Хью будет невероятно высокой честью, — добавила она.
— Как любезно с вашей стороны! — отозвалась леди Столуорти, как будто Августа сделала ей большой комплимент. — Но, разумеется, семейство Пиластеров весьма уважаемо и само по себе.
— Благодарю вас. Хью отличается большим усердием, и если будет продолжать в том же духе, то сможет обеспечить своей супруге достойную жизнь.
На лице леди Столуорти отразилось смущение.
— Неужели его отец ничего ему не оставил?
— Ничего.
Нужно было дать ей знать, что Хью после женитьбы ничего не получит от своих родственников, поэтому Августа продолжила:
— Сейчас он делает карьеру в банке и живет на одно жалованье.
— Ах вот как, — сказала леди Столуорти с легким разочарованием в голосе. — Хорошо, что у Флоренс есть свой небольшой капитал.
Сердце у Августы замерло. Значит, у Флоренс есть свои деньги. Это плохо. Интересно, насколько велик этот капитал? Столуорти не так богаты, как Пиластеры — как и большинство других семейств, — но средства на безбедное существование у них имеются. Разведка закончена, нужно переходить в наступление.
— Надеюсь, Флоренс окажет благотворное влияние на Хью, и вместе с ней он, пожалуй, станет более… рассудительным.
— Да… — неопределенно протянула леди Столуорти и нахмурилась. — Рассудительным?
Августа помедлила. Она ступила на опасную почву, но тут без риска не обойтись.
— Я никогда не доверяла слухам, и вы, надеюсь, тоже. Тобиасу сильно не везло в жизни, это факт, но совершенно нет никаких признаков, что Хью унаследовал его слабости.
— Это хорошо, — сказала леди Столуорти, но было заметно, что она обеспокоена.
— Так или иначе, но мы с Джозефом будем рады видеть его рядом с такой благоразумной девушкой, как Флоренс. Мне кажется, что ему недостает твердой руки…
Августа замолчала, словно не желая продолжать.
— Я… я не припоминаю, что за слабости были у его отца, — произнесла леди Столуорти.
— В любом случае это беспочвенные слухи.
— Но вы могли бы поделиться ими? Строго между нами, разу-меется.
— Пожалуй, не стоит ворошить прошлое.
— Но ведь речь идет о судьбе нашей дочери. Вы должны это понять.
— Азартные игры, — сказала Августа, понизив голос.
Она не хотела, чтобы ее услышали, иначе многие могли бы обвинить ее во лжи.
— Именно из-за них он и покончил с собой. Неоплаченные долги, подмокшая репутация…
— Я думала, он обанкротился.
— И это тоже.
— Какая трагедия.
— Джозефу пришлось пару раз расплатиться и по долгам Хью, но у них состоялся очень серьезный разговор, и мы более чем уверены, что такого больше не повторится.
— Это внушает доверие, — сказала леди Столуорти, но ее лицо говорило об обратном.
Августа почувствовала, что сказала достаточно. С каждым словом усиливалась опасность разоблачения, и ее охотное согласие на брак казалось все более подозрительным. Она снова посмотрела в окно. Флоренс смеялась словам Хью, закидывая голову и обнажая зубы, что казалось даже немного непристойным. Хью же буквально пожирал ее глазами. Любой бы, взглянув на них, понял, что их притягивает друг к другу.
— Сдается мне, недолго осталось до окончательного объяснения, — сказала Августа.
— А мне кажется, они уже достаточно поговорили на сегодня, — с волнением в голосе сказала леди Столуорти. — Думаю, мне пора вмешаться. Прошу прощения.
— Разумеется.
Леди Столуорти быстро направилась в сад.
Августа вздохнула с облегчением. Еще один важный разговор позади. Теперь леди Столуорти подозревает Хью в мотовстве, а если мать начала в чем-то подозревать ухажера ее дочери, то недалеко и до открытой неприязни.
Осмотревшись по сторонам, она увидела еще одну свою золовку, Беатрис Пиластер. У Джозефа было два брата: Тобиас, отец Хью, и Уильям, которого все называли Молодым Уильямом, потому что он родился на двадцать три года позже Джозефа. Сейчас, в возрасте двадцати пяти лет, Уильям еще не был партнером банка. Беатрис, его жена, походила на большого неуклюжего щенка, виляющего хвостом и отчаянно пытающегося всем угодить. Августа решила и с ней поговорить о Сэмюэле и его секретаре. Подойдя к ней, она спросила:
— Беатрис, дорогая, не желаете посмотреть мою спальню?
Мики с отцом покинули ужин и отправились обратно в Камбервелл, где снимали жилье. Их путь пролегал преимущественно через парки — сначала Гайд-парк, затем Грин-парк и Сент-Джеймс-парк, — пока они не вышли к реке. Дойдя до середины Вестминстерского моста, они остановились передохнуть и полюбоваться видом.
На северном берегу реки располагался крупнейший город мира. Дальше по течению красовалось здание парламента, современная постройка в стиле примыкавшего к нему Вестминстерского аббатства тринадцатого века. Чуть ближе виднелись сады Уайтхолла, дворец герцога Баклю и огромное кирпичное здание нового железнодорожного вокзала Чаринг-Кросс.
Корабельные доки отсюда видны не были, а большие корабли приставали еще дальше, ближе к устью реки, но все водное пространство, озаренное лучами вечернего солнца, было усеяно лодками, баржами и прогулочными яхтами.
Южный берег, где располагались ламбетские гончарные мастерские, казался совсем другой страной — болотистой равниной, испещренной фабриками и заводами, в которых серолицые мужчины и неряшливые женщины в этот поздний час все еще варили кости, рылись в кучах мусора, поддерживали огонь в печах и заливали расплавленный металл в формы, изготавливая канализационные и дымовые трубы для быстро растущего города. Ядовитый запах от этих мастерских доходил даже до моста, хотя до них отсюда было не менее четверти мили. Приземистые дома, в которых ютились рабочие, сгрудились вокруг Ламбетского дворца, резиденции архиепископа Кентерберийского, словно обломки кораблекрушения, вынесенные на илистый берег приливом. Несмотря на архиепископский дворец, этот район назывался дьявольским акром в основном из-за постоянного дыма, снующих туда-сюда рабочих и ужасного запаха, напоминавшего о преисподней.
Жилье Мики находилось в Камбервелле, относительно респектабельном районе за мастерскими; но они с отцом задержались на мосту, не желая сразу углубляться в «дьявольский акр». Мики все еще проклинал про себя лицемерного методиста Сета Пиластера за то, что тот расстроил его планы.
— Не беспокойся, Папа. Мы обязательно придумаем, как раздобыть винтовки, — сказал он вслух.
Отец пожал плечами.
— А кто нам мешает? — спросил он.
Вопрос был простым, но в семействе Миранда ему придавали особое значение. Всякий раз, сталкиваясь с проблемой, представители семейства Миранда задавали вопрос: «Кто нам мешает?» — но на самом деле это означало: «Кого нам убить, чтобы побыстрее провернуть дело?» Он лишний раз напомнил Мики о том, какие варварские нравы царят в провинции Санта-Мария; напомнил о всех жутких легендах, которые он предпочел бы забыть; напомнил историю о том, как Папа наказал свою любовницу за неверность, засунув ей винтовку в причинное место и нажав на спусковой крючок. Однажды рядом с его лавкой в главном городе провинции открыли свою лавку какие-то евреи, и Папа сжег их живьем, заперев в лавке. В другой раз во время карнавала один карлик переоделся Папой и подражал его походке — так Папа просто спокойно подошел к карлику, вынул пистолет и выстрелил прямо в голову.
Это было жестоко, даже по меркам Кордовы, но безрассудная жестокость заставляла всех его бояться и относиться к нему с уважением. Здесь же, в Англии, его бы просто бросили за решетку.
— Я думаю, что пока не нужно идти на какие-то уж совсем решительные меры, — произнес Мики, стараясь не выдать своего волнения.
— Я и не тороплюсь, — сказал Папа. — У нас дома начинается зима и никаких перестрелок до лета не будет.
Он строго посмотрел на Мики и добавил:
— Но я хотел бы получить винтовки до конца октября.
У Мики едва не подкосились колени. Чтобы не упасть, он прислонился к каменному парапету.
— Я прослежу за этим, Папа, не волнуйся, — выдавил он через силу.
Отец кивнул, как будто и не сомневался в этом. Они еще немного помолчали. Потом как бы между прочим отец произнес:
— Я хочу, чтобы ты пока оставался в Лондоне.
Мики ощутил, как его плечи невольно выпрямились от облегчения. На это он и надеялся.
— Неплохая мысль, по-моему, — сказал он, стараясь скрыть волнение.
А затем отец добил его последним ударом:
— Только содержать тебя я больше не собираюсь.
— Что?
— Семья не может посылать тебе столько денег. Содержи себя сам.
Мики охватил ужас. Скупость Папы вошла в легенды, как и его жестокость, но к этому он готов не был. Семейство Миранда считалось богатым. Папа владел несколькими тысячами голов скота, монополизировал всю торговлю лошадьми на огромной территории, отдавал землю внаем мелким фермерам и владел почти всеми лавками в провинции Санта-Мария.
Да, действительно, на эти деньги в Лондоне не так уж много и купишь. В Кордове на серебряный доллар можно наесться до отвала, взять бутыль рома и снять шлюху на ночь; здесь же этого едва хватало на дешевую закуску и кружку слабого пива. Когда Мики приехал учиться в Уиндфилдскую школу, это стало для него неприятным открытием. Ему удавалось держаться на плаву, играя в карты, но и тогда приходилось во всем себе отказывать, пока он не сдружился с Эдвардом. Даже сейчас Эдвард оплачивал большую часть всех их совместных развлечений: оперу, скачки, охоту и проституток. Вместе с тем Мики требовалась определенная сумма для оплаты жилья, услуг парикмахера и портного, членства в клубах для джентльменов — необходимого элемента лондонской жизни, — а также для чаевых слугам. Как, по мнению Папы, он будет добывать себе эти деньги? Никто в семействе Миранда никогда еще не занимался постоянной работой и не жил на жалованье.
Мики собирался было задать этот вопрос вслух, как Папа переменил тему:
— Я скажу тебе теперь, зачем мне винтовки. Мы собираемся захватить пустыню.
Мики не понял его. Семейству Миранда принадлежали огромные владения в провинции Санта-Мария. К этой земле примыкал небольшой участок семейства Делабарка. К северу располагалась пустынная территория, претендовать на которую до сих пор не приходило в голову ни Папе, ни его соседу.
— И зачем же нам пустыня? — спросил Мики.
— Под потрескавшейся пыльной землей там залегает минерал под названием «нитрат». Его используют как удобрение, которое гораздо лучше навоза. Его можно отправлять на кораблях во все страны мира за большие деньги. Ты мне нужен в Лондоне, чтобы распоряжаться его продажей.
— Откуда известно, что он там есть?
— Делабарка начали уже его добывать. Скоро разбогатеют на нем.
Мики охватило беспокойство. От этого зависело будущее его семейства. Не скорое будущее, конечно; сначала ему нужно решить вопрос, как он будет жить сам без содержания. Но в перспективе…
— Нужно действовать быстро, — сказал отец. — Богатство — это власть, а семья Делабарка скоро будет сильнее нас. Пока этого не произошло, нужно их уничтожить.
Глава 2
Уайтхэвен-Хаус
Кенсингтон-Гор
Юго-западный Лондон
2 июня 1873 года
Дорогая Флоренс!
Куда вы исчезли? Я надеялся встретиться с вами на балу у миссис Брайдуэлл, затем у Ричмонда, а в субботу у Манкастеров… но вас нигде не было! Напишите мне хотя бы строчку и сообщите, что живы.
С нежностью,
Ваш Хью Пиластер
23, Парк-Лейн
Западный Лондон.
3 июня 1873 года
Хью Пиластеру, эсквайру
Сэр,
буду премного вам признателен, если вы в дальнейшем откажетесь от каких бы то ни было попыток общения с моей дочерью.
Столуорти
Уайтхэвен-Хаус
Кенсингтон-Гор
Юго-западный Лондон
6 июня 1873 года
Дорогая Флоренс!
Наконец-то я нашел человека, которому можно доверять и который обещал передать вам это послание. Почему вы от меня скрываетесь? Неужели я чем-то обидел ваших родителей? Или, упаси боже, обидел вас? Ваша кузена Джейн передаст мне ваш ответ. Напишите же его как можно скорее, умоляю!
С выражением искренней преданности,
Хью
Поместье Столуорти
Столуорти
Бекингемшир
7 июня 1873 года
Дорогой Хью!
Мне запрещено видеться с вами, поскольку вы азартный игрок, каким был ваш отец. Мне очень жаль, но я должна верить своим родителям, поскольку они желают мне только всего самого лучшего.
С искренними сожалениями,
Флоренс
Уайтхэвен-Хаус
Кенсингтон-Гор
Юго-западный Лондон
8 июня 1873 года
Дорогая мама!
Одна молодая дама только что отказала мне в общении на том основании, что мой отец был азартным игроком. Неужели это правда? Пожалуйста, ответь немедленно. Я должен знать!
Твой любящий сын,
Хью
2, Веллингтон-Виллас
Фолкстон
Кент
9 июля 1873 года
Дорогой мой сын!
Я ни разу в жизни не слышала о том, что твой отец увлекался азартными играми. Не могу представить, кто мог бы пустить о нем такие дурные слухи. Он потерял свои деньги из-за финансового кризиса, как ты, вероятно, и без того знал. Никаких других причин не было.
Надеюсь, с тобой все хорошо, что ты счастлив и что твоя избранница согласится с тобой встречаться. Твоя сестра Дороти посылает ей наилучшие пожелания и желает любви, как и я.
Твоя мать
Уайтхэвен-Хаус
Кенсингтон-Гор
Юго-западный Лондон
10 июня 1873 года
Дорогая Флоренс!
Я полагаю, что некто сообщил вам ложные сведения о моем отце. Он потерял свой капитал вследствие банкротства, это верно. Но это не была его вина: разорилась одна крупная фирма под названием «Оверенд и Герни», задолжавшая многим пять миллионов фунтов, и многие их кредиторы также разорились. В тот же день он покончил с собой. Но он никогда не играл в азартные игры, как не играю в них и я.
Объясните, пожалуйста, это вашему отцу, благородному графу. Я уверен, он все поймет и недоразумение будет улажено.
Искренне ваш,
Хью
Поместье Столуорти
Столуорти
Бекингемшир
11 июня 1873 года
Хью!
Не стоит пытаться переубедить меня, говоря неправду. Теперь я окончательно поняла, что мои родители желают мне блага и что я должна забыть о вас.
Флоренс
Уайтхэвен-Хаус
Кенсингтон-Гор
Юго-западный Лондон
12 июня 1873 года
Дорогая Флоренс!
Вы должны поверить мне! Вполне вероятно, я сообщил не все о своем отце (хотя я не допускаю мысли о том, чтобы сомневаться в словах своей матери), но что касается лично меня, то все, что я вам поведал, — истинная правда! Когда мне было четырнадцать лет, я поставил шиллинг на скачках в Дерби и проиграл и, заверяю вас, с тех пор никогда и ни на что не ставил денег. Я могу поклясться вам в этом при личной встрече.
С надеждами на лучшее,
Хью
«Фолджемб, Мерриуэзер, адвокаты»
Грейс-инн
Лондон
13 июня 1873 года
Хью Пиластеру, эсквайру
Сэр,
по поручению нашего клиента графа Столуорти мы требуем, чтобы вы прекратили всяческое общение с его дочерью. Имейте в виду, что благородный граф готов предпринять все необходимые действия, в том числе и добиться судебного постановления Верховного суда, чтобы настоять на своем решении, если вы немедленно не подчинитесь его требованию.
От имени господ Фолджемба и Мерриуэзера
Альберт К. Мерриуэзер
Хью,
она показала ваше последнее письмо моей тетушке, своей матери. Они увезли ее в Париж до конца лондонского сезона, а после собираются уехать в Йоркшир. Боюсь, что ваше дело безнадежно — она уже не интересуется вами. Сожалею,
Джейн
«Аргайл-румз» был самым популярным местом развлечений в Лондоне, но Хью никогда еще его не посещал. Пусть это заведение и не бордель, но репутация его была не так уж и высока. Тем не менее, когда через несколько дней после окончательного отказа со стороны Флоренс Эдвард предложил Хью повеселиться вместе с ним и Мики, Хью не стал отказываться.
Со своим двоюродным братом Хью общался редко. Эдвард всегда был задирой и лентяем, старавшимся спихнуть все свои дела на других; Хью же в их семействе считался белой вороной, пошедшей по стопам своего отца. У них было мало общего. Но, несмотря на это, Хью решил развлечься. Тысячи представителей среднего и высшего класса Англии ежедневно развлекались, посещая такие заведения и пользуясь услугами женщин сомнительного поведения. Возможно, думал Хью, они правы, довольствуясь тем, что им доступно, и не пытаясь найти «истинную любовь».
Сказать по правде, он даже сам не мог понять, действительно ли он любил Флоренс. Да, он рассердился, когда ее родители упрекнули его в недостойном поведении, без всяких оснований оскорбив память его отца. Но сердце его не было «разбито», как писали в романах, и осознавать это ему было немного неприятно. Он часто вспоминал о Флоренс, но продолжал крепко спать по ночам, сохранил хороший аппетит и без труда мог сосредоточиться на своей работе. Неужели это означает, что он ее не любит? Чем же тогда любовь отличается от нежности, какую он испытывает к своей сестре Дороти, или от симпатии, которую испытывает к Рейчел Бодвин? Какое-то время он почти в шутку размышлял — каково было бы взять в жены Рейчел. И что же такое настоящая любовь? Возможно, он просто слишком молод, чтобы это понять. Или же до сих пор не испытал любви и потому не умеет ее распознавать.
«Аргайл-румз» располагался рядом с церковью на Грейт-Уиндмилл-стрит, неподалеку от площади Пиккадилли. Эдвард заплатил по шиллингу за каждого из них, и они прошли внутрь. Все трое были облачены в вечерние костюмы: черные фраки с шелковыми отворотами, черные брюки, черные жилеты с глубоким вырезом и белые галстуки-бабочки. Эдвард щеголял в только что купленном дорогом и новом костюме, костюм Мики был подешевле, но модного покроя; Хью же надел то, что досталось ему от отца.
Танцевальный зал освещали газовые лампы, отражавшиеся в бесчисленных гигантских зеркалах с позолоченными рамами. Площадка для танцев уже была заполнена парочками, а за резной решеткой искусной работы сидели музыканты, энергично игравшие польку. Некоторые посетители тоже красовались в вечерних фраках, что говорило о том, что это представители высшего общества, но большинство были в обычных дневных костюмах конторских служащих и средних предпринимателей.
Над танцевальным залом шла затененная галерея. Показав на нее, Эдвард сказал Хью:
— Если заведешь знакомство с какой-нибудь куколкой, заплатишь шиллинг, и тебя проведут туда. Плюшевые диваны, приглушенный свет и ничего не замечающие официанты.
У Хью закружилась голова, но не от яркого света, а от возможностей. Столько девушек вокруг, и у всех только одна цель — пофлиртовать! Некоторые пришли в сопровождении знакомых, но большинство сами по себе, желая потанцевать с абсолютно незнакомыми им мужчинами. И все одеты с иголочки, в вечерних платьях с турнюрами и низкими вырезами и в элегантных шляпках на голове. Правда, на площадку для танцев они выходили, скромно накинув на плечи плащи. Мики с Эдвардом уверяли его, что это не проститутки, а самые обычные девушки, продавщицы из лавок, горничные и портнихи.
— А как с ними знакомятся? — спросил Хью. — Не подходить же к ним напрямую, как к тем, что стоят на улице.
Эдвард указал на высокого мужчину благородной внешности во фраке с белым галстуком, на груди которого было приколото нечто вроде банта.
— Это распорядитель бала. Дашь ему на чай, и он познакомит тебя с кем захочешь.
«Странная смесь фривольности и респектабельности», — по-думал Хью. Необычная атмосфера его возбуждала.
Полька закончилась, и некоторые танцоры вернулись к своим столикам. Оглядев столики, Эдвард воскликнул:
— Разрази меня гром! Это же Толстяк Гринборн!
Хью посмотрел в том же направлении и увидел своего товарища по школе, ставшего еще толще, с выпирающим из-под белого жилета круглым брюхом. Рядом с ним сидела на удивление красивая девушка.
— Может, присоединиться к ним? — вполголоса спросил Майкл.
Хью хотелось рассмотреть девушку поближе, и он охотно согласился. Все трое прошли между столами.
— Вечер добрый, Толстяк! — весело поприветствовал знакомого Эдвард.
— И вам тоже здрасьте, — ответил Гринборн. — Правда, сейчас меня называют Солли.
Хью то и дело встречал Солли в Сити, финансовом центре Лондона. Солли уже несколько лет работал в главной конторе банка своего семейства, располагавшейся всего лишь за углом от Банка Пиластеров. Эдвард же в отличие от Хью проработал в Сити всего несколько недель, и потому до сих пор не встречался с Солли.
— Мы подумали, не подсесть ли к тебе, — беззаботно сказал Эдвард и внимательно посмотрел на девушку.
Солли повернулся к своей спутнице.
— Мисс Робинсон, позвольте представить вам моих школьных друзей: Эдвард Пиластер, Хью Пиластер и Мики Миранда.
Реакция мисс Робинсон была неожиданной. Она сильно побледнела, несмотря на яркие румяна, и спросила:
— Пиластеры? Уж не родственники ли Тобиаса Пиластера?
— Моего отца звали Тобиас Пиластер, — ответил Хью. — Откуда вам известно это имя?
Девушка быстро пришла в себя.
— Мой отец работал на предприятии «Тобиас Пиластер и Ко». В детстве я всегда думала: кто же такой «Ко»?
Все рассмеялись, неловкое напряжение спало.
— Так что, присядете? — спросила мисс Робинсон.
На столе стояла бутылка шампанского. Солли налил немного в бокал мисс Робинсон и приказал официанту принести еще бокалы.
— Ну, за воссоединение старых друзей по Уиндфилду! Кстати, знаете, кто еще здесь? Тонио Сильва!
— Где? — быстро спросил Мики.
По всей видимости, ему было неприятно узнать, что Тонио находится рядом, и Хью удивился почему. Насколько он помнил, в школе Тонио всегда побаивался Мики.
— На танцевальной площадке, — ответил Солли. — Танцует с подругой мисс Робинсон, мисс Эйприл Тилсли.
— Можете звать меня Мэйзи, — сказала мисс Робинсон. — Я не такая уж любительница церемоний.
С этими словами она озорно посмотрела на Солли.
Официант принес тарелку с омарами и поставил перед Солли. Солли заправил салфетку за воротник и принялся за еду.
— А я думал, вам, евреям, нельзя есть раков и моллюсков, — сказал Мики с некоторым ехидством в голосе.
Солли, как всегда, был невосприимчив к подобным насмешкам.
— Я употребляю кошерное только дома.
Мэйзи Робинсон с неодобрением посмотрела на Мики.
— Мы, евреи, едим что хотим, — сказала она и взяла кусок с тарелки Солли.
Хью удивился тому, что она еврейка; до этого он думал, что у всех евреев должна быть смуглая кожа. Он изучил ее внимательнее. Девушка была невысокой, и к тому же около фута роста приходилось на большой шиньон из рыжеватых волос, поверх которого красовалась огромная шляпа с искусственными листьями и фруктами. Из-под шляпы выглядывало дерзкое лицо с ехидным огоньком в глазах. Смелый вырез ее платья обнажал довольно пышные груди в веснушках. Считалось, что в веснушках ничего привлекательного нет, но Хью почему-то никак не мог отвести глаз от этого выреза.
Он постарался отвлечься, посмотрев на своих товарищей по школе, которые за последние семь лет немало изменились. Солли Гринборн в свои двадцать с небольшим еще больше потолстел, но, несмотря на сохранившуюся детскую улыбку, выглядел теперь вполне солидным мужчиной. Возможно, дело было в богатстве, хотя Эдвард тоже не бедствовал, но таким внушающим доверие видом похвастаться не мог. Солли уже успел заслужить уважение в Сити. Конечно, заслужить уважение не так уж и трудно, если ты наследник Банка Гринборнов, но, будь на его месте более легкомысленный молодой человек, ничто не спасло бы его от осуждения и насмешек со стороны других банкиров и финансистов.
Эдвард тоже повзрослел, но в отличие от Солли, не стал выглядеть более солидно. Он по-прежнему, словно подросток, ставил превыше всего удовольствия. Он не был глупым, но с трудом сосредотачивался на делах, мечтая все время о танцах, выпивке и азартных играх.
Мики же превратился в красавца-соблазнителя с темными глазами, черными бровями и длинноватыми кудрями. Его вечерний костюм, несмотря на соответствие принятым нормам, казался слегка франтоватым: бархатные отвороты и воротник, сорочка с оборками. На него уже бросали многозначительные взгляды сидевшие за соседними столиками девушки. Но Мэйзи Робинсон, на взгляд Хью, относилась к нему с неодобрением, и дело тут, похоже, было не только во фразе о евреях. В Мики чувствовалось что-то зловещее. Он казался слишком самоуверенным и сосредоточенным, словно строившим какие-то коварные планы. Он редко говорил напрямую, редко высказывал сомнения или демонстрировал нерешительность, никогда не говорил о своих чувствах и не показывал душу — если она вообще у него была. Хью никогда ему не доверял.
Очередной танец закончился, и к столику подошли Тонио Сильва с мисс Эйприл Тилсли. После школе Хью несколько раз виделся с Тонио, но даже если бы не встречал его все эти годы, то все равно бы узнал по морковно-рыжим волосам. До 1866 года, когда в школу приехала мать Хью со страшным известием о смерти отца, они с Тонио были лучшими друзьями, оба считались самыми несносными учениками четвертого класса, чаще других попадающими в разные переделки, но постоянно жизнерадостными и веселыми, несмотря на регулярные порки.
Хью часто думал о том, что же на самом деле произошло в заброшенном карьере в тот злополучный день. Он не поверил ни единому слову газетной истории о том, как Эдвард попытался спасти тонущего Питера Миддлтона. Эдварду просто не хватило бы смелости для этого. Но Тонио молчал, а другой свидетель, Альберт Кэммел, уехал в Капскую колонию.
Пока Тонио с Мики пожимали руки, Хью рассматривал лицо Тонио. Он, по всей видимости, до сих пор относился к своему соотечественнику с каким-то странным опасением.
— Ты как, Миранда? — спросил он обычным дружеским тоном, но при этом на его лице отразилась смесь страха и восхищения.
С таким выражением здоровался бы завсегдатай кулачных боев с победителем, славившимся своим непредсказуемым нравом.
Спутница Тонио, Эйприл, выглядела чуть старше своей по-други Мэйзи. Слишком пристальный взгляд и напряженные морщинки вокруг глаз делали ее менее привлекательной; но Тонио, по всей видимости, неплохо проводил с ней время, постоянно дотрагиваясь до ее руки и шепча на ухо какие-то шутки, отчего она то и дело смеялась.
Хью повернулся к Мэйзи. Она оживленно рассказывала о чем-то переливчатым голоском, в котором чувствовались нотки акцента северо-востока Англии, где когда-то располагались склады Тобиаса Пиластера. Она то морщила нос, то надувала губы, то закатывала глаза, и все эти ее гримасы казались такими забавными и восхитительными. Хью особенно понравились ее длинные ресницы и веснушки на носу. Общепринятой красотой она не отличалась, но, вне всякого сомнения, была самой симпатичной девушкой во всем заведении.
Хью никак не мог отогнать мысли о том, что здесь, в «Аргайл-румз», Мэйзи может запросто целоваться, обниматься, а то еще и отправиться куда-нибудь наедине с любым мужчиной, сидящим за этим столом. Хью всегда воображал себе физическую близость почти с любой девушкой, с которой ему доводилось встретиться (и он стыдился этих мыслей), но до сих пор такая близость представлялась ему результатом ухаживаний, помолвки и бракосочетания. А Мэйзи запросто могла пойти на такую близость уже сегодня ночью!
Она в очередной раз закатила глаза, и у Хью возникло неловкое ощущение, которое он иногда испытывал в компании Рейчел Бодвин, — ощущение, что она догадывается, о чем он думает. Он поспешно принялся перебирать в голове темы для отвлекающего разговора и наконец выпалил:
— Вы всегда жили в Лондоне, мисс Робинсон?
— Я здесь только три дня, — ответила она.
«Наконец-то мы разговариваем», — подумал Хью, пусть даже эти фразы и были ужасно банальными.
— Как любопытно! — воскликнул он. — И где же вы проживали раньше?
— В разных местах, — ответила она уклончиво. — Я часто переезжала.
И она снова повернулась к Солли.
— Ах, вот как, — сказал Хью.
Похоже, их беседа закончилась, и это его расстроило. Мэйзи держала себя так, как будто обижалась на него за что-то.
Но Эйприл поспешила объяснить слова своей подруги:
— Мэйзи ездила вместе с цирком.
— Как неожиданно! И чем же она занималась?
— Ездила на лошадях, — обернулась Мэйзи. — Выполняла разные трюки, вставала в седле, прыгала с лошади на лошадь.
— В трико, конечно же, — добавила Эйприл.
Образ Мэйзи в плотно обтягивающих трико казался невероятно возбуждающим. Хью скрестил ноги и сказал:
— А как случилось, что вы стали заниматься такой… работой?
Мэйзи немного помедлила, потом на ее лице отразилась решительность. Она развернулась вместе со стулом и посмотрела прямо в глаза Хью. В ее глазах снова полыхнул дерзкий огонек.
— Случилось это вот как. Мой отец работал на «Тобиас Пиластер и Ко». Однажды ваш отец обманул моего и не выплатил ему недельное жалованье. В то время как раз сильно болела моя мать. Без этих денег пришлось бы умереть с голоду мне или ей. Поэтому я сбежала из дома, когда мне было одиннадцать лет.
Хью почувствовал, как его лицо заливает краской.
— Не думаю, что мой отец сознательно кого-то обманывал и не платил. Если вам было всего одиннадцать лет, то вы, пожалуй, что-то не так поняли.
— Зато я хорошо понимала, что такое холод и голод.
— Возможно, в чем-то ошибался ваш отец, — настаивал Хью на своем, хотя прекрасно понимал, что поступает невежливо. — Не следовало ему заводить детей, если он не мог их прокормить.
— Он мог их прокормить! — вспыхнула Мэйзи. — Он работал, как раб. А вы украли его деньги!
— Мой отец обанкротился, но он никогда ничего не крал.
— Если он разорился и не заплатил рабочим, то это одно и то же.
— Это не одно и то же, а вы дерзите и ведете себя непочтительно, делая вид, что не понимаете.
Другие почувствовали, что Хью зашел слишком далеко. Одновременно заговорили несколько человек:
— Давайте не будем спорить о том, что случилось так давно, — предложил Тонио.
Хью и сам знал, что должен остановиться, но никак не мог подавить в себе гнев.
— С тринадцати лет мне приходится выслушивать упреки со стороны других Пиластеров, обвиняющих моего отца во всех грехах, но я не потерплю этого от какой-то циркачки.
Мэйзи вскочила, глаза ее сверкали, как изумруды. На мгновение Хью показалось, что она его ударит. Но она только выпалила:
— Потанцуй со мной, Солли. Надеюсь, твой знакомый грубиян уйдет, когда мы вернемся к столу.
Из-за ссоры Хью с Мэйзи компания распалась. Солли с Мэйзи остались танцевать, а остальные решили отправиться на крысиные бои. Эта забава считалась незаконной, но минутах в пяти ходьбы от площади Пиккадилли располагалось с полдюжины таких заведений, и Мики Миранда все их знал.
Когда они дошли до лондонского района, известного под названием «Вавилон», уже совсем стемнело. Здесь, в отдалении от особняков Мэйфера, но в удобной близости от джентльменских клубов Сент-Джеймса, извивались улочки, на которых друг за другом сплошь выстроились игорные дома, курильни опиума, места проведения кулачных боев. Здесь вовсю торговали порнографией, и здесь же без труда можно было снять проститутку на любой вкус.
Ночь выдалась жаркой и душной, в воздухе стоял удушающий запах дешевой стряпни, пива и сточных вод. Компания во главе с Мики медленно шла по центру весьма оживленной улочки. В первую же минуту к Хью подошел старик в поношенном цилиндре и предложил купить сборник непристойных стихов; подмигнул молодой человек с неестественно румяными щеками; хорошо одетая женщина распахнула жакет и показала две ослепительно-белые груди, и еще одна старуха предложила заплатить за ночь наедине с девочкой лет десяти с ангельским личиком. Их окружали пивные заведения, бордели и дома с дешевыми меблированными комнатами; стены всех строений были грязно-серого цвета, а через засаленные окна то и дело мелькали тусклые лампы, в отблесках которых можно было разглядеть предававшихся кутежу и разврату людей. По улице прохаживались похожие на Мики хлыщи во фраках, служащие и лавочники в котелках, фермеры с выпученными глазами, солдаты в расстегнутых мундирах, моряки с набитыми только что полученным жалованьем карманами и, на удивление, немало внешне благопристойных пар — представителей среднего класса, гуляющих под ручку.
Мики чувствовал себя в своей стихии. Впервые за несколько недель он вырвался из-под надзора Папы на целый вечер. Они с отцом все ждали, когда же отдаст богу душу Сет Пиластер, чтобы заключить сделку о поставках винтовок, но старик не спешил отправляться на тот свет и цеплялся за жизнь, словно морской моллюск к скале. В том, чтобы ходить по мюзик-холлам и борделям вместе с Папой, не было никакого удовольствия; кроме того, отец обращался с ним как со слугой и иногда приказывал ждать снаружи, пока развлекался с очередной шлюхой. Сегодня наконец-то можно было вздохнуть полной грудью.
Мики был рад, что повстречал Солли Гринборна. Гринборны были богаче даже Пиластеров, так что Солли, возможно, когда-нибудь окажется полезным.
Но встреча с Тонио Сильвой его раздосадовала. Тонио слишком много знал о смерти Питера Миддлтона семь лет тому назад. Тогда он сильно боялся Мики; было видно, что он опасается его до сих пор, но это не то же самое, что испытывать смертельный страх. Он беспокоил Мики, но пока что было непонятно, как с ним быть.
С Уиндмилл-стрит Мики свернул в узкий переулок. Из-за кучи отбросов сверкнули глаза одичавшей кошки. Окинув взглядом своих спутников и проверив, все ли на месте, он вошел в тускло освещенный паб, прошел через весь зал и вышел в заднюю дверь. В углу дворика, в лучах лунного света, перед клиентом стояла на коленях проститутка. Мики пересек двор и распахнул дверь похожего на конюшню строения.
Стоявший за дверью мужчина с грязным лицом потребовал с каждого по четыре пенса за вход. Эдвард заплатил за всех, и они прошли внутрь.
В ярко освещенном зале плавали клубы дыма и витал запах крови и экскрементов. Вокруг круглой ямы стояли человек сорок-пятьдесят мужчин и несколько женщин. Тут были представители разных классов — некоторые в грубых шерстяных пиджаках и галстуках в горошек, указывавших на то, что их владельцы из хорошо получавших рабочих; были тут и мужчины в сюртуках и даже в вечерних фраках; всех женщин же можно было причислить к тому же типу, что и Эйприл, — девицы не то чтобы совсем «легкого поведения», но явно не отягощенные излишней моралью. Некоторые мужчины держали на поводке собак; еще несколько собак были привязаны к ножкам стульев.
Мики указал на бородатого мужчину в твидовой кепке, державшего на тяжелой цепи собаку в наморднике. Некоторые посетители внимательно исследовали его пса — приземистое животное с крупной головой и массивной челюстью. Пес возбужденно переступал с лапы на лапу.
— Он следующий, — пояснил Мики.
Эдвард отошел купить напитки у женщины с подносом. Мики повернулся к Тонио и обратился к нему по-испански. Конечно, это было невежливо в присутствии не понимавших их Хью и Эйприл, но Хью для него был никем, а с Эйприл можно было и вовсе не считаться.
— Ну, как поживаешь? Чем занимаешься?
— Служу атташе при посланнике Кордовы в Лондоне, — ответил Тонио.
— Вот как? — заинтересовался Мики.
Большинство южноамериканских стран не утруждались тем, чтобы отсылать в Лондон своих дипломатических представителей, но Кордова вот уже лет десять держала здесь своего посланника, по рангу лишь немногим уступавшего полноправным послам крупных держав. Разумеется, Тонио получил эту должность благодаря связям своего семейства. По сравнению со столичными Сильва Папа Миранда выглядел провинциальным бароном и не имел влиятельных связей.
— И в чем же заключаются твои обязанности?
— Отвечаю на письма английских фирм, желающих обосноваться в Кордове. Спрашивают в основном про климат, валюту, внутренний транспорт, отели — всякое такое.
— Ты занят весь день?
— Нечасто, — Тонио понизил голос. — Только не говори никому, но в основном я за весь день пишу всего два-три письма.
— Тебе платят?
Многие дипломаты имели независимые источники доходов и служили, не получая жалованья.
— Нет. Но мне выделили апартаменты в резиденции посланника и еще компенсируют расходы на еду и одежду. Также оплачивают мое членство в клубах.
Мики задумался. Именно такая работа подошла бы ему как нельзя лучше. Его охватила зависть. Бесплатное питание и проживание, да еще оплата типичных расходов молодого лондонского франта — и это всего лишь за час писанины по утрам. Интересно, можно ли каким-то образом сместить с этой должности Тонио и занять ее самому?
Эдвард вернулся с пятью рюмками бренди и раздал их. Мики тут же проглотил свою порцию — дешевое обжигающее пойло.
Пес вдруг зарычал и принялся бешено вертеться, натягивая цепь; шерсть на загривке у него встала дыбом. Мики оглянулся и увидел, как двое мужчин несут клетку с огромными крысами. Крысы казались еще более взбешенными, чем пес, они царапали прутья, ползали по головам друг друга и отчаянно пищали. Все собаки в помещении залаяли, и какое-то время все голоса перекрывала дикая какофония издаваемых животными звуков.
Входную дверь закрыли и заперли изнутри; мужчина в грязном сюртуке стал собирать ставки.
— Никогда не видел таких больших крыс, — удивился Хью Пиластер. — Где они только их набрали?
— Их специально выращивают, — ответил Эдвард и повернулся к одному из помощников: — Сколько на этот бой?
— Шесть дюжин, — ответил мужчина.
— Это значит, что в яму выпустят семьдесят две крысы, — объяснил Эдвард.
— И как делают ставки? — спросил Тонио.
— Можно ставить на собаку или на крыс; если думаешь, что выиграют крысы, то можно поставить на конкретное число выживших, после того как собака сдохнет.
Букмекер в засаленном сюртуке выкрикивал ставки и забирал деньги в обмен на клочки бумаги с записанными карандашом цифрами.
Эдвард поставил соверен на собаку, а Мики поставил шиллинг на шесть выживших крыс, ставки на которых делались пять к одному. Хью решил не делать ставок, потому что не видел особого смысла в таком развлечении.
Яму глубиной около четырех футов окружал деревянный забор еще футов четырех высотой. На досках примерно на равном расстоянии друг от друга были подвешены грубые подсвечники со свечами, освещавшими пол ямы. Помощники распорядителя сняли с собаки намордник и выпустили в яму через калитку в заборе, тут же плотно заперев ее. Пес стоял на негнущихся ногах с вздыбленной на загривке шерстью, озираясь по сторонам в ожидании крыс. Помощники, державшие клетку с крысами, подняли ее над забором. В воздухе повисла настороженная тишина.
— Десять гиней на собаку, — произнес вдруг Тонио.
Мики удивился. Судя по словам Тонио, он дорожил своей работой и был рад, что ему предоставлена возможность немного сэкономить на проживании. Может, он что-то недоговаривает? Или просто настолько азартен, что делает ставки не по карману?
Букмекер замялся. Для него это тоже была большая сумма. Но все же он нацарапал карандашом заметку, вручил бумажку Тонио и забрал у него деньги.
Помощники принялись раскачивать клетку над забором, словно собираясь бросить ее на дно ямы, но откидная дверца клетки наконец-то распахнулась, и крысы полетели вниз, кувыркаясь в воздухе и вереща от страха. Эйприл в волнении не удержалась и вскрикнула. Мики засмеялся.
Пес принялся за истребление крыс с убийственной целе-устремленностью. Пока на него валился целый дождь из крыс, челюсти его ритмично щелкали. Мощным движением он перегрызал хребет одной крысы, бросал ее и принимался за другую.
Запах крови становился все более противным. Все собаки в помещении бешено лаяли, посетители орали и перебивали друг друга, женщины визжали, а мужчины выкрикивали слова поддержки собаки или крыс. Мики хохотал как безумный.
Поняв, что оказались в западне, некоторые крысы принялись бегать по кругу в поисках возможного выхода; другие прыгали на крутые стены, пытаясь безуспешно зацепиться за них; третьи сгрудились в кучу. На какое-то время пес стал безраздельным хозяином положения и за несколько секунд перебил еще с дюжину крыс.
Но потом крысы, словно по неслышному сигналу, стали одна за другой разворачиваться и бросаться на пса, кусать его за ноги, бедра и короткий хвост. Некоторые запрыгивали на спину и кусали его за шею и уши; одна крыса вцепилась своими острыми зубами в нижнюю губу и висела, сколько бы он ни вертел головой. Пес завыл от боли и несколько раз ударился головой о землю. Только тогда крыса отцепилась, оставив после себя рваную, сочившуюся кровью рану.
Пес вертелся, хватал крыс и убивал их одну за другой, но остальные не переставали бегать за ним. Когда половина крыс погибла, пес начал задыхаться. Люди, сделавшие ставку на тридцать шесть крыс и больше, рвали свои бумажки; другие кричали с еще большим задором.
Теперь на теле собаки кровоточили двадцать-тридцать укусов, земляной пол ямы, усеянный трупами крыс, стал скользким от крови. Но пес продолжал взмахивать своей крупной головой, продолжал хватать крыс челюстью и с хрустом перегрызать им позвоночник своей ужасной пастью; только движения его замедлились, а ноги уже не так прочно стояли на скользкой земле. Мики подумал, что бой понемногу становится интересным.
Почуяв усталость пса, крысы осмелели. Пока он держал одну в челюстях, другая подпрыгивала и вцеплялась ему в горло. Они сновали у него между ног, ползали под брюхом и запрыгивали на более нежные части тела. Одна особенно крупная крыса вцепилась в заднюю ногу и не отцеплялась. Пес повернулся, чтобы укусить ее, но другая крыса уловила момент и прыгнула ему на морду. Одна нога собаки стала странно дергаться и волочиться — должно быть, крысы перегрызли сухожилия. С каждым шагом пес все сильнее хромал.
И разворачивался он теперь гораздо медленнее. Словно узнав о скорой победе, около дюжины крыс набросились на него сзади. Через силу пес попытался ухватить парочку, но только щелкнул зубами в воздухе и упал в лужу крови. Брюхо его превратилось в кровавое месиво; было понятно, что долго он не продержится. Мики подумал, что он угадал и что под конец действительно останется шесть крыс.
Вдруг в собаке пробудились последние силы. Вскочив на три ноги, пес за несколько секунд убил еще четырех крыс. Но это был его последний предсмертный порыв. Ноги у него подкосились, и он выпустил из пасти свою очередную жертву. Больше он уже никого не смог поймать и только безвольно вертел головой.
Оставшиеся крысы набросились на пса и стали отрывать от него куски мяса, уже нисколько не боясь челюстей. Мики сосчитал их: шесть штук. Он обернулся и посмотрел на своих спутников. Хью выглядел подозрительно бледным.
— Зрелище не для слабых духом, верно? — спросил Эдвард.
— Собака и крысы вели себя согласно своей природе, — произнес Хью. — На мой взгляд, более омерзительны здесь люди.
Эдвард фыркнул и пошел купить еще выпивки.
Эйприл с блеском в глазах мечтательно смотрела на Тонио — на мужчину, который, по ее мнению, мог позволить себе проиграть десять гиней за одну ставку. Мики же более пристально вгляделся в лицо Тонио и заметил на нем признаки паники. «Не верю, что он действительно может себе это позволить», — подумал Мики.
У букмекера Мики забрал свой выигрыш — пять шиллингов. Уже неплохая прибыль за вечер. Но ему казалось, что он узнал о Тонио нечто, что стоило гораздо больше.
Самое отвратительное впечатление на Хью произвел Мики. На протяжении всего боя он хохотал, словно в истерике. Поначалу Хью не мог понять, почему этот смех кажется ему знакомым, но потом вспомнил, что Мики смеялся точно так же, когда Эдвард швырнул одежду Питера Миддлтона в пруд. Весьма неприятное воспоминание.
— Давайте пойдем к Нелли, — предложил Эдвард, вернувшись с напитками.
Проглотив бренди, они вышли. На улице Тонио и Эйприл под каким-то предлогом зашли в здание, выглядевшее как самая дешевая гостиница. Хью догадался, что они собираются снять комнату на пару часов, возможно, даже на целую ночь. Куда они пойдут теперь с Эдвардом и Мики? Он не был уверен, что такое времяпрепровождение можно назвать весельем, но все же ему было любопытно узнать, кто такая Нелли и что происходит у нее. Раз уж он решился «покутить» этим вечером, то не стоит останавливаться на полпути.
Заведение Нелли располагалось на улице Принца неподалеку от Лестер-сквер. У его дверей дежурили два здоровенных швейцара в форме. Когда трое молодых людей подошли к дверям, они как раз выталкивали мужчину средних лет в котелке.
— Только в вечернем костюме, — угрожающе сказал один швейцар, когда мужчина попытался было что-то возразить.
Похоже, швейцары хорошо знали Эдварда и Мики, потому что один из них прикоснулся пальцами к шляпе, а другой распахнул дверь. По длинному коридору молодые люди прошли к другой двери. Там их через глазок внимательно оглядел привратник и впустил внутрь.
Зала внутри походила на обширную гостиную большого лондонского дома. За решетками двух массивных каминов потрескивал огонь, повсюду были расставлены уютные диваны, кресла и столики. По зале прохаживались мужчины и женщины в вечерних одеяниях.
Но стоило только вглядеться внимательнее, как сразу становилось понятно — это не обычная гостиная. У большинства мужчин на головах красовались цилиндры, что не допускалось в гостиных. Некоторые при этом сняли фраки и развязали галстуки. Большинство женщин были полностью одеты, но некоторые расхаживали в одном нижнем белье. Одни из них сидели на коленях мужчин, другие целовались с мужчинами, а пара даже позволяла ласкать себя в сокровенных местах.
Впервые в жизни Хью оказался в борделе.
Здесь было шумно; мужчины громко шутили, женщины хохотали, скрытый где-то скрипач играл вальс. Хью проследовал за Мики и Эдвардом в дальний конец залы, где на стенах были развешаны картины с обнаженными женщинами в непристойных позах и страстно обнимающимися парами. Хью почувствовал возбуждение. В самом дальнем углу, под огромной картиной, изображавшей разнузданную оргию, сидела самая толстая женщина, какую Хью видел в жизни: с обширными грудями и сильно накрашенная, в просторном шелковом платье, напоминавшем балдахин. Она восседала на кресле, как на троне, в окружении девушек. За ней виднелась покрытая красным ковром широкая лестница, ведущая, по всей видимости, в спальни.
Приблизившись к «трону», Эдвард и Мики поклонились. Хью последовал их примеру.
— Нелл, радость моя, позволь мне представить моего кузена, мистера Хью Пиластера!
— Добро пожаловать, мальчики, — сказала Нелл. — Развлекайтесь с этими прелестницами, не стесняйтесь.
— Еще успеется, Нелл. Сегодня играют?
— У Нелли всегда играют, — ответила женщина и грациозно махнула рукой по направлению к одной из дверей.
Эдвард еще раз отвесил поклон и сказал:
— Мы скоро вернемся.
— Не подведите меня, мальчики!
Они отошли.
— Изображает из себя королеву! — пробормотал себе под нос Хью.
— В каком-то смысле имеет право, — усмехнулся Эдвард. — Многие из тех, кто сегодня кланяется ей, утром будет кланяться настоящей королеве.
Они прошли в соседнюю комнату, где около двенадцати-пятнадцати мужчин играли за двумя столами в баккара. На каждом столе примерно в футе от края была проведена мелом линия, за которую игроки клали разноцветные фишки, символизировавшие их ставки. Рядом с большинством игроков стояли бокалы со спиртным; в воздухе висел густой сигарный дым.
У одного стояло несколько незанятых стульев, на которые Эдвард с Мики тут же и уселись. Официант поднес им фишки, в получении которых они расписались.
— Какие тут ставки? — спросил Хью.
— Минимум фунт.
Хью подумал, что если он сделает ставку и выиграет, то может позволить себе одну из женщин в соседней зале. Конечно, у него при себе не было достаточно денег, но, скорее всего, кредит Эдварда здесь пользуется доверием… Потом он вспомнил, как Тонио потерял десять гиней на крысиных боях.
— Пожалуй, я воздержусь, — сказал он.
— Мы и не надеялись, — лениво протянул Мики.
Хью почувствовал себя неловко. Он попросил было официанта принести ему напиток, но потом подумал, что напиток здесь стоит его недельное жалованье. Банкир раздал карты из колоды, и Мики с Эдвардом сделали ставки. Хью предпочел отойти и вернуться в главную залу.
Там, приглядевшись внимательнее к мебели, он заметил протертые пятна на бархатной обивке и на коврах, а также следы ожогов от сигар на деревянных поверхностях. Рядом с ним пьяный мужчина встал на колени и запел что-то одной из полуодетых девушек, чем вызвал бурный смех своих спутников. На соседнем диване парочка целовалась с открытыми ртами. Хью слышал, что так можно делать, но никогда еще не видел. Он следил, словно завороженный, за тем, как мужчина расстегивает платье женщины и ласкает ее груди. Эта сцена одновременно и возбуждала, и возмущала Хью. Несмотря на возмущение, он почувствовал напряжение в брюках под животом. Мужчина на диване склонил голову к грудям женщины и начал их целовать. Хью не верил своим глазам. Женщина откинула голову, встретилась взглядом с Хью и подмигнула.
— Можно и со мной такое проделать, если пожелаешь, — раздался у уха Хью высокий голос.
Хью резко обернулся, словно его застали за чем-то постыдным. Рядом с ним стояла темноволосая девушка примерно его возраста, с толстым слоем румян на лице. Хью не удержался и посмотрел на ее груди, но тут же, смутившись, отвел глаза в сторону.
— Не стесняйся, красавчик, смотри сколько захочется. Можно даже с ними немного поиграть.
К своему ужасу, Хью ощутил, как ее рука прикасается к его паху. Нащупав напрягшийся орган, девушка сжала его покрепче.
— Какой ты прыткий и горячий, — прошептала она.
Внутри у Хью все пылало. Он почувствовал, что вот-вот лопнет от напряжения. Девушка вытянула шею и поцеловала его в губы, одновременно поглаживая рукой у него между ног.
Это было уже слишком. Не в силах сдерживаться, Хью выплеснул весь заряд своей страсти прямо в нижнее белье.
Девушка это почувствовала и, казалось, на мгновение даже искренне удивилась, а затем расхохоталась.
— Какая прелесть! — воскликнула она. — У нас тут новичок!
Хью стало ужасно стыдно. Девушка оглянулась по сторонам и обратилась к своей ближайшей подруге:
— Я только дотронулась до него, а он уже весь перепачкался!
В ответ на ее восклицание засмеялось уже несколько голосов.
Хью развернулся и направился к выходу. За ним, словно шлейф, тянулся хохот. Он с трудом сдерживался, чтобы не пуститься наутек. Наконец он добрался до двери, а оттуда до улицы было уже рукой подать.
На улице стало немного прохладнее. Хью глубоко вздохнул и попытался привести свои мысли в порядок. Если это и есть «развлечения», то они нисколько ему не нравятся. Дешевая гордячка Мэйзи оскорбила память его отца; крысиные бои оказались ужасным зрелищем; проститутки над ним посмеялись. Пусть все они катятся к чертям, больше он с ними никакого дела иметь не будет!
Привратник сочувственно посмотрел на него.
— Желаете пораньше отдохнуть, сэр?
— Неплохая идея, — сказал Хью и пошел прочь.
Мики проигрывал. Если бы он держал банк в баккара, то можно было бы попробовать сплутовать, но банк к нему не переходил. Когда Эдвард предложил закончить игру и пойти развлечься к девочкам, Мики испытал тайное облегчение.
— Ты иди, а я пока поиграю, — постарался он сказать как можно более безразличным тоном.
В глазах Эдварда отразилась тревога.
— Уже поздно.
— Хочу отыграться и вернуть себе проигранное, — настаивал Мики.
Эдвард наклонился к нему и сказал низким голосом:
— Я заплачу за твои фишки.
Мики сделал вид, что обдумывает это предложение, а затем сдался:
— Ну ладно, твоя взяла.
Эдвард улыбнулся. Он рассчитался, и они вернулись в главную залу. Почти тут же к Эдварду подошла пышногрудая блондинка. Он обхватил ее за обнаженные плечи, и она прижалась к нему всем телом. Мики тем временем рассматривал остальных девушек. Его внимание привлекла женщина чуть постарше с откровенно развратным взглядом. Он улыбнулся ей; она подошла, вцепилась ему в жилет всей пятерней, подтянула к себе и поцеловала в губы.
Мики заметил, что наблюдавший за ними Эдвард покраснел от возбуждения. Мики тоже ощутил желание.
— Как тебя зовут? — обратился он к своей женщине.
— Элис.
— Пойдем наверх, Элис.
Вчетвером они поднялись наверх. На площадке стояла мраморная статуя кентавра с напряженным членом, который Элис, проходя мимо, потерла рукой. Рядом со статуей обнималась полураздетая парочка, не обращая никакого внимания на наблюдавшего за ними пьяного мужчину, сидевшего прямо на полу.
Женщины направились было в разные комнаты, но Эдвард указал им на одну комнату.
— Хотите все вместе, мальчики? — спросила Элис.
— Сэкономим деньги, — сказал Мики, а Эдвард засмеялся.
— Вместе учились в школе? — с видом знатока спросила женщина, закрывая за собой дверь. — Спали в одной кровати и привыкли тереться друг об дружку?
— Заткнись! — приказал Мики, крепко обнимая ее.
Пока Мики целовал Элис, Эдвард подошел к ней сзади, вытянул руки и обхватил ладонями ее груди. Ее это, казалось, немного удивило, но возражать она не стала. Мики чувствовал, как руки Эдварда движутся между его телом и телом женщины, и по толчкам он догадался, что его товарищ уже возбужден до предела.
— А мне-то что делать? — чуть погодя спросила другая девушка. — Я, случайно, тут не лишняя?
— Скидывай платье! — выпалил Эдвард. — Ты следующая.
Глава 3
В детстве Хью думал, что настоящие владельцы Банка Пиластеров — это посыльные, расхаживающие по банку с важным видом, в безукоризненно чистых и выглаженных визитках, с выглядывающими из кармашков жилетов серебряными цепочками от часов. Они так горделиво, с полным чувством собственного достоинства двигались по коридорам, что казались ребенку самыми главными, несмотря на то что в действительности занимали едва ли не самую последнюю должность.
Его, десятилетнего, привел сюда дед, брат Старого Сета. Мраморные стены зала на первом этаже казались стенами собора — огромного, величественного здания, в котором велись торжественные и непонятные службы в честь божества по имени Деньги. Дед показал ему и покрытые плотными коврами коридоры второго этажа, в которых тонул всякий звук; показал кабинеты партнеров и их секретарей, где маленькому Хью предложили бокал хереса и тарелку с бисквитами; показал на третьем этаже столы строгих старших писарей в очках, сидевших в окружении кип бумаг, перевязанных лентами, словно подарки; показал младших клерков на последнем этаже, сидевших за выстроившимися в ряд конторками и показавшихся маленькому Хью игрушечными солдатиками, царапающими что-то в конторских книгах своими перепачканными чернилами пальцами. Но самым волшебным местом для Хью был подвал, под сводами которого хранились договоры, заключенные тогда, когда его дедушка был младше его самого; здесь же хранились тысячи почтовых марок, дожидаясь, пока их оближут и приклеят к конвертам; отдельное помещение было заставлено огромными стеклянными банками с чернилами. Хью представлял себе, как эти чернила разливаются по чернильницам, как писари распределяют их по бумагам, и как эти бумаги возвращаются в подвал, чтобы остаться там на веки вечные, и как в результате этого круговорота чернил каким-то загадочным образом рождаются деньги.
Сейчас этот процесс для него лишился своего таинственного ореола. Теперь Хью знал, что огромные тома в кожаном переплете — это не сборники магических заклинаний, а всего лишь списки финансовых операций, тщательно рассчитанных и регулярно обновляемых; его собственные пальцы покрылись чернильными пятнами от каждодневных записей. Словосочетание «переводной вексель» уже не звучало для него как некая волшебная фраза, а означала всего лишь обещание заемщика выплатить деньги кредитору в указанный срок, обозначенный на заверенном банком документе. «Переучет векселей», под которым он в детстве подразумевал обратный отсчет от ста до одного, оказался всего лишь скупкой переводных векселей по цене, слегка меньшей, чем их номинальная стоимость, в целях последующей продажи после даты погашения и получения прибыли.
Хью служил в банке старшим помощником Джонаса Малберри, главного клерка, лысеющего мужчины лет сорока, добродушного, но слегка раздражительного. Малберри всегда старался объяснить Хью детали делопроизводства, но быстро выходил из себя, когда Хью в чем-то ошибался или не поспевал в срок. Хью проработал под его началом уже год, но вчера допустил серьезную ошибку — потерял коносамент, то есть накладную, на отправку в Нью-Йорк партии ткани из Бредфорда. Владелец бредфордской мануфактуры явился в их банк и потребовал своих денег, но Малберри нужен был документ, подтверждающий отправку, а Хью никак не мог его найти. Пришлось попросить владельца зайти к ним на следующее утро.
В конце концов Хью нашел коносамент, но проворочался без сна почти всю ночь, размышляя о своей ошибке, а наутро придумал новую систему оборота документов.
Придя на работу, он поставил перед собой на своем столе два дешевых деревянных ящичка и положил две овальные карточки. Взяв перо и обмакнув его в чернильницу, он вывел на одной карточке:
«Вниманию главного клерка»
На другой карточке он написал:
«Рассмотрено главным клерком»
Когда чернила высохли, он аккуратно прикрепил кнопками эти ярлычки к ящичкам. Потом установил эти ящички на столе Джонаса Малберри и сделал шаг назад, чтобы окинуть их взглядом. В это время в кабинет вошел мистер Малберри.
— Доброе утро, мистер Хью, — поприветствовал он своего помощника.
Согласно установленной традиции к членам семейства Пиластеров всегда обращались по именам, чтобы не перепутать их между собой.
— Доброе утро, мистер Малберри.
— А это еще что такое? — спросил Малберри с легким раздражением в голосе, глядя на ящички.
— Да, кстати, я нашел тот коносамент… — начал Хью.
— И где же он был?
— Смешался с некоторыми подписанными вами письмами.
Малберри прищурился:
— Хотите сказать, что это моя вина?
— Нет, никоим образом! — поспешил уверить его Хью. — Держать в порядке ваши документы — это моя обязанность. Вот почему я придумал систему ящичков — чтобы отделить документы, которые вы уже просмотрели, от документов, которые требуют вашего внимания.
Малберри сдержанно кивнул, повесил свою шляпу-котелок на крючок за дверью и сел за стол. Наконец он произнес:
— Ну что ж, проверим эту систему. Вполне возможно, она окажется неплохой. Но в следующий раз попрошу вас обсуждать ваши гениальные нововведения со мной, прежде чем воплощать их на практике. В конце концов, это мой кабинет и я тут главный клерк.
— Да-да, разумеется, — сказал Хью. — Прошу прощения.
Он понимал, что должен был сначала спросить разрешения Малберри, но уж очень ему хотелось проверить свою идею.
— Вчера, кстати, разрешился вопрос со ссудой российскому правительству, — продолжил Малберри. — Идите в почтовое отделение и распорядитесь пересчитать все заявки.
— Хорошо.
Банк организовал заем в два миллиона фунтов для правительства России и выпустил облигации стоимостью в сто фунтов под пять фунтов годовых процентов; но эти облигации он продавал по девяносто три фунта, так что реальная процентная ставка превышала пять и три восьмых. Большинство облигаций раскупили другие банки в Лондоне и Париже, но часть облигаций было решено продать широкой публике, и теперь нужно было подсчитать принятые заявки.
— Будем надеяться, что заявок окажется больше, чем облигаций.
— Почему?
— Те, кому они не достанутся, завтра попытаются купить эти облигации на открытом рынке, и благодаря этому их стоимость, того и гляди, вырастет до девяноста пяти фунтов. Наши клиенты сочтут, что им повезло приобрести облигации по дешевке.
Хью кивнул.
— А если заявок будет меньше?
— Тогда банк, как гарант размещения облигаций, должен будет скупить остаток по цене в девяносто три фунта. Завтра цена может опуститься до девяноста двух или девяноста одного фунта, и мы понесем потери.
— Понятно.
— Ну ладно, ступайте.
Хью вышел из кабинета Малберри, располагавшегося на третьем этаже, и спустился по лестнице. Он был рад, что Малберри согласился с его идеей установить ящички и что вчерашний инцидент с коносаментом не имел серьезных последствий. На втором этаже, где располагался зал совещаний партнеров, он встретил Сэмюэла Пиластера, как всегда, франтовато одетого, в серебристо-сером фраке с галстуком цвета морской волны.
— Доброе утро, дядюшка Сэмюэл, — поздоровался Хью.
— Утро доброе, Хью. Куда это ты направился?
Сэмюэл всегда проявлял к Хью больше внимания, чем другие партнеры.
— Иду пересчитывать заявки на российские облигации.
Сэмюэл улыбнулся, показав свои слегка загнутые зубы.
— Не понимаю, как ты можешь излучать бодрость, когда тебе предстоит такой день!
Хью продолжил свой путь вниз по лестнице. Среди родных уже ходили приглушенные разговоры о дядюшке Сэмюэле и его секретаре. Хью не находил ничего ужасного в том, что люди называли Сэмюэла «слишком женственным». Женщины и священнослужители называют чрезмерно близкие отношения между мужчинами извращением, но Хью знал, что такое иногда случается, особенно в школах вроде Уиндфилда. По крайней мере, никому от этого особого вреда не бывает.
Спустившись на первый этаж, Хью вышел в огромный общий зал. Сейчас, в полдесятого утра, многие служащие только приходят на работу, то и дело отворяя входные двери и принося за собой шлейф запахов завтрака с жареным беконом или подземки. Хью кивком поприветствовал мисс Гринграсс, единственную женщину-клерка в банке. Год назад, когда ее только приняли на работу, было много споров о том, можно ли поручать женщине такую ответственную должность. С тех пор она зарекомендовала себя как отличный работник, и Хью подумал, что в будущем, вероятно, среди клерков в банке будет больше женщин.
Пройдя через черный выход к другой лестнице, Хью спустился в подвал, где располагалось почтовое отделение. Двое посыльных сортировали почту и заявки на приобретение «русских облигаций», которых уже набрался целый мешок. Хью решил, что им не помешает помощь еще двух младших клерков, а сам он будет сверять их подсчеты.
Эта работа заняла у него чуть ли не весь день. Было уже почти четыре часа, когда он вывел последний столбик цифр и откинулся на стуле. Оказалось, что заявок меньше ожидаемого и часть облигаций остается невыкупленной. Пусть этот остаток и совсем небольшой, но свою психологическую роль он сыграет, да и партнеры останутся недовольны.
Записав цифры на чистом листке бумаги, Хью отправился искать Малберри. В банке было довольно тихо. По требованию немногочисленных клиентов клерки за полированными прилавками снимали с полок тяжелые книги и ставили их обратно. Банк старался не иметь дела с отдельными частными клиентами, поскольку это был коммерческий банк, финансировавший в основном крупных предпринимателей и крупные компании. Как говорил Старый Сет, Пиластеров не интересуют засаленные монеты бакалейщиков или смятые банкноты портных — на них большой прибыли не сделаешь. Но здесь держали свои личные средства все члены семейства, и эта же привилегия распространялась на самых богатых и уважаемых клиентов. Хью заметил как раз одного из таких клиентов, сэра Джона Кэммела, с сыном которого учился вместе в Уиндфилде. Сэр Джон, худой лысый мужчина, сколотил состояние на угольных шахтах и на доках в своем поместье в Йоркшире. В настоящий момент он беспокойно расхаживал по мраморному полу и неодобрительно озирался по сторонам.
— Добрый день, сэр Джон. Надеюсь, вас уже обслуживают?
— Нет, не обслуживают, молодой человек. Здесь вообще кто-нибудь работает?
Хью быстро огляделся. Никого из партнеров или старших клерков поблизости не было. Он решил проявить инициативу:
— Не желаете подняться в кабинет партнеров, сэр? Я думаю, они с большим удовольствием встретятся с вами лично.
— Хорошо, я поднимусь.
Хью провел его наверх. Все партнеры, как повелось, работали в одном помещении; так им было удобнее решать важные вопросы и сверяться друг с другом. По обстановке этот кабинет походил на комнату для чтения в клубе джентльменов: обитые кожей диваны, книжные полки и большой центральный стол с газетами. С портретов в солидных рамах на стенах на своих потомков взирали Пиластеры-предки, все как один с горбатыми, похожими на клюв носами.
В кабинете никого не оказалось.
— Кто-нибудь совсем скоро придет, я уверен, — сказал Хью. — Вам предложить бокал мадеры?
Он подошел к буфету у стены и, не скупясь, наполнил бокал, пока сэр Джон устраивался в кожаном кресле.
— Кстати, я Хью Пиластер.
— Ах, вот как?
Сэр Джон, похоже, смягчился, узнав, что с ним разговаривает представитель семейства Пиластеров, а не какой-нибудь мальчик на побегушках.
— Насколько я помню, вы учились в Уиндфилде?
— Да, сэр. Вместе с вашим сыном Альбертом. Мы называли его Горбом…
— Всех Кэммелов называют Горбами. Верблюды, понимаете ли…
— Я не видел его с… с тех пор, — сказал Хью уклончиво.
— Он уехал в Капскую колонию, и там ему так понравилось, что он решил остаться. Сейчас он разводит лошадей.
Альберт Кэммел был один из тех, кто купался в заброшенном карьере в тот злополучный день 1866 года, когда утонул Питер Миддлтон. Хью так и не выслушал его версию событий.
— Хотелось бы написать ему письмо, — сказал он.
— Я уверен, что он будет рад получить весточку от бывшего одноклассника. Я оставлю вам его адрес.
Сэр Джон подсел к столу, окунул перо в чернильницу и нацарапал на листе бумаги адрес.
— Вот, держите.
— Благодарю вас.
Хью с удовлетворением заметил, что сэр Джон полностью растаял.
— Могу ли я вам быть полезным чем-то еще, пока вы ожидаете?
— Ну, пожалуй, вы могли бы разобраться с этим.
Сэр Джон вынул из кармана бумагу. Хью взял ее и внимательно рассмотрел. Это был чек на сто десять тысяч фунтов. До сих пор ему еще не доводилось держать в руках чеки на такую крупную сумму.
— Только что продал свою угольную шахту соседу, — объяснил сэр Джон.
— Хорошо, я положу это на ваш счет.
— И на каких процентах?
— Четыре процента, согласно нынешней ставке.
— Я думаю, это неплохо.
Хью замялся. Он подумал, что можно убедить сэра Джона приобрести российские облигации, и тогда вместо недостатка общее количество заявок будет слегка превышено. Стоит ли заводить речь об этом? Он уже превысил свои полномочия, проводив гостя в кабинет партнеров. Все же Хью решил рискнуть:
— Вы можете получить пять и три восьмых процента, вложив средства в российские облигации.
Сэр Джон заинтересованно прищурился.
— Это можно сделать сейчас?
— Да. Подписка заканчивается завтра, но для вас…
— Это надежно?
— Столь же надежно, как и правительство России.
— Я подумаю.
Волнение Хью усилилось; ему захотелось во что бы то ни стало завершить сделку.
— Завтра ставка может быть уже не такой высокой. Когда облигациями станут торговать на открытом рынке, цена может либо подскочить, либо понизиться, сами понимаете.
Тут ему показалось, что он проявляет чрезмерную настойчивость, и он решил немного охладить свой пыл:
— Сейчас я запишу этот чек на ваш счет, а вы, если пожелаете, можете поговорить с одним из моих родственников об облигациях.
— Хорошо, юный Пиластер, ступайте.
Хью вышел и в коридоре столкнулся с Сэмюэлом Пиластером.
— Дядюшка, у вас в кабинете сидит сэр Джон Кэммел. Я встретил его в общем зале. Он выглядел расстроенным, и поэтому я предложил ему бокал мадеры. Надеюсь, я поступил правильно.
— Думаю, что да, — сказал Сэмюэл. — Я позабочусь о нем.
— Он принес этот чек на сто десять тысяч фунтов. Я упомянул о русских облигациях. Сейчас подписка на них не разошлась еще примерно на сотню тысяч…
Сэмюэл приподнял бровь.
— Немного поспешно с вашей стороны…
— Я только сказал, что он может поговорить об этом с одним из партнеров, если его заинтересует высокая ставка.
— Хорошо. Неплохая идея.
Хью вернулся в общий зал, нашел гроссбух, где отмечались операции по счету сэра Джона, и записал приход, после чего отнес чек клерку, регистрирующему движение средств. Затем он вернулся на третий этаж в кабинет Малберри, показал своему начальнику бумагу с записью подсчетов, упомянул о том, что сэр Джон Кэммел может заинтересоваться оставшимися облигациями, и сел за свой стол.
В кабинет вошел посыльный с чаем и бутербродами на подносе. Такую легкую закуску предлагали всем служащим, задерживающимся на работе после половины пятого. Когда дел было не-много, большинство уходило в четыре. Банковские клерки считались рангом выше всех остальных, и им завидовали все служащие торговых и транспортных контор, часто работавшие допоздна и иногда даже далеко за полночь.
Чуть позже в кабинет зашел Сэмюэл, чтобы передать Малберри кое-какие документы.
— Сэр Джон приобрел облигации, — сказал он Хью. — Вы удачно воспользовались подвернувшейся возможностью.
— Благодарю вас.
Тут Сэмюэл обратил внимание на помеченные ярлычками ящики на письменном столе Малберри.
— А это еще что такое? — спросил он удивленно. — «Вниманию главного клерка»… «Рассмотрено главным клерком…»
— Это чтобы отделить приходящие бумаги от уже рассмотренных и исходящих, — объяснил Малберри. — Чтобы не создавать путаницы.
— Любопытная схема. Пожалуй, распоряжусь сделать у себя так же.
— Честно сказать, это была идея молодого мистера Хью.
Сэмюэл повернулся и заинтересованно посмотрел на Хью.
— А вы проницательный молодой человек, как я погляжу.
Хью часто говорили, что он слишком зазнается, поэтому на этот раз он решил проявить скромность:
— Мне еще предстоит многому научиться и многое усвоить, сэр.
— Только не надо этой ложной скромности. Скажите, а вот если вас освободят из-под начала Малберри, чем бы вы предпочли заняться?
Раздумывать над ответом Хью не стал. Он уже давно решил, что хочет стать письмоводителем. Большинство служащих занимались лишь частью любой сделки — той частью, за которую несли ответственность, — но письмоводитель, составлявший письма клиентам, анализировал сразу всю сделку. Это была наилучшая должность для молодого человека, желавшего научиться действительно чему-то важному и добиться повышения в дальнейшем. К тому же письмоводитель дяди Сэмюэла, Билл Роуз, собирался подать в отставку.
Без промедления Хью ответил:
— Я хотел бы стать вашим письмоводителем, сэр.
— Вот как? Прослужив всего лишь год в банке?
— Когда мистер Роуз уйдет в отставку, у меня уже будет полтора года за плечами.
— Действительно.
Ответ Хью, казалось, позабавил Сэмюэла, но отказа он не дал.
— Хорошо, посмотрим, — сказал он и вышел.
— Это вы посоветовали сэру Джону приобрести остаток российских облигаций? — спросил Малберри.
— Я только упомянул, что есть такая возможность.
— Ну что ж…. — протянул Малберри. — Так-так-так…
И некоторое время сидел, внимательно разглядывая Хью.
В прекрасный летний воскресный полдень весь Лондон высыпал на улицы, чтобы проветриться и похвастаться своими туалетами. Экипажи по Пиккадилли не ездили, ибо только немощный запрягает в день отдохновения. Мэйзи Робинсон и Эйприл Тилсли прогуливались по широкой улице, разглядывая особняки богачей и пытаясь привлечь внимание мужчин.
Они снимали одну комнату в Сохо, в полуразвалившемся доме на Карнаби-стрит, близ Сент-Джеймского работного дома. Просыпались они около полудня, неспешно одевались и выходили на улицы. Под вечер они обычно находили пару мужчин, готовых заплатить за их ужин; в противном случае приходилось голодать. Денег у них почти не было, но и потребности их были невелики. Когда наступала пора платить за жилье, Эйприл просила одного из своих дружков «дать ей взаймы». Мэйзи выходила на прогулку всегда в одном и том же платье, стирая его каждый вечер. Она надеялась, что кто-нибудь скоро купит ей еще одно платье. Рано или поздно кто-нибудь из мужчин, покупавших ей ужин, женится на ней или возьмет на содержание в качестве любовницы.
Эйприл никак не могла забыть Тонио Сильва, южноамериканца, с которым познакомилась.
— Подумать только! Он может позволить себе проиграть десять гиней за одну ставку! — восклицала она. — И мне всегда нравились рыженькие.
— А другой южноамериканец мне не понравился, темненький, — сказала Мэйзи.
— Мики? Он тоже красавчик.
— Да, но какой-то скользкий и неприятный.
Эйприл показала на огромный дом:
— Здесь живет отец Солли.
Дом стоял чуть вдали от дороги, и к нему вела полукруглая подъездная дорога. Он походил на древнегреческий храм с рядами колонн, доходивших до самой крыши. Массивная входная дверь блестела медью, окна были завешаны красными бархатными шторами.
— Представь себе — когда-нибудь и ты будешь там жить.
Мэйзи покачала головой:
— Только не я.
— Такие случаи бывали, — уверенно продолжила Эйприл. — Просто нужно казаться смелее и раскованнее девушек из высшего класса, а это нетрудно. Когда будешь замужем, их выговор освоить можно быстро. Ты и так неплохо говоришь, ну, если только не рассердишься. Солли — приятный малый, вежливый и добрый.
— Добрый расплывшийся толстяк, — сказала Мэйзи, поморщившись.
— Но такой богатый! Говорят, его отец держит у себя в сельском доме целый оркестр на тот случай, если ему захочется послушать музыку за обедом!
Мэйзи вздохнула. Ей не хотелось думать о Солли.
— А куда вы отправились, когда я накричала на этого Хью?
— Смотрели крысиные бои. А потом мы с Тони пошли в гостиницу «Баттс».
— И вы… у вас было это самое?
— Конечно! А зачем иначе идти в «Баттс»?
— Играть в карты?
Обе они расхохотались, но Эйприл посмотрела на Мэйзи с недоверием.
— А разве у вас с Солли этого не было?
— Ну… я порадовала его немного.
— Как это?
Мэйзи потрясла в воздухе кулаком, и они снова расхохотались.
— Значит, потискала его рукой. И все? Но почему?
Мэйзи пожала плечами.
— Ну, может, ты и права. Иногда лучше не давать им всего сразу. Если подержать их на поводке, они становятся более покладистыми.
Мэйзи решила сменить тему:
— Неприятно, что пришлось вспомнить об этих Пиластерах.
Эйприл кивнула.
— Ненавижу всех этих злопыхучих деляг и начальников, — с неожиданной злобой выпалила Эйприл и добавила пару слов, от которых покраснела даже привыкшая к брани цирковых артистов Мэйзи. — Никогда не стану работать на одного из них. Вот почему я этим занимаюсь. Сама назначаю себе цену и получаю задаток.
— Мы с братом сбежали из дома в тот день, когда обанкротился Тобиас Пиластер, — сказала Мэйзи и горестно улыбнулась. — Можно сказать, что сегодня я здесь как раз по милости Пиластеров.
— Куда ты сбежала? Сразу в цирк?
— Нет.
Мэйзи вздохнула. При воспоминании о том, как ей было страшно и одиноко, у нее сжалось сердце.
— Брат пробрался на корабль, который уплывал в Бостон. С тех пор я его не видела и даже не слыхала о нем. Сама я спала неделю в куче мусора. Слава богу, погода тогда была теплой — стоял май. Один день только шел дождь. Я закуталась в какое-то тряпье и потом несколько лет выводила вшей… Помню похороны.
— Чьи?
— Тобиаса Пиластера. Процессия шла по улицам. Он был известным человеком в городе. Помню мальчишку, ненамного старше меня, в черном фраке и с цилиндром на голове. Он еще держал за руку свою мать. Наверное, это был Хью.
— Вот оно как сложилось, — сказала Эйприл.
— После этого я пошла в Ньюкасл. Переоделась мальчишкой и попросилась помогать конюхам в конюшнях. Мне разрешили спать в соломе рядом с лошадьми. Там я прожила три года.
— А почему ушла?
— Кое-что выросло, — сказала Мэйзи, обхватив ладонями груди.
Проходивший мимо них мужчина средних лет заметил этот жест и вытаращил глаза.
— Хозяин конюшни увидел их, понял, что я девчонка, и попытался меня изнасиловать. Я хватила его хлыстом по лицу, и на этом моя работа закончилась.
— Жаль, что не прирезала его, — сказала Эйприл.
— Ну уж точно охладила его пыл.
— Надо было дать ему ногой промеж ног.
— Наверное, это ему бы понравилось.
— А после конюшен ты куда направилась?
— Присоединилась к цирку. Сначала ухаживала за лошадьми, а потом и сама ездить стала.
Мэйзи с сожалением вздохнула.
— В цирке мне нравилось. Народ там горячий, но неплохой.
— Сдается мне, иногда слишком горячий.
Мэйзи кивнула.
— Главный по манежу временами просто проходу не давал. А однажды заявил — давай мол, бери в рот прямо здесь, а то хуже будет. Ну, и я решила, раз уж мне суждено сосать члены, так уж лучше не такому говнюку и не забесплатно.
Мэйзи быстро перенимала откровенность Эйприл и училась говорить обо всем без лишних намеков.
— И сколько ты уже отсосала с тех пор? — спросила Эйприл, прищурив глаза.
— Честно сказать, ни одного, — от этого признания Мэйзи стало немного неловко. — Не могу врать тебе, Эйприл. Не знаю даже, может, я не гожусь для такого занятия.
— Да ладно тебе! Еще как годишься! — возразила Эйприл. — У тебя такой блеск в глазах, ни один мужик не устоит! Послушай меня. Ты, главное, будь понастойчивей с этим Солли Гринборном. Каждый раз позволяй ему немного больше. Сначала дай себя пощупать между ног. На следующий раз разденься и покажи себя голой… Недели через три он уже сам не свой будет. Потом, как-нибудь ночью, стяни с него штаны, оближи его штуковину и скажи: «Если купишь мне домик в Челси, мы сможем проделывать это в любое время, когда захочешь». Клянусь тебе, Мэйзи, если Солли не согласится, я в монастырь уйду.
Мэйзи понимала, что ее подруга права, но душа ее восставала против такого предложения. Она даже сама не понимала почему. Отчасти оттого, что Солли ее не привлекал. Но отчасти и из-за того, что он, как это ни странно, был ей немного симпатичен. Ей не хотелось становиться бессердечной обольстительницей и вертеть им без всякого сожаления. И, что хуже всего, в таком случае пришлось бы навсегда позабыть о своей мечте — выйти замуж за мужчину, которого она любит всем сердцем. С другой стороны, надо же как-то жить, а жить, как родители, ей не хотелось — всю неделю сидеть впроголодь в ожидании денег и бояться, что какой-то разорившийся банк в сотнях миль лишит ее и этой призрачной надежды.
— Ну а как тебе остальные? Кто-нибудь понравился? — не унималась Эйприл.
— Понравился Хью. Только я обидела его.
— Все равно у него нет денег.
— Эдвард свинья. Мики меня пугает, а Тонио твой.
— Ну, значит, остается Солли.
— Не знаю.
— Зато я знаю. Упустишь свой шанс — всю жизнь будешь ходить взад-вперед по Пиккадилли, смотреть на этот дом и думать: «Я бы могла жить в нем…»
— Может, и буду думать.
— А если не Солли, то кто? Под конец, глядишь, придется согласиться на пожилого бакалейщика, который будет прятать от тебя деньги и заставлять стирать его белье.
Все время, пока они шли к западной стороне Пиккадилли, а потом повернули на север к Мэйферу, Мэйзи размышляла над такой перспективой. Возможно, если проявить настойчивость, ей и в самом деле удастся женить на себе Солли. И светскую даму изображать ей не составит труда. Ей всегда было легко подстраиваться под речь окружающих, так что выговор — это не проблема. Но ей казалась противной сама мысль о том, что придется дурачить бедного Солли.
Их путь пролегал мимо конюшен большого извозчичьего двора. На Мэйзи нахлынули воспоминания, и она остановилась приласкать подошедшего к ограде высокого гнедого жеребца. Конь тут же ткнулся мордой в ее руки.
— Рыжик не каждого подпускает к себе, — произнес мужской голос.
Мэйзи обернулась и увидела мужчину средних лет в черной визитке и желтом жилете. Строгая одежда никак не вязалась с задубелым лицом и просторечным говором. Должно быть, перед ними стоял бывший старший конюх, основавший свое предприятие и разбогатевший. Улыбнувшись, Мэйзи сказала:
— А вот меня он нисколько не боится, правда, Рыжик?
— Уж не даст ли он вам проскакать на нем верхом?
— Проскакать верхом? Это запросто можно, хоть с седлом, хоть без седла и даже стоя на спине. Он ваш?
Мужчина слегка поклонился и сказал:
— Джордж Сэммелз, к вашим услугам, леди; собственник, как выражаются здесь.
Он махнул рукой к двери, над которым действительно висела вывеска с его именем.
— Не хочу хвастаться, мистер Сэммелз, но последние четыре года я провела в цирке, так что, пожалуй, смогу проскакать на чем угодно, что находится в вашей конюшне.
— В самом деле? — переспросил мужчина и задумался, поглаживая подбородок. — Так-так…
— У вас что-то на уме? — вмешалась Эйприл.
Мистер Сэммелз замялся.
— Наверное, вы скажете, что дело чудное, но я думаю вот что… Я думаю, не откажется ли эта леди от одного делового предложения.
Мэйзи немного удивилась. До сих пор ей казалось, что это простая, ни к чему не обязывающая болтовня случайных встречных.
— Говорите.
— Мы всегда готовы к деловым предложениям, — не преминула вставить свое слово Эйприл.
Но Мэйзи казалось, что мистер Сэммелз имеет в виду совсем не то, о чем подумала Эйприл.
— Знаете, такое дело… Было бы неплохо продать Рыжика, но ведь коней не продают, держа их взаперти. Вот если бы такая красивая леди, как вы, — простите за прямоту, но так и есть, — так вот, если бы такая красивая леди поездила на нем с часок-другой по парку, то, глядишь, кто-нибудь и спросил бы вас, сколько вы хотите за такого отличного жеребчика.
«А будет ли мне в этом выгода?» — подумала Мэйзи. Неужели он предлагает ей заработать, не требуя при этом взамен ее тело или ее душу? Вслух она этот вопрос не задала и вместо этого спросила:
— И тогда я скажу этому любопытному: «Есть один человек тут неподалеку, в Карзонских конюшнях, зовут мистером Сэммелзом, это его конек, вот к нему и обращайтесь». Верно?
— Как пить дать верно, леди. Ну, разве что лучше не называть Рыжика коньком, а говорить «это великолепное создание» или «этот изумительный образец лошадиной породы». Ну, или что-то в этом роде.
— Можно и так, — сказала Мэйзи, думая о том, что лучше ей самой придумать что-нибудь вместо слов Сэммелза. — А теперь к делу.
Она больше не могла делать вид, что деньги ее совершенно не интересуют.
— Сколько вы мне заплатите?
— А сколько, по-вашему, это стоит?
— Фунт в день, — назвала Мэйзи совершенно несуразную сумму.
— Многовато, — нисколько не обидевшись, отозвался мужчина. — Скажем, вполовину меньше.
Мэйзи едва могла поверить своим ушам. Десять шиллингов в день для девушки ее положения были невиданной платой; горничные по дому были на седьмом небе от счастья, если им платили шиллинг. Сердце ее заколотилось.
— Договорились, — сказала она быстро, боясь, как бы он не передумал. — Когда мне приступать?
— Приходите завтра в половине одиннадцатого.
— Хорошо, приду.
Они пожали друг другу руки, и девушки продолжили путь.
— Только не забудьте надеть то же платье, что и сегодня, оно вам очень идет! — крикнул им вслед Сэммелз.
— Не беспокойтесь! — отозвалась Мэйзи.
Это было ее единственное платье, но она не стала говорить об этом Сэммелзу.
СТОЛПОТВОРЕНИЕ В ПАРКЕ
Редактору газеты «Таймс»
Уважаемый сэр!
В последние несколько дней в Гайд-парке было замечено странное явление — каждое утро, примерно в половине двенадцатого, образуется такое небывалое скопление экипажей, что примерно на час прекращается всякое движение. Тому были предложены разнообразные объяснения, а именно: что на начало сезона в город съезжаются многочисленные обитатели сельских поместий; или, например, что благосостояние Лондона достигло таких высот, что даже супруги торговцев заводят здесь себе экипажи для прогулок по парку; но истинная причина так и не была упомянута. Настоящая вина лежит на некоей даме, чье имя неизвестно, но которую уже прозвали Львицей — вне всякого сомнения, по причине рыжевато-каштанового цвета волос. Это очаровательное создание, прекрасно одетое, держится в седле с такой грациозностью и с такой невозмутимостью, которым позавидовала бы изрядная доля мужчин; с такой же ловкостью она управляет парой идеально подходящих друг другу лошадей, запряженных в экипаж. Слава о ее красоте и мастерстве верховой езды разлетелась настолько быстро, что теперь весь Лондон стекается в парк к тому часу, когда ожидается ее появление; в результате возникает столпотворение, не позволяющее никому двигаться самым решительным образом. Не могли бы вы, сэр, чья обязанность заключается как раз в том, чтобы знать все и всех, выяснить истинное имя этой Львицы и убедить ее воздержаться от посещения парка, дабы вернуть ему прежний покой, тихую благопристойность и свободу передвижения?
Искренне ваш покорный слуга,
НАБЛЮДАТЕЛЬ
«Должно быть, это шуточное письмо», — подумал Хью, откладывая газету. В том, что Львица существовала на самом деле, он почти не сомневался — о ней говорили многие служащие в банке, — но вряд ли она была причиной столпотворения. Тем не менее эта заметка его заинтриговала. Он посмотрел в окно. Окна Уайтхэвен-Хауса с этой стороны выходили как раз на парк. Стояло яркое солнечное утро, и в этот выходной день парк уже был заполнен толпами людей, как расхаживающих пешком, так и разъезжающих в экипажах. Хью захотелось тоже прогуляться по парку, чтобы самому увидеть причину всех этих слухов.
Тетя Августа также планировала посетить парк, и ее ландо уже стояло у крыльца дома. На козлах повозки сидел кучер в парике и ливрее, готовый отправиться в путь по первому слову. Августа выезжала в парк почти каждое утро, согласно обычаю аристократов и самых богатых представителей среднего класса. Утверждалось, что прогулка на свежем воздухе улучшает кровообращение, но гораздо важнее была возможность показать себя и посмотреть на других. Настоящей причиной столпотворения было то, что всякий раз, когда каким-нибудь знакомым дамам приходило в голову поприветствовать друг друга и обменяться сплетнями, их экипажи останавливались посреди дороги, не давая проезжать другим.
Услышав резкий голос тетки, Хью встал из-за столика для завтрака и вышел в холл. Как всегда, Августа была прекрасно одета. На этот раз на ней было пурпурное платье с плотно облегающим талию жакетом и целым ворохом рюшек внизу. Из общего вида, правда, выбивалась миниатюрная соломенная шляпка, не более трех дюймов в диаметре, водруженная на высокую прическу надо лбом. Это был последний писк моды, и на молоденьких хорошеньких девушках такие шляпки смотрелись великолепно; Августу же трудно было назвать молоденькой хорошенькой девушкой, и потому шляпка казалась просто нелепой и смешной. К чести Августы стоило сказать, что она нечасто допускала такие ошибки в своем внешнем виде, но когда допускала, то все они происходили от того, что она слишком слепо следовала моде.
Сейчас Августа обращалась к дядюшке Джозефу, у которого был немного ошарашенный вид, как и всякий раз, когда с ним разговаривала его жена. Он стоял перед ней, слегка развернувшись, нетерпеливо поглаживая густые бакенбарды. Хью часто задумывался над тем, сохранились ли между ними какие-то нежные чувства. Возможно, они когда-то действительно любили друг друга, ведь у них родились Эдвард и Клементина. Они редко демонстрировали свою преданность друг другу, но время от времени Августа каким-нибудь жестом или словом показывала, что Джозеф ей небезразличен. «Наверное, любовь между ними еще не полностью остыла», — подумал Хью.
Августа продолжила речь, как будто Хью здесь и не было. Впрочем, она всегда так вела себя в его присутствии.
— Все семейство взволновано. Того и гляди разразится скандал! — настойчиво повторяла она, как будто Джозеф ей что-то возражал.
— Но ведь никто все эти годы и словом не обмолвился. Никому это никогда не казалось скандальным.
— Потому что Сэмюэл не старший партнер. Рядовому человеку дозволяется многое, если он не привлекает к себе внимания. Но старший партнер Банка Пиластеров — персона публичная, и к нему будут прикованы глаза всего общества.
— Ну что ж, пока вопрос этот не настолько безотлагателен. Дядя Сет до сих пор жив, и, судя по его виду, продержится еще долгое время.
— Я знаю, — сказала Августа с нотками разочарования в голосе. — Иногда мне хотелось бы…
Она осеклась, как если бы едва не сказала лишнего.
— Рано или поздно ему придется передать бразды правления. Вполне может статься так, что он решится на это завтра. Кузен Сэмюэл не имеет права делать вид, будто ему все сойдет с рук.
— Возможно, — сказал Джозеф. — Но ситуация и впрямь такова, как ты говоришь, я даже не знаю, что делать….
— Нужно рассказать об этом Сету.
Хью задумался над тем, известны ли Старому Сету подробности личной жизни своего сына. В глубине души, пожалуй, он и догадывался о чем-то, но никогда не признавался в этом даже самому себе.
Было заметно, что Джозефу неловко вести разговор на такую тему.
— Да, конечно, обвинять человека в чем-то недостойном крайне неприятно, — лицемерно продолжала сокрушаться Августа. — Но нужно же дать Сэмюэлу понять, что если он не прекратит свое дурное поведение, то придется обо всем сообщить его отцу.
Хью поражался ее хитрости и жестокости. Она буквально заставляла Сэмюэла отказаться от всякой связи с секретарем, иначе Старый Сет без всяких недомолвок и намеков узнал бы, что его сын едва ли не женат на мужчине.
На самом деле ей совершенно наплевать на Сэмюэла и его секретаря. Ей просто не хочется, чтобы он становился старшим партнером; ее хочется, чтобы эта должность досталась ее мужу. На взгляд Хью, это был крайне гнусный план, и он удивлялся, как Джозеф не понимает, к чему клонит его жена.
— Я бы предпочел разобраться в ситуации без таких крайних мер, — нерешительно заявил Джозеф.
Августа понизила голос до вкрадчивого шепота. В такие моменты Хью всегда казалось, что она говорит неискренне, словно пытающийся мурлыкать дракон.
— Я нисколько не сомневаюсь, что ты придумаешь, как разрешить это дело, — сказала она и заискивающе улыбнулась. — Поедешь сегодня в парк? Мне хотелось бы прогуляться в твоей компании.
Джозеф отрицательно покачал головой.
— Мне нужно присутствовать в банке.
— Какая досада! Сидеть в пыльном и душном кабинете в такой прекрасный день!
— В Болонье паника, понимаешь ли.
Хью заинтересовали его слова. Со времен «Венского краха» произошло еще несколько банкротств банков и ликвидаций крупных компаний в разных частях Европы, но слово «паника» употреблялось впервые. До сих пор Лондон оставался в стороне от финансовой бури. В июне учетная ставка, этот термометр финансового мира, поднялась на семь процентов — не слишком высокое повышение, к тому же она уже снова опустилась до шести процентов. Но, возможно, сегодня ожидается какое-то особое известие.
— Я уверена, что эта паника нас не коснется, — сказала Августа.
— Пока мы принимаем меры, нет, — ответил Джозеф.
— Но ведь сегодня выходной! В банке никого не будет, никто даже не подаст тебе чай!
— Уж как-нибудь проживу полдня и без чая.
— Тогда я через час пошлю к тебе Сару. Она принесет твой любимый вишневый пирог и сделает чай.
Хью подумал, что ему предоставляется неплохая возможность.
— Можно, я пойду с вами, дядя? Вам может понадобиться помощник.
Джозеф отрицательно помотал головой.
— Нет, ты мне не понадобишься.
— Он может выполнять для тебя кое-какие мелкие поручения, — сказала Августа.
— Или дать кое-какой совет, — ухмыльнулся Хью.
Джозеф не оценил шутки.
— Я буду просто следить за телеграфными сообщениями и решать, что делать завтра, когда откроются рынки.
— Мне бы все равно хотелось пойти, просто из интереса, — настаивал Хью, хотя и сам понимал, что допускает глупость.
Джозеф не терпел, когда ему надоедали.
— Я же сказал, что ты мне не нужен, — выпалил он раздраженно. — Поезжай в парк с теткой, ей понадобятся сопровождающие.
С этими словами он надел шляпу и вышел.
— У тебя, Хью, настоящий талант выводить из себя людей, — сказала Августа. — Бери шляпу и выходи, я уже готова.
Хью не хотелось ехать с теткой, но раз уж Джозеф так решил, то ничего не оставалось делать. К тому же ему было любопытно проверить слухи о Львице, поэтому он не стал возражать.
В холл вышла дочь Августы, Клементина, также в полном параде и готовая к прогулке. В детстве, когда они играли вместе с Хью, Клементина вечно на него ябедничала. Когда ей было семь лет, она попросила Хью показать «петушка», потом рассказала обо всем матери, и Хью сильно выпороли. Теперь, в двадцать лет, она выглядела копией своей матери, только была менее властной и более ехидной.
Все они вышли на крыльцо, и кучер помог им сесть в экипаж. Это была новая коляска, покрашенная в синий свет, которую везла пара серых меринов, — выезд, достойный супруги богатого банкира. Августа и Клементина сели на заднее сиденье, а Хью расположился напротив них, спиной к дороге. Верх коляски был откинут, потому что вовсю сияло солнце, но дамы открыли солнечные зонты. Кучер щелкнул кнутом, и они тронулись.
Чуть позже они выехали на Саут-Кэрридж-Драйв, заполненный до предела, как и утверждал автор письма в «Таймс». Здесь сотнями разъезжали верхом на лошадях мужчины в визитках и цилиндрах и сидевшие в седле боком дамы в разноцветных великолепных платьях; протискивались мимо друг друга блестевшие свежими красками десятки экипажей разных видов — открытые и закрытые, двухколесные и четырехколесные; дети ездили на пони, парочки прогуливались пешком. Все двигались медленно, что позволяло лучше разглядывать коней, экипажи, платья и шляпы. Августа разговаривала с дочерью, а Хью время от времени только кивал и поддакивал.
— Вон леди Сент-Энн в шляпке а-ля Долли Варден! — воскликнула Клементина.
— Такие шляпы вышли из моды год назад, — сказала Августа.
— Угу, — кивнул Хью.
Мимо них проехал еще один экипаж, в котором Хью увидел свою другую тетку, Мадлен Хартсхорн. Он подумал, что ей бы еще бакенбарды — и была бы вылитый брат Джозеф. С Августой у них установились доверительные отношения, и вместе они заведовали всей общественной жизнью семейства. Заведовала в этом союзе, конечно, Августа, но Мадлен всячески ее поддерживала.
Оба экипажа остановились, и дамы обменялись приветствиями. За ними остановились еще две-три коляски, которым они загородили путь.
— Садитесь к нам, я хочу поговорить с вами, — предложила Августа.
С помощью кучера Мадлен спустилась со своего экипажа, села в экипаж Августы, и дальше они поехали вместе.
— Говорят, Сэмюэлу пригрозили рассказать о его секретаре Старому Сету.
— О нет! — воскликнула Мадлен. — Это недопустимо!
— Я говорила с Джозефом, но его не переубедишь, — продолжила Августа.
Она сказала это таким искренним тоном, что Хью едва не поперхнулся от удивления. «Как ей это удается? Может, она сама себя убеждает в том, что говорит правду, когда ей это выгодно?»
— Я поговорю с Джорджем, — сказала Мадлен. — Такого потрясения Старый Сет может не вынести.
Хью подумал, не сообщить ли об этом разговоре Джозефу. Он-то наверняка будет возмущен, узнав, что их жены пытаются ими руководить. Но поверит ли он Хью? Мнение Хью для Джозефа ничего не значит, как и для Августы, — вот почему она нисколько не стесняется говорить такие вещи в его присутствии.
Их экипаж вновь замедлил движение и едва не остановился. Впереди образовалось большое скопление лошадей и колясок.
— Что там еще? — раздраженно спросила Августа.
— Наверное, Львица, — взволнованно ответила Клементина.
Хью вытянул шею, но не смог увидеть, что вызвало задержку. Впереди виднелись несколько экипажей разных видов, с десяток лошадей и множество пешеходов.
— Что еще за Львица? — переспросила Августа.
— Ах, мама, та самая загадочная дама, про которую все только и говорят!
Тут из толпы выехал небольшой фаэтон с парой высоких пони, которым управляла женщина.
— Вот она, Львица! — воскликнула Клементина.
Хью посмотрел на женщину в фаэтоне и сразу узнал ее.
Это была Мэйзи Робинсон.
Она щелкнула кнутом, и пони ускорили ход. Мэйзи выглядела великолепно в коричневом платье из тонкой шерсти с шелковыми оборками. Вокруг шеи большим бантом был повязан кофейного цвета платок. На голове ее красовалась кокетливая шляпка с изящно загнутыми полями.
Хью снова с досадой вспомнил о том, как нелестно она отзывалась о его отце. Она совершенно не разбиралась в финансах и потому не имела права сыпать обвинениями в бесчестности. Но следовало признать, что внешне она совершенно очаровательна. Было что-то бесконечно притягивающее в ее небольшом, но ладно сложенном теле, в наклоне шляпки на голове и даже в том, как уверенно она держит кнут и поводья.
Значит, Мэйзи Робинсон и есть та самая Львица. Но откуда у нее этот экипаж и лошади? Неужели она разбогатела? Что она задумала таким своим поведением?
Пока Хью словно зачарованный не сводил с нее глаз, произошел небольшой инцидент.
Мимо экипажа Августы проезжал всадник на породистой нервной лошади, которая, испугавшись заливистого лая маленького терьера, встала на дыбы, отчего всадник свалился на дорогу — прямо перед фаэтоном Мэйзи.
Мэйзи быстро свернула в сторону, продемонстрировав необыкновенное самообладание и умение управлять лошадьми. Но при этом ее экипаж проехал в опасной близости от лошадей Августы. Кучер резко натянул поводья и разразился проклятьями. Фаэтон Мэйзи остановился как раз напротив их коляски.
Все смотрели на упавшего джентльмена, который, по всей видимости, отделался легкими ушибами. Встав на ноги, он отряхнулся, и, негодующе качая головой, пошел за своей лошадью.
Мэйзи узнала Хью.
— Хью Пиластер, вот так встреча! — воскликнула она.
Хью покраснел.
— Доброе утро, — пробормотал он, не имея ни малейшего представления, как быть дальше.
Он тут же понял, что допустил серьезное нарушение этикета. Ему не следовало признаваться, что он знаком с Мэйзи, поскольку он едва ли мог представить ее своим теткам как свою знакомую. Нужно было просто промолчать или с высокомерным видом сказать, что она ошиблась.
Но Мэйзи и не думала обращаться к дамам.
— Ну как, нравятся пони? — продолжила она беззаботно, словно между ними и не было никакой ссоры.
Сердце Хью совершенно растаяло от этой удивительной девушки, которая так умело управляла лошадьми, от ее простодушной манеры держаться и от ее трогательной искренности.
— Да, замечательные пони, — сказал он, даже не посмотрев на них.
— Они на продажу.
— Хью, дорогой, скажи этой особе, что нам нужно проехать! — произнесла ледяным голосом Августа.
Мэйзи словно только сейчас заметила Августу.
— Заткни свою пасть, старая сучка, — сказала она почти беззлобно, словно отмахиваясь от назойливой мухи.
Клементина задохнулась от возмущения, а тетка Мадлен в ужасе вскрикнула. Даже у Хью отвисла челюсть. Из-за великолепного платья и дорогого экипажа он и забыл, что перед ним бывшая циркачка из трущоб. Ее слова были настолько вульгарны, что Августа поначалу даже не нашлась что ответить. Никто еще к ней не обращался подобным образом.
Мэйзи не дала ей времени на раздумья. Повернувшись к Хью, она сказала:
— Передай своему кузену Эдварду, что он может купить моих пони!
После чего взмахнула хлыстом и поехала дальше.
К Августе наконец-то вернулся дар речи.
— Как ты смеешь разговаривать в моем присутствии с такой персоной? — разбушевалась она. — Еще и шляпу снял перед ней!
Хью продолжал зачарованно смотреть на грациозную фигуру Мэйзи в удалявшемся фаэтоне.
— Да, Хью, объясни нам, откуда ты ее знаешь? — вставила свое слово тетка Мадлен. — Хорошо воспитанные молодые люди не должны знакомиться с такими отбросами. И, как я полагаю, ты еще и Эдварда с ней познакомил.
С Мэйзи Хью познакомил как раз Эдвард, но Хью не хотелось сваливать на него всю вину. Все равно ему бы не поверили.
— На самом деле я с ней почти незнаком. Мы с ней только однажды виделись.
Клементину заинтриговал его ответ.
— И где же ты с ней виделся?
— В одном заведении под названием «Аргайл-румз».
Августа бросила на Клементину осуждающий взгляд и сказала:
— Не желаю обсуждать такие вещи. Хью, скажи Бакстеру, чтобы он отвез нас домой.
— Я лучше прогуляюсь, — сказал Хью, открывая дверь экипажа.
— Ты хочешь догнать эту женщину? — возмутилась Августа. — Я запрещаю тебе!
— Поезжайте, Бакстер, — сказал Хью, шагнув на дорогу.
Кучер встряхнул поводьями, колеса развернулись, и Хью вежливо приподнял шляпу перед удалявшимися тетушками.
Сейчас ему совершенно не хотелось выслушивать их упреки. Его ожидали серьезные неприятности. Августа непременно расскажет об этой встрече Джозефу, а вскоре и все партнеры банка узнают, что Хью встречается с женщинами сомнительного поведения.
Но сейчас стоял прекрасный день, светило солнце, и в парке беззаботно прогуливались люди, наслаждавшиеся хорошей погодой. В такой обстановке ему никак не хотелось забивать себе голову мрачными мыслями.
Он бодро пошел по тропинке, чувствуя себя лучше с каждым шагом. Он шел в сторону, противоположную той, в какую удалилась Мэйзи. Дорога, по которой ездили экипажи, огибала парк кругом, поэтому он скоро сможет снова встретить ее.
Ему хотелось поговорить с ней подольше и наконец-то уладить недоразумение с отцом. Странно, но теперь он нисколько не обижался на ее слова. Она просто ошибалась, и если он объяснит ей, как все было в действительности, она поймет. Сама мысль о том, что можно с ней поговорить, заставляла быстрее биться сердце.
Дойдя до угла Гайд-парка, он повернул на север и пошел по Парк-Лейн. По дороге ему пришлось много раз приподнять шляпу, приветствуя многочисленных родственников и знакомых: Молодой Уильям и Беатрис в двухместном «брогаме», Дядя Сэмюэл на гнедой кобыле, мистер Малберри с женой и детьми. Мэйзи, должно быть, остановилась на дальней стороне парка или уехала совсем. Ему стало казаться, что он больше ее не встретит.
Но он встретил ее.
Она как раз собиралась уезжать и пересекала Парк-Лейн. Он сразу узнал ее по кофейного цвета шелковому шарфу с бантом. Его она не замечала.
Поддавшись порыву, Хью побежал вслед за ней за пределы парка, в Мэйфер, стараясь не потерять ее из виду на петлявших улочках. Остановившись перед конюшнями, она сошла с маленького фаэтона и передала поводья вышедшему из ворот конюху.
Замедлив шаг, чтобы перевести дыхание, Хью подошел к ней. Он сам не понимал, что на него нашло.
— Здравствуйте, мисс Робинсон! — сказал он, запыхавшись.
— Здравствуйте еще раз!
— Я следовал за вами, — сказал он, хотя это было и так понятно.
— Зачем же? — спросила она простодушно.
Не подумав, он выпалил:
— Хотел спросить вас, не согласитесь ли вы как-нибудь провести со мной вечер.
Мэйзи склонила голову набок и слегка нахмурилась, раздумывая над его предложением. Выражение ее лица было дружелюбным, как будто ей понравилась эта идея, и он понадеялся, что она согласится. Но, похоже, внутри ее шла какая-то борьба между желанием и более практическими соображениями. Отведя взгляд, она нахмурилась еще больше и, казалось, окончательно определилась.
— Вы не можете себе меня позволить, — сказала она решительно, повернулась и пошла в конюшню.
Ферма Кэммелов
Капская колония
Южная Африка
14 июля 1873 года
Дорогой Хью!
Как я рад получить от тебя весточку! Здесь довольно одиноко и скучно. Ты не представляешь, какое это удовольствие — получить длительное, обстоятельное письмо из дома. Миссис Кэммел, бывшей до замужества Амелией Клэпхем, особенно понравился твой рассказ про Львицу…
Я понимаю, что сейчас уже поздно упоминать об этом, но смерть твоего отца меня сильно потрясла. Школьники не пишут друг другу писем соболезнования. К тому же твою трагедию затмила еще более ужасная трагедия, произошедшая в тот же день. Но поверь мне, многие из нас думали о тебе и говорили о тебе, после того как ты так неожиданно покинул школу…
Я рад, что ты спросил меня о Питере. С того самого дня я чувствовал себя виноватым. Я не видел непосредственно, как утонул этот бедняга, но видел достаточно, чтобы прийти к кое-каким выводам.
Твой кузен Эдвард, как ты однажды очень удачно образно выразился, действительно «был гнилее дохлой кошки». Ты быстро подобрал свою одежду из пруда и с земли, но Питер с Тонио задержались.
Я купался на другой стороне пруда, и я не думаю, что Эдвард с Мики меня заметили. А если и заметили, то скорее всего не узнали меня. В любом случае они со мной ни разу не заводили речь об этом инциденте.
Как бы то ни было, но, когда ты убежал, Эдвард стал еще сильнее окунать Питера с головой. Когда тот выныривал и пытался найти свою одежду, Эдвард плескал ему в лицо воду и снова набрасывался на него.
Я видел, что дело неладно, но, боюсь, тогда я был совершенным трусом. Мне следовало прийти на помощь Питеру, но я не отличался силой и уж точно не был ровней Эдварду и Мики Миранде; я не хотел, чтобы и мою одежду выкинули в пруд. Помнишь, какое было наказание за самовольную прогулку? Двенадцать ударов Хлестуном, и, признаюсь, такое наказание пугало меня тогда больше всего на свете. Поэтому я быстро вылез из воды, схватил свою одежду и постарался скрыться, не привлекая к себе внимания.
Я оглянулся только один раз, уже на краю карьера. Не знаю, что случилось за это время, но Тонио поднимался по крутому берегу раздетый, сжимая в руках комок мокрой одежды, а Эдвард плыл через пруд за ним, оставив Питера барахтаться посередине.
Я решил, что Питеру ничего больше не грозит, но, очевидно, ошибался. Должно быть, он держался уже на пределе сил. Пока Эдвард гнался за Тонио, а Мики наблюдал за ними, никто не заметил, как Питер утонул.
Об этом я, конечно же, узнал уже позже. А тогда я вернулся в школу и незаметно проскользнул к себе. Когда нас допрашивали учителя, я поклялся, что весь день сидел в своей комнате. Потом, когда узнали об этой трагедии, у меня так и недостало храбрости признаться в том, что я тоже был очевидцем.
Да, Хью, гордиться мне, разумеется, нечем. Но хотя бы мне стало немного легче от того, что я рассказал правду…
Хью отложил письмо Альберта Кэммела и посмотрел в окно своей спальни. Письмо многое объясняло, но вместе с тем оставляло еще больше неизвестного, о чем, по всей видимости, Кэммел не догадывался.
Оно объясняло, каким образом Мики Миранда сблизился с семейством Пиластеров до такой степени, что проводил с Эдвардом все каникулы и что родители Эдварда оплачивали все его расходы. Вне всяких сомнений, Мики рассказал Августе о том, что Эдвард практически убил Питера. Но в суде он заявил, что Эдвард бросился на помощь утопающему товарищу. Солгав под присягой, Мики спас Пиластеров от публичного позора. Августа скорее всего испытывала по отношению к нему не только благодарность, но и страх — страх, что он когда-нибудь расскажет правду. От этих мыслей у Хью похолодело в животе. Альберт Кэммел, сам того не ведая, раскрыл истинную причину взаимоотношений Августы и Мики — темных, мрачных и преступных.
Но оставалась еще одна загадка. Хью знал о Питере Миддлтоне еще кое-что, что не знали другие. Устав от того, что все дразнят его слабаком и «дохляком», Питер решил тренироваться, и основой его тренировок было плавание. Он плавал вдоль и поперек этого пруда по несколько часов подряд, надеясь развить тем самым свои мышцы. Его затея не сработала: тощий тринадцатилетний мальчишка не может превратиться в широкоплечего великана, кроме как став мужчиной, а этот естественный процесс нельзя ускорить.
Единственным следствием таких тренировок стало то, что Питер научился держаться в воде, как рыба. Он мог донырнуть до дна, задерживать дыхание на несколько минут, плавать под водой с открытыми глазами и спокойно лежать на спине. Эдвард Пиластер не мог так просто утопить его.
Так как же он погиб?
Альберт Кэммел рассказал правду о том, что видел сам, в этом Хью ему верил. Но должно быть что-то еще. Что-то, что на самом деле произошло в Епископской роще тем жарким днем. Плохой пловец мог погибнуть в результате хулиганской выходки Эдварда Пиластера, но Питер никак не мог утонуть из-за какой-то потасовки между подростками. Если он погиб не случайно, то его убили намеренно.
И, получается, это было предумышленное убийство.
Хью содрогнулся.
Там оставались только три ученика: Эдвард, Мики и Питер. Питера должен был убить Эдвард или Мики.
Или оба.
Японский интерьер гостиной уже успел разочаровать Августу. Восточные ширмы, угловатая мебель на извивающихся ножках, цветастые веера и вазы в лакированных шкафах — все это стоило очень дорого, но в лавках Оксфорд-стрит быстро появились бесчисленные дешевые подделки, и убранство комнат теперь не выглядело таким уж исключительным, достойным только самых лучших домов. К сожалению, Джозеф и слышать не хотел о переделке и новом оформлении через такое небольшое время, поэтому Августе предстояло на несколько лет смириться с мебелью, постепенно становившейся все более обыденной и заурядной.
Именно в гостиной Августа устраивала ежедневные семейные чаепития. Первыми приходили Мадлен с Беатрис и Клементина. Затем, после пяти вечера, из банка подтягивались Джозеф, Старый Сет, муж Мадлен Джордж Хартсхорн, а иногда и Сэмюэл. Если их не отвлекали дела, приходили и «мальчики»: Эдвард, Хью и Молодой Уильям. Единственным регулярным посетителем таких чаепитий, не принадлежавшим к семейству Пиластеров, был Мики Миранда, но время от времени на них приходил какой-нибудь священник-методист, вроде миссионера, искавший средства на обращение язычников Полинезии, Малайского архипелага или только что открывшейся перед иностранцами Японии.
Августа усердно поддерживала эту традицию. Все Пиластеры любили сладкое, и она старалась предлагать им самые свежие булочки с пирожными и лучший чай из Ассама и Цейлона. Во время чаепитий обсуждались планы больших мероприятий, таких как дни рождения и бракосочетания, поэтому любой, кто пропускал их, вскоре понимал, что отстает от ритма жизни своей большой семьи.
Но, несмотря на это, кем-нибудь то и дело овладевало стремление к независимости. В последний раз это случилось примерно год назад с женой Молодого Уильяма, Беатрис, после того как Августа довольно настойчиво объяснила ей, что она выбрала неподходящую ткань для платья. В таких случаях Августа обычно оставляла людей на некоторое время в покое, а потом привлекала к себе каким-нибудь необыкновенно щедрым жестом. В случае с Беатрис она устроила очень дорогостоящее торжество в честь дня престарелой матери Беатрис, находившейся на грани старческого слабоумия и потому не появлявшейся на публике. Беатрис была так благодарна, что позабыла о платье, как Августа и задумывала.
На этих посиделках Августа узнавала не только о том, что происходит в семействе, но и как идут дела в банке. В настоящее время ее беспокоил Старый Сет. Она с таким упорством подготавливала всех к мысли, что Сэмюэл не может стать старшим партнером, но между тем Сет, несмотря на ухудшавшееся здоровье, казалось, и не думал подавать в отставку. Она едва не поддавалась отчаянию, думая о том, что все ее прекрасно разработанные планы разбиваются об упрямое упорство этого старика.
В конце июля в Лондоне становилось тихо. В это время года, как обычно, аристократы разъезжались по своим поместьям, прогуливались по морю на яхтах в Коузе или охотились на лис и оленей в своих шотландских «охотничьих домиках». Эти их загородные развлечения продолжались до Рождества. С февраля по Пасху они стекались обратно, а в мае «лондонский сезон» был в разгаре.
Семейство Пиластеров не следовало этому распорядку. Пусть они и были богаче многих аристократов, но думали прежде всего о делах и даже не могли представить себе, как можно целых полгода праздно преследовать животных в сельской местности. Правда, партнерам обычно удавалось отдохнуть большую часть августа, если в банковском мире в это время не было никаких особых событий.
В этом же году планы на отдых казались сомнительными, потому что в финансовых столицах континентальной Европы бушевал настоящий шторм, угрожавший и Англии. С другой стороны, самое худшее уже миновало, процентная ставка снизилась на три процента, и Августа арендовала небольшой замок в Шотландии. Они с Мадлен планировали поехать туда через неделю и подготовиться к последующему приезду мужчин.
В четыре часа с небольшим, когда Августа стояла в гостиной, с раздражением разглядывая свою мебель и размышляя об упорстве Старого Сета, явился Сэмюэл.
Все Пиластеры не отличались красотой, но Сэмюэл казался Августе самым уродливым. Под огромным носом располагался слабовольный, похожий на женский, рот с выступающими зубами. Одевался он всегда безупречно, был крайне разборчив в еде, любил кошек и ненавидел собак.
Больше всего в нем Августе не нравилось то, что из всех представителей семейства на него труднее всего было повлиять. Старого Сета легко можно было очаровать, ведь даже в своем преклонном возрасте он смягчался от вида красивой женщины; Джозефа у нее получалось изнурять постоянными просьбами вплоть до того, что он терял терпение и соглашался с ней; Джордж Хартсхорн находился под каблуком своей жены Мадлен, и поэтому на него можно было влиять через нее; остальные же были достаточно молоды, чтобы подчиняться ее властному тону, хотя некоторое беспокойство среди них доставлял Хью.
Но с Сэмюэлом ничто не работало, особенно ее женское очарование. Более всего ее раздражало, что он постоянно разговаривал с ней насмешливым тоном, как бы не принимая всерьез все ее слова. И это смертельно обижало ее. Насмешливый тон Сэмюэла казался ей гораздо более оскорбительным, чем грубые слова той потаскухи в парке.
Сегодня же на лице Сэмюэла не было обычной для него скептической улыбки и он выглядел таким озабоченным, что Августа поначалу даже встревожилась. Он, несомненно, пришел раньше всех, чтобы застать ее одну. Она вдруг осознала, что вот уже два месяца она плетет против него заговор, а ведь люди расплачивались жизнями и за гораздо меньшие проступки. Сэмюэл не взял ее руки и просто встал напротив. На нем была визитка перламутрового цвета и темно-бордовый галстук, от которого шел легкий запах духов. Августа скрестила руки в защитном жесте.
Сэмюэл наконец скривил губы в невеселой улыбке и сделал шаг назад.
— Не собираюсь я бить вас, Августа, — сказал он. — Хотя, видят небеса, вы заслуживаете изрядной порки.
Разумеется, он не собирался и пальцем трогать ее. Для этого он был слишком мягок и добросердечен. Как и его отец, он отказывался финансировать поставки оружия. К Августе быстро вернулось самообладание, и она презрительно воскликнула:
— Да как вы смеете критиковать меня?
— Критиковать? — переспросил Сэмюэл, и в его глазах промелькнула ярость. — Это было бы снисхождением с моей стороны.
Он помолчал, а потом добавил более ровным и спокойным голосом:
— Я вас просто презираю.
Второй раз Августу уже нельзя было застать врасплох.
— Вы пришли сюда заявить, что намерены отказаться от своих порочных привычек?
— От моих порочных привычек? — повторил он. — Это вы намерены разрушить спокойствие моего отца и сделать несчастным меня, и все ради своих честолюбивых планов. И при этом вы смеете говорить о моих порочных привычках! Я уверен, что вы настолько погрязли во зле, что давно позабыли, что такое порок!
Он говорил настолько страстно и убедительно, что Августа на мгновение даже задумалась о том, не гадко ли с ее стороны угрожать ему. Но потом она поняла, что он пытается сыграть на ее чувстве сострадания и тем самым разрушить ее оборону.
— Я только стараюсь делать то, что будет лучше для банка, — произнесла она холодно.
— Таково ваше объяснение? Именно это вы предъявите в свое оправдание, когда в Судный день Всевышний вас спросит, зачем вы меня шантажировали?
— Я выполняю свой долг.
Теперь, когда она снова чувствовала себя хозяйкой положения, Августа задумалась: зачем же он к ней пришел? Признать свое поражение или бросить ей вызов? Если он сдается, то можно быть уверенной, что рано или поздно она станет супругой старшего партнера банка. Но если нет… От этой мысли она так сильно сжала кулаки, что даже ногти впились в ладони. Если он бросает ей вызов, то предстоит долгая, изнурительная борьба с неопределенным исходом.
Сэмюэл подошел к окну и посмотрел на сад.
— Я помню вас маленькой хорошенькой девочкой, — произнес он задумчиво.
Августа нетерпеливо кашлянула.
— Вы приходили в церковь в белом платье с лентами в волосах, — продолжил Сэмюэл. — Но эти ленты никого не обманывали. Вы уже тогда были тираном. После службы все обычно гуляли в парке, и другие дети боялись вас, но вы заставляли их играть с вами и исполнять все ваши прихоти. Вы изводили даже своих родителей. Не получая то, что вам хотелось, вы закатывали такие шумные истерики, что проезжавшие мимо в экипажах останавливались, чтобы выяснить, в чем дело. У вашего отца, упокой Господь его душу, был такой измученный взгляд, словно он никак не мог понять, как произвел на свет такое чудовище.
Его слова походили на правду, и от этого Августе стало слегка не по себе.
— Все это в прошлом, — сказала она, глядя в другую сторону.
Он продолжил речь, как если бы она его и не прерывала:
— Я беспокоюсь не о себе. Да, мне хотелось бы стать старшим партнером, но я проживу и без этого. Я был бы хорошим руководителем — возможно, не таким бы решительным и настойчивым, как мой отец; скорее одним из совместных руководителей. Но Джозеф совершенно не подходит для этой должности. Он раздражителен и импульсивен, он принимает непродуманные решения, а вы только потворствуете его честолюбию и затуманиваете его взор. Он неплохо проявляет себя, когда другие его сдерживают и направляют его шаги. Но он не умеет руководить, ему недостает рассудительности. В перспективе он только навредит банку. Разве вас это не беспокоит?
Какое-то мгновение Августа раздумывала над тем, нет ли в его словах доли правды. Неужели она действительно убивает курицу, несущую золотые яйца? Но в банке было столько денег, что никто из них мог бы всю оставшуюся жизнь и пальцем не пошевелить, и при этом всем бы хватило на безбедное существование. В обязанностях партнеров не было ничего трудного: они просто приходили в банк, узнавали последние известия из финансовых газет, давали другим людям деньги взаймы и получали проценты. Джозеф справится с этим ничуть не хуже любого другого.
— Вы, мужчины, вечно делаете вид, что банковская деятельность — это что-то сложное и загадочное, — сказала она. — Но меня вам не одурачить.
Она вдруг осознала, что невольно защищается, и это ей не понравилось.
— И вообще, я отвечаю за свои поступки и мысли перед Господом, а не перед вами.
— Неужели вы и в самом деле намерены отправиться к моему отцу, как угрожаете? — спросил Сэмюэл. — Вы же знаете, что ваши слова его убьют.
Она колебалась только мгновение.
— Другого выбора у меня нет, — ответила она уверенно.
Он долго смотрел на нее, не отводя глаз.
— Вы дьяволица во плоти.
Августа затаила дыхание. Неужели он сдается? Она почувствовала, что удача вот-вот придет к ней в руки, и в своем воображении уже услышала слова: «Позвольте представить вам миссис Джозеф Пиластер, супругу старшего партнера Банка Пиластеров…»
Сэмюэл помедлил, затем продолжил с явной неприязнью в голосе:
— Ну что ж, превосходно. Я сообщу остальным, что не намерен становиться старшим партнером, после того как мой отец подаст в отставку.
Августа едва сдержала улыбку превосходства. Она победила. Чтобы сдержать свой восторг, ей пришлось даже немного отвернуться.
— Наслаждайтесь своей победой, — горько сказал Сэмюэл. — Но помните, Августа, что у всех есть свои тайны, даже у вас. Настанет день, когда некто точно так же воспользуется вашими тайнами, и тогда вы вспомните, как поступили со мной.
Августа удивилась. На что он намекает? Перед ее внутренним взором без всякой причины всплыло лицо Мики Миранды, но она поспешила развеять это видение.
— У меня нет ничего, чего можно было бы стыдиться.
— Неужели?
— Нет! — выпалила она, но уже не так уверенно.
Он как-то по-особенному взглянул на нее.
— Вчера я встречался с одним молодым юристом по имени Дэвид Миддлтон.
Какое-то мгновение она еще не понимала.
— Я должна знать его?
Это имя показалось ей смутно знакомым.
— Вы виделись с ним однажды, семь лет назад, на судебном расследовании.
Августа вдруг вся похолодела. Миддлтон — так звали школьника, который утонул.
— Дэвид Миддлтон полагает, что его брата Питера убили. И что убил его Эдвард, — продолжил Сэмюэл.
Ноги Августы едва не подкосились, ей захотелось присесть, но нельзя было показать Сэмюэлу, что его слова ее ошеломили.
— Отчего же сейчас, когда прошло семь лет, он намерен разворошить прошлое ради какого-то скандала?
— Он сказал, что всегда сомневался в результатах расследования, но молчал из нежелания причинить еще большие страдания своим родителям. Но мать его скончалась вскоре после гибели Питера, а отец умер в этом году.
— Почему он обратился к вам, а не ко мне?
— Он член моего клуба. Он прочел несколько раз записи свидетельских показаний и утверждает, что были еще свидетели, которых никто не допрашивал.
«Да, так и есть, — в волнении подумала Августа. — Был этот несносный Хью Пиластер; потом мальчишка из Южной Америки — Тони, или как там его звали; и еще третий школьник, оставшийся неузнанным». Если Дэвид Миддлтон расспросит одного из них, то вся ужасная история выплывет на свет.
— С вашей точки зрения, конечно, жаль, что коронер так долго расспрашивал и рассуждал о героизме Эдварда, — задумчиво продолжал Сэмюэл. — Это порождало подозрения. Все, кто хорошо его знал, скорее поверили бы в то, что Эдвард нерешительно стоял на берегу пруда и смотрел, как тонет парень. Все, кто хотя бы раз с ним общался, знали, что он и улицы не перейдет ради помощи кому-то другому, не говоря уже о том, чтобы бросаться в пруд на помощь утопающему.
Его слова были оскорбительны для нее и ее сына.
— Как вы смеете? — возразила Августа, но не смогла придать своему голосу обычной убедительности.
Сэмюэл не обратил внимания на ее возражение.
— Школьники этому и не поверили. Дэвид тоже учился в той школе несколькими годами ранее, и он знал многих мальчиков постарше. Он поговорил с ними, и его подозрения только усилились.
— Все, на что вы намекаете, — это полная бессмыслица.
— Миддлтон — упрямый и настойчивый человек, какими обычно и бывают юристы, — продолжал Сэмюэл, по-прежнему не внимая ее возражениям. — И он не намерен оставлять это дело в покое.
— Ему меня не запугать.
— Тем лучше, поскольку, как я уверен, он собирается вскоре нанести визит лично вам.
Сэмюэл подошел к двери.
— На чай я не останусь. Приятного дня, Августа!
Августа тяжело опустилась на диван. Такого поворота она не предвидела. Победа над Сэмюэлом оказалась омраченной новыми тревогами. Всплыл старый, происшедший семь лет назад неприятный случай, о котором, казалось, все должны были уже давно забыть. Теперь ей так страшно за Эдварда! Ей была ненавистна сама мысль о том, что что-то плохое может произойти с ее мальчиком. Нужно во что бы то ни стало это остановить. Но как?
Вошел Хастед, дворецкий, за которым следовали две горничные с чайными чашками и пирожными на подносах.
— С вашего разрешения, мадам? — спросил он с валлийским акцентом.
Глаза Хастеда, как всегда, смотрели в разные стороны, и посторонних это часто сбивало с толку, потому что никогда нельзя было понять, на кого именно он устремил свой взор. Августу поначалу это тоже раздражало, но со временем она привыкла. В ответ на вопрос она просто кивнула.
— Благодарю, мадам, — сказал Хастед и вместе с горничными принялся расставлять фарфоровые чашки на столе.
Заискивающая манера Хастеда частенько успокаивала Августу, но сегодня это не сработало. Она встала и вышла в открытое французское окно. В ярко освещенном солнцем саду ей тоже не стало легче на душе. Как же остановить Дэвида Миддлтона?
Она все еще размышляла над этим вопросом, когда пришел Мики Миранда.
Августа обрадовалась его визиту. Он выглядел щеголевато, как и всегда в черном фраке и брюках в полоску, с безупречно белым воротничком под щеками и с черным атласным галстуком на шее. Мики сразу же догадался, что Августа чем-то расстроена, прошел через весь зал пружинистой походкой дикого кота и спросил с выражением искреннего сочувствия:
— Миссис Пиластер, что-то случилось?
Она была благодарна ему, что он пришел первым. Схватив его за рукав, она ответила:
— Да, кое-что очень ужасное.
Его ладони покоились на ее талии, как будто он пригласил ее на танец, и она с удовольствием ощущала, как его пальцы ощупывают ее бедра.
— Только не волнуйтесь, — успокоил он ее нежным голосом. — Расскажите о ваших тревогах.
Ей действительно стало спокойнее. В такие моменты Мики ей чрезвычайно нравился. Он походил на молодого графа Стрэнга, с которым она некогда встречалась в юности. Все в этом молодом человеке напоминало о графе: его легкая походка, готовность выслушать в любое время, красивая одежда и, что самое главное, плавность в движениях, будто он весь состоял из хорошо смазанных шарниров. Стрэнг был светловолосым англичанином, а Мики — темноволосым латиноамериканцем, но оба они заставляли ее по-настоящему почувствовать себя женщиной. Ей так захотелось привлечь его к себе и положить голову ему на плечо…
Перехватив взгляды горничных, она подумала о том, что поза Мики, стоявшего почти вплотную к ней и держащего руки на ее талии, несколько неприлична. Отстранившись, она взяла его за руку и вывела через французское окно в сад, подальше от любопытных ушей слуг. Здесь было тепло и приятно пахло цветами. Они сели на деревянную скамеечку в тени, и Августа повернулась, чтобы смотреть на Мики. Ей хотелось подольше задержать его руку в своих руках, но это тоже выглядело бы неподобающе для дамы ее возраста.
— Я видел, как выходил Сэмюэл. Он как-то причастен к вашему беспокойству? — спросил Мики.
Августа ответила тихо, и Мики пришлось нагнуться так близко, что она могла бы поцеловать его прямо в губы.
— Он приходил сообщить, что отказывается от должности старшего партнера банка.
— Хорошие новости!
— Да. Это значит, что должность, вне всякого сомнения, достанется моему мужу.
— И Папа наконец-то получит свои винтовки.
— Как только Сет отойдет от дел.
— Просто уму непостижимо, как этот Сет цепляется за свою работу! — воскликнул Мики. — Отец постоянно меня спрашивает, когда же настанет долгожданный момент.
Августа понимала волнение Мики: он боялся, что отец заставит его вернуться в Кордову.
— Не думаю, что Сет продержится долго, — ответила она, чтобы успокоить его.
Он заглянул ей в глаза.
— Но не это расстроило вас.
— Нет. Все дело в том утонувшем мальчишке из вашей школы. Как там его звали — Питер Миддлтон? Сэмюэл сказал, что брат Питера, юрист, хочет задать мне неудобные вопросы.
Лицо Мики помрачнело.
— После всех этих лет?
— Вам лучше знать, чем мне.
Августа помедлила. У нее на языке вертелся вопрос, ответа на который она ожидала со страхом. Собравшись с духом, она задала его:
— Мики… Как вы думаете, тот мальчик действительно скончался по вине Эдварда?
— Ну…
— Не тяните! Скажите: да или нет?
Мики немного помолчал, потом ответил:
— Да.
Августа закрыла глаза. «Тедди, дорогой, что же ты натворил?» — подумала она.
Мики тихо продолжил:
— Питер был плохим пловцом. Эдвард не топил его, просто боролся с ним, и тот слишком устал. Когда Эдвард поплыл за Тонио, Питер был еще жив. Я думаю, что он просто не смог доплыть до берега и утонул, когда на него никто не смотрел.
— Тедди не хотел убивать его.
— Разумеется, нет.
— Это была всего лишь грубая школьная потасовка.
— У Эдварда и в мыслях не было ничего злого.
— Значит, он не убийца.
— Боюсь, что это не так, — сказал Мики серьезным тоном, отчего сердце Августы ушло в пятки. — Если вор толкнет человека на землю, желая только ограбить его, но у человека случится сердечный приступ и он умрет, то вор будет виновен в убийстве, пусть он даже и не имел такого намерения.
— Откуда вы знаете?
— Я спрашивал у адвоката несколько лет тому назад.
— Зачем?
— Хотел узнать, в чем могут обвинить Эдварда.
Августа прикрыла лицо ладонями. Все было гораздо хуже, чем она опасалась.
Мики взял ее за запястья, отвел ладони от лица и поцеловал каждую руку по очереди. Этот его жест был настолько мил, что она едва не разрыдалась. Продолжая держать ее за руки, он сказал:
— Ни один разумный человек не станет преследовать Эдварда с целью засудить его за то, что произошло, когда он был подростком.
— Но разумен ли Дэвид Миддлтон? — спросила Августа, сдерживая слезы.
— Возможно, нет. Похоже, он одержим жаждой мести, которая отравляла его все эти годы. Не дай бог его настойчивости одержать верх и обнаружить истину.
Августа содрогнулась, представив себе последствия. Разразится ужасный скандал; в бульварных газетах появится заголовок: «Постыдная тайна банковского наследника»; полиция начнет новое расследование; бедного, несчастного Тедди привлекут к суду, и если его признают виновным…
— Мики, мне так страшно даже думать об этом! — прошептала она.
— Тогда нам нужно что-то предпринять.
Августа сжала его руки, затем отпустила и постаралась собраться с духом. Сейчас она столкнулась с серьезной проблемой, и на горизонте замаячил призрак виселицы для ее сына. Нельзя опускать руки и предаваться отчаянию, нужно действовать. Хвала Господу, что у Эдварда есть такой преданный друг, как Мики.
— Мы должны проследить за тем, чтобы Дэвид Миддлтон ничего не узнал. Сколько человек знает правду?
— Шесть, — тут же ответил Мики. — Эдвард, вы и я — это трое, но мы никому ничего не расскажем. Потом Хью…
— Его там не было, когда мальчик скончался.
— Не было, но он видел достаточно, чтобы опровергнуть историю, которую мы поведали коронеру. И тот факт, что мы солгали, бросит на нас подозрения.
— Да, тогда Хью действительно представляет угрозу. А другие?
— Тонио Сильва видел все.
— Но тогда он ничего не рассказал.
— Тогда он меня боялся. Но я не уверен, что его удастся запугать и теперь.
— А шестой?
— Мы так и не выяснили, кто это был. Я не увидел его лица, а потом он пропал. Боюсь, что с ним мы ничего не сможем поделать. Тем не менее если никто его не знает, то, вероятно, никакой опасности для нас он не представляет.
Августа ощутила дрожь от страха: в этом она была не настолько уверена. Всегда есть опасность, что неизвестный очевидец объявится и даст свои показания. Но Мики прав в том, что с этим они ничего поделать не могут.
— Значит, нужно разобраться с двумя: с Хью и с Тонио.
Повисла тяжелая тишина.
«К Хью уже нельзя относится как к досадной помехе», — по-думала Августа. В банке он уже заслужил репутацию исполнительного и смышленого служащего, по сравнению с которым Тедди казался нерадивым лентяем. Августе удалось расстроить роман между Хью и Флоренс Столуорти. Теперь Хью угрожал Эдварду гораздо более опасным образом. Нужно как-то действовать. Но как? Хью был членом семейства Пиластеров, пусть и белой вороной. Она ломала голову, но ничего не придумывалось.
— Есть одна слабость у Тонио, — задумчиво произнес Мики.
— Какая?
— Он плохой игрок. Ставит гораздо больше, чем может себе позволить, и проигрывает.
— Вы можете устроить так, чтобы он проиграл по-крупному?
— Возможно.
Августе показалось, что Мики не понаслышке знает, как жульничать в карточных играх. Но она не могла напрямую спросить его об этом, иначе глубоко оскорбила бы его как джентльмена.
— Но это будет дорого, — продолжил Мики. — Вы выделите мне деньги?
— Сколько вам потребуется?
— Боюсь, около сотни фунтов.
Августа не колебалась, на кону стояла жизнь Тедди.
— Превосходно.
Со стороны дома послышались голоса — прибывали другие гости. Она встала.
— Не знаю еще, как быть с Хью, — сказала она озабоченно. — Придется подумать об этом. А сейчас мы должны вернуться.
Едва они зашли в гостиную, как на нее набросилась Мадлен:
— Этот портной с ума меня сведет! Два часа, чтобы заколоть оборки! Жду не дождусь чая! Ах, какие изумительные миндальные пирожные вы подали сегодня! Но, бог мой, какая же жаркая погода!
Августа заговорщицки пожала Мики руку и села за стол, чтобы разливать чай.
Глава 4
В Лондоне стояла удушающая жара, и все обитатели в по-исках свежего воздуха устремились за город. В первый день августа все отправились на скачки в Гудвуд.
Для этого были выделены особые поезда, отъезжавшие с вокзала Виктория в южном Лондоне. В расположении вагонов отражался весь срез английского общества — аристократы в первом классе с роскошными диванами; владельцы лавок и школьные учителя в многолюдном, но удобном втором классе; фабричные рабочие и прислуга, сгрудившиеся на деревянных скамейках третьего класса. По прибытии на место аристократия разъехалась в экипажах, средний класс — в дилижансах, а рабочие пошли пешком. Богатые устраивали пикники, провизия для которых была доставлена более ранним поездом в огромных плетеных корзинах. В этих корзинах, которые взваливали на свои могучие плечи молодые носильщики, были тщательно упакованы фарфоровая посуда, льняные скатерти, вареные цыплята, огурцы, бутылки шампанского и выросшие в оранжереях персики. Менее зажиточные довольствовались лотками, с которых продавались сосиски, креветки и пиво. Самые бедные принесли с собой завернутый в носовые платки хлеб с сыром.
Мэйзи Робинсон и Эйприл Тилсли приехали с Солли Гринборном и Тонио Сильвой, что возникали некоторые вопросы при определении их места в общественной иерархии. Солли с Тонио, несомненно, принадлежали к первому классу, но Мэйзи с Тилсли при иных обстоятельствах ехали бы третьим. Солли решил эту проблему, купив билеты во второй класс, и от станции до места скачек вдоль Даунса они ехали в дилижансе.
Тем не менее Солли любил хорошо поесть и ни за что не стал бы покупать еду с лотков. Поэтому он отослал вперед четырех слуг с холодным лососем и бутылками белого вина в ведерках со льдом. Расстелив белоснежные скатерти, отдыхающие расселись кружком на пружинистой траве. Мэйзи отламывала кусочки бутербродов и клала их в рот Солли. В последнее время она к нему сильно привязалась. Он был добрым ко всем, веселым и интересным в общении. Единственным его настоящим пороком было чревоугодие. Она по-прежнему не позволяла ему излишних вольностей, но чем дольше она ему отказывала, тем сильнее он в нее влюблялся.
Скачки начались после обеда. Букмекер в долгополом клетчатом сюртуке с огромным букетом в петлице, шелковом галстуке и белой шляпе, стоя на ящике, громко выкрикивал имена лошадей и принимал ставки. Через плечо у него была перекинута кожаная сумка с деньгами, а над головой развевался флаг с надписью «Уильям Такер, Кингсхед, Чичестер».
Тонио с Солли делали ставки на каждый забег. Мэйзи скоро это наскучило, все лошади казались ей одинаковыми. Эйприл не хотела оставлять Тонио, но Мэйзи решила прогуляться.
Скачки были здесь не единственным развлечением. Местность вокруг ипподрома была усеяна палатками, лотками и телегами. Тут же располагались кабинки для азартных игр, шоу уродов и шатры, в которых предсказывали судьбу смуглые цыганки в ярких платках. Торговцы наперебой предлагали джин, сидр, пирожки с мясом, апельсины и Библии. Шарманки и группы музыкантов соревновались друг с другом в громкости, а среди толпы то и дело встречались фокусники, жонглеры и акробаты, выпрашивающие у зевак пару пенсов. Были тут и танцующие собаки, карлики с гигантами и люди на ходулях. Праздничная атмосфера напомнила Мэйзи цирк, и она испытала даже некоторое сожаление об оставленной позади бродячей жизни. Главной целью всех артистов было любым доступным способом выманить у публики деньги, и она искренне желала им удачи.
Она понимала, что должна получать от Солли больше. Глупо встречаться с одним из самых богатых людей мира и жить в какой-то жалкой комнатушке на двоих в Сохо. Будь на ее месте девушка половчее, она бы давно ходила в мехах и бриллиантах, а то и переехала бы в какой-нибудь пригородный домик в Сент-Джонс-Вуде или Клэпхеме. Долго выезжать на лошадях мистера Сэммелза у нее не получится, потому что сезон подходил к концу и все, кто мог позволить себе купить лошадей, уже покидали город. А между тем она не принимала от Солли никаких подарков, кроме цветов, отчего Эйприл приходила едва ли не в бешенство.
Проходя мимо большой палатки, она заглянула внутрь. Стоявшие у входа девушки, одетые как букмекеры, и мужчина в черном костюме выкрикивали: «Единственное, на что с уверенностью можно поставить сегодня в Гудвине, — это Судный день! Сделайте ставку на Иисуса — и получите в качестве выигрыша вечную жизнь!» Внутри палатки было темно и прохладно; поддавшись настроению, Мэйзи вошла в нее. Большинство людей внутри сидели на скамьях с видом уже обращенных. Мэйзи присела ближе к выходу и взяла сборник гимнов.
Она понимала, почему люди посещают церкви и устраивают молитвенные собрания даже на скачках. Это пробуждало в них чувство причастности к чему-то общему. Она и сама временами испытывала потребность быть принятой другими. Она мечтала не столько о мехах и бриллиантах, сколько о возможности жить нормальной жизнью, иметь регулярный доход и быть уверенной в завтрашнем дне. Занимать пусть и не самое благопристойное положение, но хотя бы какое-то определенное место в обществе. Конечно, когда-нибудь она наскучит Солли, и он бросит ее, но все равно у нее тогда останется гораздо больше, чем теперь.
Собравшиеся встали, чтобы спеть гимн, речь в котором по большей части шла об омовении в крови агнца, отчего Мэйзи почувствовала себя дурно. Она вышла наружу.
Дальше показывали кукольное представление, которое приближалось к кульминации. Дерзкий мистер Панч получал тумаки от своей размахивающей дубинкой женушки Джуди и перелетал с одного края сцены к другому. Мэйзи оглядела толпу оценивающим взглядом. Много денег от таких кукольных представлений не получишь — в основном засаленные медяки, да и то многие пытаются пробраться к сцене бесплатно. Но есть и другие способы не остаться внакладе. Почти сразу же она приметила мальчишку, пристроившегося к самому солидному на вид молодому мужчине в цилиндре. Глаза публики были устремлены на кукол, и только Мэйзи видела, как рука мальчишки тянется к жилетному карману зеваки.
Мэйзи не испытывала к жертве особой жалости. Беззаботные, хорошо одетые и богатые молодые люди так и напрашиваются, чтобы их лишили бумажника или часов, а храбрые воришки, на взгляд Мэйзи, заслуживают своей добычи. Но когда она пригляделась внимательнее, то узнала черные волосы и голубые глаза Хью Пиластера. Она вспомнила, как Эйприл говорила о том, что у Хью нет своих денег. Вряд ли он может позволить себе потерять карманные часы. Ей вдруг захотелось спасти его от его же беспечности.
Бесшумным шагом она приблизилась к воришке, светловолосому мальчишке лет одиннадцати — примерно в таком же возрасте Мэйзи ушла из дома. Он уже осторожно вытягивал одной рукой цепочку из кармана. Публика, увидев что-то забавное на сцене, разразилась громким смехом, и, уловив момент, карманник другой рукой взялся за часы и развернулся.
Тут-то Мэйзи и схватила его за запястье.
Мальчишка испуганно вскрикнул и попытался вырваться, но она была сильнее.
— Отдай часы мне, и я ничего не скажу, — прошипела она.
Мальчишка на мгновение замешкался. Мэйзи разглядела на его грязном лице борьбу страха и жадности. Потом он недовольно кивнул, разжал ладонь и уронил часы на землю.
— Ступай прочь, укради часы у кого-нибудь другого, — сказала Мэйзи, отпуская руку мальчишки.
Тот в мгновение ока скрылся.
Мэйзи подобрала часы — действительно лакомый кусочек для любого вора. Открыв крышку, она посмотрела на стрелки: десять минут четвертого. На задней стороне красовалась надпись:
Тобиасу Пиластеру
От любящей супруги
Лидии
23 мая 1851 года
Выходит, это был подарок матери Хью его отцу. Мэйзи была рада, что спасла часы. Закрыв крышку, она похлопала Хью по плечу.
Он повернулся с недовольным видом человека, которого отвлекают от занятного зрелища, но тут же его голубые глаза расширились от удивления.
— Мисс Робинсон!
— Который час? — спросила она.
Он машинально сунул руку в пустой карман.
— Любопытно… — Он оглянулся по сторонам, как будто уронил часы где-то поблизости. — Надеюсь, я не…
Мэйзи подняла руку.
— Вот чудеса! — воскликнул Хью. — Где вы их нашли?
— Я видела, как их пытался стянуть вор, и остановила его.
— И где этот вор?
— Я его отпустила. Это был всего лишь мальчишка.
— Но… — Хью еще не мог прийти в себя от изумления.
— Я бы и часы ему оставила, только я знаю, что вы не можете позволить себе купить другие.
— Вы же несерьезно так говорите.
— Серьезно. Мне и самой приходилось воровать в детстве.
— Как ужасно.
Мэйзи снова почувствовала раздражение от разговора с ним. Его манера держаться казалась ей немного ханжеской.
— Я помню похороны вашего отца, — сказала она. — День выдался холодным, шел дождь. Ваш отец умер, задолжав моему денег, но все же в тот день у вас была теплая одежда, а у меня нет. Разве это честно?
— Не знаю, — сказал он неожиданно сердито. — Мне тогда только исполнилось тринадцать лет. И что, теперь, оттого что мой отец обанкротился, я должен всю жизнь закрывать глаза на недостойное поведение?
Мэйзи его вспышка гнева застала врасплох. Нечасто мужчины так резко говорили с ней, а с Хью это получается уже второй раз. Но ей не хотелось снова спорить с ним.
— Извините, — сказала она, взяв его за рукав. — Я не хотела ни в чем обвинять вашего отца. Я просто хотела объяснить, почему дети могут красть.
Хью тут же смягчился:
— Да, я еще не поблагодарил вас за часы. Их моя мать подарила моему отцу на свадьбу, поэтому они для меня дороже всяких денег.
— А мальчишка найдет себе другого зеваку.
Хью засмеялся.
— А вы не похожи ни на кого, с кем мне доводилось знакомиться до этого! Не желаете выпить пива? Уж очень жарко…
Как раз этого ей сейчас и хотелось.
— Да, с удовольствием.
В нескольких ярдах от них стояла четырехколесная телега, нагруженная огромными бочками. Хью купил две пивные кружки теплого эля. Мэйзи сделала долгий глоток — ее и в самом деле мучила жажда. Пиво на вкус показалось гораздо лучше французского вина Солли. Рядом с телегой стояла доска с выведенной мелом надписью заглавными буквами: «УЙДЕТЕ С КРУЖКОЙ — ПОЛУЧИТЕ ЕЮ ПО ГОЛОВЕ».
На лице Хью отразилось задумчивое выражение, и он сказал:
— Вам не приходило в голову, что мы оба жертвы одной и той же катастрофы?
Ей так не казалось.
— О чем вы?
— В 1866 году случился финансовый кризис. Обычно в таких условиях могут обанкротиться и самые честные компании. Это похоже на то, как одна лошадь на скачках случайно падает, а вслед за ней падают и остальные. Дело моего отца потерпело крах, потому что многие ему задолжали деньги и не расплатились. Он настолько отчаялся, что покончил с собой, оставив мою мать вдовой, а меня сиротой в тринадцать лет. Ваш отец не мог прокормить своих детей, потому что люди тоже были должны ему денег и не смогли заплатить. И вам пришлось сбежать в юном возрасте…
В его словах была своя логика, но Мэйзи не хотелось соглашаться с ним — уж слишком долго она ненавидела Тобиаса Пиластера.
— Это не одно и то же, — возразила она. — У рабочих вообще нет никаких возможностей на что-то влиять. Они просто выполняют то, что им скажут. Вся власть у хозяев. Если что-то идет не так, то всегда виноваты хозяева.
Хью снова задумался.
— Не знаю. Возможно, вы и правы. Конечно, львиная доля прибыли всегда достается владельцам предприятий. Но я уверен, по крайней мере, в одном: будь то хозяева или рабочие, их детей ни в чем винить нельзя.
Мэйзи улыбнулась.
— Трудно поверить, что мы в чем-то наконец согласились.
Разделавшись с пивом, они вернули кружки и пошли к карусели с деревянными лошадками.
— Не желаете прокатиться? — спросил Хью.
— Нет, — улыбнулась Мэйзи.
— Вы здесь одна?
— Нет, я… я с друзьями.
Почему-то ей не хотелось признаваться Хью в том, что ее привез сюда Солли.
— А вы? Вы со своей несносной теткой?
Хью поморщился.
— Нет. Методисты не одобряют скачек. Она бы пришла в ужас, если бы узнала, что я здесь.
— Неужели она так заботится о вас?
— Ни в коей мере.
— Тогда зачем вы живете вместе с ней?
— Ей нравится иметь людей при себе, чтобы их можно было держать в узде.
— А вас она держит в узде?
— Старается, — усмехнулся он. — Но я иногда убегаю.
— Наверное, трудно жить с ней под одной крышей.
— Увы, но собственное жилье я пока себе позволить не могу. Приходится терпеть и усердно работать в банке. Когда-нибудь меня повысят, и я стану независимым. И тогда я с чистым серд-цем прикажу ей заткнуть свою пасть, как это сделали вы, — снова усмехнулся он.
— Надеюсь, у вас не было неприятностей после того случая?
— Были, но они того стоили. Какую она состроила физиономию, услышав вас! Тогда-то вы мне и понравились по-настоящему.
— И поэтому вы решили пригласить меня поужинать?
— Да. А почему вы отказались?
— Эйприл рассказала, что у вас нет ни гроша за душой.
— На пару отбивных и пудинг с изюмом хватит.
— Ну разве девушка может отказаться от такого предложения? — спросила она в шутку.
Хью рассмеялся.
— Давайте поужинаем сегодня вечером. А после можем погулять в Креморнских садах и потанцевать.
Предложение было заманчивым, но она вспомнила о Солли, и ей стало стыдно.
— Спасибо, но нет.
— Почему нет?
Она задала себе тот же вопрос. Она не любит Солли и не берет у него денег. Зачем же отказывать себе в развлечении ради него? «Мне восемнадцать лет, и я имею полное право погулять и потанцевать с молодым человеком, который мне нравится, — подумала она. — А иначе зачем вообще жить?»
— Ну хорошо.
— Так вы придете?
— Приду.
Хью улыбнулся, чувствуя себя счастливым.
— Мне зайти за вами?
Мэйзи не хотела, чтобы он видел ее комнату в трущобах, которую они делили с Эйприл.
— Давайте лучше где-нибудь встретимся.
— Хорошо. Встретимся на Вестминстерской пристани и поедем в Челси на пароходе.
— Да-да! — Ей показалось, что она уже несколько месяцев не испытывала такого радостного предвкушения. — А в котором часу?
— В восемь часов вас устроит?
Мэйзи быстро прикинула в уме: Солли и Тонио захотят остаться до последнего забега. Потом нужно будет возвращаться в Лондон на поезде. На вокзале Виктория она сможет попрощаться с Солли и пойти в Вестминстер. Вроде бы она успевает.
— Но если я опоздаю, вы меня подождете?
— Конечно, если будет нужно.
Вспомнив о Солли, она вновь почувствовала себя виноватой.
— Сейчас мне лучше вернуться к друзьям.
— Я провожу вас, — предложил Хью с воодушевлением.
— Лучше не надо.
— Как пожелаете.
Она протянула руку, и они обменялись рукопожатием. Такой жест показался ей неестественно чопорным.
— До вечера, — сказала она.
— Буду вас ждать.
Мэйзи повернулась и пошла прочь, ощущая его провожающий взгляд. «Зачем я так поступаю? — спрашивала она себя. — Неужели мне на самом деле настолько хочется погулять с ним? Неужели он мне так нравится? При нашей первой встрече мы поссорились вплоть до того, что разрушили компанию, да и сегодня набросились бы друг на друга, если бы я не постаралась сгладить разговор. Как-то не ладится наше знакомство. И танцевать вместе у нас не получится. Нет, лучше мне не идти».
Но у него такие милые голубые глаза.
Она заставила себя больше не думать на эту тему. Она согласилась встретиться с ним и должна сдержать свое слово. Понравится ей встреча или нет — это выяснится позже, а сейчас не следует волноваться по пустякам.
Нужно только придумать какую-то отговорку для Солли, ведь он ожидает, что она будет ужинать с ним. Впрочем, он никогда не задавал ей лишних вопросов, принимал любые извинения, какими бы неправдоподобными они ни были. Тем не менее нужно придумать что-нибудь убедительное, потому что ей самой было неудобно пользоваться его прирожденной доверчивостью.
Другие оказались там, где она их и оставила. Весь день они просидели между оградой и букмекером в клетчатом костюме. Эйприл и Тонио встретили ее возбужденными, со сверкающими глазами. Едва увидев Мэйзи, Эйприл закричала:
— Мы выиграли сто десять фунтов, представляешь?!
Мэйзи порадовалась за Эйприл. Всегда неплохо получить огромные деньги ни за что. Пока она их поздравляла, за их спинами вырос Мики Миранда, прогуливавшийся с франтоватым видом, заложив большие пальцы в карманы голубовато-серого жилета. Мэйзи нисколько не удивилась, ведь в Гудвуд сегодня приехали все.
Несмотря на потрясающую внешность, Мэйзи Мики не нравился. Он напоминал ей хозяина цирка, который считал, что все женщины должны замирать от счастья всякий раз, когда он делает им непристойные предложения, и искренне обижался, когда ему отказывали. Мики, как всегда, сопровождал Эдвард Пиластер. Мэйзи заинтересовалась, что их связывает между собой. Они ведь такие разные: Мики стройный, безупречно одетый, самоуверенный; Эдвард крупный, неуклюжий и неряшливый. Почему они ходят, как привязанные друг к другу? Но под чары Мики попадали многие. Тонио, например, относится к нему с подобострастием и страхом, как щенок к жесткому хозяину.
За ними шли мужчина постарше и молодая женщина. Мужчину Мики представил как своего отца. Мэйзи с любопытством его осмотрела. Он нисколько не походил на Мики — невысокий коренастый человек с кривыми ногами, очень широкими плечами и задубевшим от непогоды лицом. Было заметно, что жесткий воротничок и цилиндр ему мешают, чего нельзя было сказать о его сыне. Женщина, державшая его под руку, походила на любовницу и была лет на тридцать младше его. Мики представил ее как мисс Кокс.
Некоторое время разговор вращался вокруг выигрышей. Эдвард и Тонио тоже получили неплохую сумму, поставив на коня по имени Принц Чарли. Солли сначала выиграл, затем проиграл, но и то и другое, казалось, его позабавило в равной мере. Мики же по большей части только слушал их рассказы, и Мэйзи догадалась, что он не делал больших ставок; он казался слишком осторожным, предусмотрительным и расчетливым для азартного игрока.
Но тут он ее удивил. Повернувшись к Солли, он сказал:
— Сегодня вечером мы поиграем по-крупному, Гринборн, — минимум по фунту. Ты с нами?
Было видно, что под внешне безразличным видом Мики скрывает напряжение. Мэйзи подумала, что он не такой простой, как кажется.
Солли всегда был готов согласиться на что угодно.
— Да, я с вами, — ответил он.
Мики повернулся к Тонио.
— А ты как, идешь?
Это его предложение, сделанное как бы невзначай, показалось Мэйзи насквозь фальшивым.
— Конечно, рассчитывайте и на меня! — возбужденно ответил Тонио.
Эйприл нахмурилась и сказала:
— Тонио, только не сегодня, ты же обещал!
Мэйзи догадывалась, что Тонио не может позволить себе игру по-крупному, в которой минимальная ставка была по фунту.
— А что я тебе обещал? — спросил Тонио и заговорщицки подмигнул товарищам.
Эйприл прошептала что-то ему на ухо, а мужчины засмеялись.
— Это последняя крупная игра сезона, Сильва, — сказал Мики. — Ты пожалеешь, если не пойдешь.
Мэйзи удивилась. В «Аргайл-румз» у нее сложилось впечатление, что Мики недолюбливает Тонио. Почему же он пытается завлечь его в свою компанию?
— Сегодня мне везет! — похвастался Тонио. — Поглядите, сколько я уже выиграл! А вечером еще и в карты сыграю.
Мики бросил взгляд на Эдварда, и Мэйзи различила в их глазах чувство облегчения.
— Тогда, значит, мы сегодня поужинаем в клубе? — спросил Эдвард.
Солли посмотрел на Мэйзи, и она поняла, что отговорка уже готова и что не надо ничего придумывать.
— Поужинай с мальчиками, Солли, — сказала она. — Я не буду против.
— Так ты не возражаешь? — спросил он.
— Нет, я и так неплохо провела сегодня время. Поезжай в свой клуб.
— Ну, тогда договорились, — сказал Мики.
Мики, его отец, мисс Кокс и Эдвард попрощались и ушли.
Тонио с Эйприл пошли делать ставку на следующий забег. Солли взял Мэйзи под руку и спросил:
— Прогуляемся?
Они пошли вдоль выкрашенной в белый цвет ограды, обрамлявшей беговую дорожку. Светило солнце, воздух был чистый и свежий.
Через несколько минут Солли спросил ее:
— Мэйзи, я тебе нравлюсь?
Она остановилась, поднялась на цыпочках и поцеловала его в щеку.
— Конечно нравишься. Очень.
Он заглянул ей в глаза, и она с удивлением увидела слезы за его очками.
— Солли, дорогой, в чем дело?
— И ты мне нравишься, — ответил он. — Гораздо больше всех девушек, которых я встречал.
— Спасибо.
Мэйзи была растрогана. Обычно добродушный Солли не выказывал таких глубоких чувств.
— Ты выйдешь за меня замуж? — огорошил он ее.
Такое она ожидала услышать менее всего. Мужчины, принадлежавшие к общественному классу Солли, обычно не делали предложений девушкам ее положения. Они их соблазняли, давали им деньги, содержали как любовниц, заводили детей от них, но не женились на них. Некоторое время она даже не могла ничего произнести.
— Я дам тебе все, что ты захочешь, — продолжал Солли. — Пожалуйста, скажи «да»!
Выйти замуж за Солли! Мэйзи поняла, что вот он, ее шанс разбогатеть и жить припеваючи до конца жизни. Спать каждую ночь в роскошной мягкой кровати с камином в спальне, сытно завтракать и обедать. Она может просыпаться когда захочет, а не когда нужно. Она никогда больше не будет замерзать, никогда не будет голодать, никогда не будет беспокоиться о платье, не будет уставать.
В любой момент с ее языка было готово сорваться слово «да».
Она подумала о крошечной комнатушке Эйприл в Сохо, где в углу устроили себе гнездо мыши; вспомнила о том, какая в жаркие дни шла вонь от уборной; вспомнила о всех вечерах, когда им приходилось обходиться без ужина; вспомнила, как болели ноги, после того как они весь день ходили по городу.
Неужели так трудно дать свое согласие, чтобы избавиться от этого раз и навсегда?
— Я очень люблю тебя. Просто отчаянно, до безумия, — продолжал Солли.
Он и в самом деле любил ее, это было ясно без всяких слов.
И в этом то и заключалась проблема.
Она не любила его.
Он заслуживал лучшего. Заслуживал жену, которая любила бы его по-настоящему, а не была бы выскочкой, вышедшей замуж по расчету. Если она выйдет за него, то неизбежно будет обманывать его. А он слишком хорош для этого.
На глазах ее едва не выступили слезы.
— Ты самый добрый, самый благородный человек на свете… — сказала она.
— Только не говори «нет», хорошо? — прервал он ее. — Если не готова сказать «да», то ничего не говори. Подумай по крайней мере день, а может, и больше.
Мэйзи вздохнула. Она знала, что ей все равно придется отказать ему, и лучше сделать это сегодня. Но он так трогательно ее умолял.
— Я подумаю, — сказала она.
— Спасибо! — просиял Солли.
Мэйзи с прискорбием покачала головой.
— Солли, что бы ни случилось, я верю, что никогда в жизни больше не выслушаю предложение от лучшего человека.
Хью с Мэйзи купили дешевые билеты на прогулочный пароходик от Вестминстерской пристани до Челси. Стоял теплый летний вечер, и мутная река была усеяна шлюпками, баржами и паромами. Они проплыли вверх по течению под недавно построенным железнодорожным мостом, ведущим к вокзалу Виктория, проплыли мимо Госпиталя Челси Кристофера Рена на северном берегу и мимо цветущих полей Бэттерси-Филдз, традиционного места дуэлей, на южном. Далее к югу дымили химические заводы, но на севере виднелись уютные коттеджи, сгрудившиеся вокруг Старой церкви Челси. У берега голышом купались дети.
Менее чем через милю от моста они остановились и прошли по пристани к великолепным позолоченным воротам Креморнских садов. На двенадцати акрах этих «садов» между рекой и Кингс-Роуд располагались тенистые рощицы и гроты, цветники с лужайками, оранжереи и просто заросли травы. Они прибыли в сумерки, и вдоль дорожек уже светили газовые фонари и развешанные на деревьях лампы. Все, кто посетил днем скачки, решили закончить выходной день здесь, и потому было многолюдно. Все были одеты в самые роскошные свои наряды, все беззаботно гуляли по дорожкам, смеялись, флиртовали, девушки по двое, молодые люди компаниями, парочки под руку.
Весь день было тепло, но к вечеру стало совсем душно, что наводило на мысли о неминуемой грозе. Хью одновременно и радовался, и волновался. Он испытывал восторг от того, что шел вместе с Мэйзи, держа ее под руку, но его не покидало ощущение, что он не знает правил игры, в которую играет. Что она ожидает от него? Позволит ли она ему поцеловать себя? И как быть дальше? Ему хотелось дотронуться не только до ее руки, но он не знал, с чего начать. А если ей захочется, чтобы он продолжил и дошел до конца? Ему бы этого хотелось, но он никогда раньше этого не делал и боялся показать себя неумелым. Другие клерки в банке постоянно хвастались, как соблазнили очередную «цыпочку» и что они с ней сделали и не сделали, но Хью подозревал, что они чаще всего просто хвастаются. И к тому же Мэйзи не «цыпочка», она не такая уж простушка.
Хью также немного беспокоился, что его могут увидеть знакомые. Его родные уж точно не одобрили бы такой прогулки. Креморнские сады считались не только местом для развлечения низших классов, но и, с точки зрения методистов, служили рассадником греха. Если его здесь узнают, у Августы появится дополнительный повод для упреков в его адрес. Одно дело — когда Эдвард, сын и наследник, проводит время с женщинами сомнительной репутации в сомнительных местах. Но другое дело — Хью, без денег и без университетского образования, сын обанкротившегося предпринимателя. Все сразу же начнут твердить, что «сады порока» — это его постоянное место времяпрепровождения и что его место — среди самых низших служащих и таких уличных женщин, как Мэйзи.
Как раз сейчас в карьере Хью наметился перелом. Он собирался стать письмоводителем с зарплатой в сто пятьдесят фунтов в год — почти вдвое больше, чем получал теперь, — и слухи о его недостойном поведении могли ему только помешать.
Он с подозрением смотрел на других мужчин, гулявших по извилистым дорожкам или между деревьев и старавшихся держаться в тени. Эти сады посещали и представители высших классов, некоторые со своими подругами; но все они избегали смотреть друг другу в глаза. Хью понял, что они тоже не хотят, чтобы их узнали. Он подумал, что если кто-то и узнает его, то постарается молчать и не говорить, что он тоже гулял здесь.
Мэйзи же можно было по праву гордиться. Она надела сине-зеленое платье с низким вырезом и с турнюром сзади; на голове красовалась сдвинутая набок и пришпиленная к волосам матросская шляпа. Взгляды всех проходивших мимо останавливались на ней.
Хью с Мэйзи прогулялись мимо балетного театра, восточного цирка, лужайки для игры в шары и нескольких тиров, а затем зашли в ресторанчик поужинать. Для Хью это тоже были новые впечатления. Хотя с каждым годом ресторанов становилось все больше, их в основном посещали представители средних классов, а представители высшего общества пока еще не привыкли к мысли о том, что можно есть у всех на виду. Молодые люди, вроде Эдварда и Мики, конечно же, бывали в них регулярно, но считали это частью своих «развлечений на стороне». Обычно они искали в них, с кем бы познакомиться, или приходили со своими подружками для компании.
На протяжении всего ужина Хью старался не думать о грудях Мэйзи, таких бледных, веснушчатых, соблазнительно выглядывающих из выреза платья. Полностью обнаженные груди он видел только один раз в жизни — неделю назад, у Нелли. Но так и не дотронулся до них. Интересно, они упругие, как мышцы, или мягкие? Когда женщина снимает корсет, ее груди колыхаются при ходьбе или остаются на одном месте? Можно ли их сжать, как кожу на руке, или они всегда одной формы, как коленная чашечка? Временами он даже представлял, как целует их, как тот мужчина в борделе целовал груди проститутки, но это было его самое сокровенное желание, которого он сам стыдился. По существу, он стыдился всех своих желаний. Казалось неприличным сидеть рядом с женщиной и думать только о ее обнаженном теле, как будто ему нет никакого дела до ее желаний и мыслей. Как будто он хочет только воспользоваться ею. Но он ничего не мог с собой поделать, особенно в обществе Мэйзи, такой соблазнительной.
Пока они еще сидели за столиком, в другой части парка начался фейерверк. Взрывы и вспышки растревожили неодобрительно зарычавших львов и тигров в зверинце. Хью вспомнил о том, что Мэйзи раньше работала в цирке, и спросил, как ей там жилось.
— Когда живешь с людьми бок о бок, поневоле узнаешь их как себя, — сказала она задумчиво. — С одной стороны, это хорошо, с другой — плохо. Все все время друг другу помогают. Влюбляются друг в друга, ссорятся, иногда дерутся. За три года, что я провела в цирке, там случилось два убийства.
— О боже!
— И заработок непостоянный.
— Почему?
— Когда наступают трудные времена, люди в первую очередь стараются экономить на развлечениях.
— Никогда об этом не задумывался. Нужно запомнить, что не нужно вкладывать деньги банка в развлечения.
Мэйзи улыбнулась.
— Вы все время думаете о финансах?
«Нет, — подумал Хью. — Я все время думаю о грудях». Но вслух сказал:
— Поймите, ведь я, образно выражаясь, белая ворона в семье. Я знаю о банковском деле больше любого другого Пиластера, но мне приходится трудиться вдвое больше их, чтобы показать, на что я способен.
— Почему для вас так важно показать себя?
«Хороший вопрос», — подумал Хью. Подумав, он ответил:
— Наверное, я с детства стремился к признанию. В школе хотел быть лучшим учеником. Банкротство отца только усугубило положение. Все думали, что я тоже стану неудачником, и мне приходится доказывать, что это не так.
— В каком-то смысле я тоже к этому стремлюсь. Не хочу жить так, как жила моя мать, все время на грани выживания. Хочу получать много денег, и неважно, что для этого придется сделать.
Хью помедлил, но все-таки спросил неуверенным тоном:
— И поэтому вы встречаетесь с Солли?
Мэйзи нахмурилась. Ему показалось, что она вот-вот рассердится, но через мгновение она иронически улыбнулась.
— Вопрос в точку! Если хотите знать правду, я не так уж и горжусь своими отношениями с Солли. Я еще не… не оправдала всех его ожиданий.
Хью удивился. Значило ли это, что она не позволила Солли овладеть ею?
— А вы ему, похоже, нравитесь.
— И он мне нравится. Но ему нужна не просто дружба, и никогда не была нужна, и я это знаю.
— Я понимаю, к чему вы клоните.
Хью подумал, что раз уж она Солли не позволила добиться того, что желает от девушки всякий мужчина, то ему тем более ожидать нечего. Он испытывал одновременно и разочарование, и облегчение: разочарование от того, что ему тоже хотелось не просто дружить с Мэйзи, а облегчение от того, что вроде бы волноваться сейчас и не о чем.
— У вас такой вид, как будто вы чему-то радуетесь.
— Наверное, я рад тому, что вы с Солли просто друзья.
Она посмотрела на него слегка грустным взглядом, и Хью подумал, уж не сказал ли он что-то лишнее.
Хью расплатился за ужин, который оказался довольно дорогим, но он взял с собой деньги, которые копил на новый костюм, — девятнадцать шиллингов, так что наличные у него с собой были. Когда они шли к выходу, люди за столиками вели себя более шумно, чем в начале. Наверное, это потому что все уже выпили много пива и джина.
Потом они подошли к танцевальной площадке. Здесь Хью почувствовал себя более уверенно. В Фолкстонской академии для сыновей джентльменов танцы были обязательным предметом, и танцевать он умел. Он решительно обхватил Мэйзи за талию — впервые за весь вечер. Но когда он прижал правой ладонью ее спину, кончики его пальцев задрожали. Под одеждой чувствовалось тепло ее кожи. Левой рукой он взял ее руку и сжал ладонь. От этого по всему его телу пробежал холодок.
Под конец первого танца он довольно улыбнулся ей, а она, к его удивлению, поднялась на цыпочки и прижала указательный палец к его губам.
— Мне так нравится ваша улыбка, совсем как у озорного мальчишки!
Это было не совсем то впечатление, которое он хотел произвести на нее, но сейчас годилось все, что доставляло ей удовольствие.
Они продолжили танцевать. Партнеры из них были неплохие: несмотря на низкий рост Мэйзи, Хью был ненамного выше, и оба они очень уверенно держались на площадке. До этого он успел потанцевать с несколькими дюжинами девушек, если не с сотней, но никогда не наслаждался танцем до такой степени. Ему казалось, что он первым на всем свете узнал о том, как это приятно — прижиматься к женщине почти вплотную, вместе двигаться под музыку и вместе совершать сложные движения.
— Не устали? — спросил он под конец второго танца.
— Конечно, нет!
Они потанцевали еще.
На светских балах считалось дурным тоном танцевать с одной и той же партнершей более двух танцев подряд. После танца нужно обязательно отвести свою избранницу в сторону и предложить ей шампанского или шербета. На таких балах Хью всегда было не по себе, а здесь все казалось простым и естественным. Среди всех этих незнакомых людей он ощущал какую-то удивительную свободу.
На танцплощадке они оставались до полуночи, пока не перестали играть музыканты.
Все парочки покидали танцпол и расходились по тропинкам. Хью заметил, что многие мужчины продолжали обнимать рукой своих партнерш, несмотря на то что танцы уже закончились, поэтому, волнуясь, он тоже осмелился оставить руку на талии Мэйзи. Она, похоже, не возражала.
Веселье продолжилось, но уже в более грубой форме. За тропинками то тут, то там стояли небольшие беседки, похожие на ложи в опере, где гуляющие могли присесть и поужинать, пока другие проходили мимо. Некоторые из беседок были заняты группами студентов, которые к этому позднему часу уже изрядно набрались спиртного. Кому-то из них показалось смешным кидаться в прохожих; они уже сшибли цилиндр с одного из идущих впереди мужчин; над головой Хью пролетел кусок булки, и он едва уклонился, прижав к себе Мэйзи покрепче. К его восторгу, она сама обвела его рукой.
В сторону от основной дороги уходили неосвещенные тропинки с лавочками, на которых сидели пары. Хью не мог разглядеть, обнимаются они или просто сидят рядом. К его изумлению, идущая впереди них пара становилась и принялась страстно целоваться прямо посреди дороги. Им с Мэйзи пришлось обходить их стороной, и ему стало неловко. Но через некоторое время неловкость прошла, и он почувствовал возбуждение. Чуть далее стояла и обнималась еще одна пара. Хью перехватил взгляд Мэйзи, и она улыбнулась ему в ответ с таким видом, будто советовала не стесняться, и подталкивала к более решительным действиям. Но он никак не мог собраться с духом и поцеловать ее.
А между тем в садах с каждой минутой становилось все шумнее и опаснее. Мимо них опять прошли грубияны — шесть-семь пьяных молодых мужчин, горланящих песни и толкающих друг друга. Все чаще встречались одинокие женщины — проститутки, как догадался Хью. Атмосфера становилась более угрожающей, и ему инстинктивно захотелось защитить Мэйзи.
Затем на них двинулась толпа человек из тридцати, толкавших прохожих и сбивавших с них шляпы. Одну женщину столкнули с дороги в кусты, а постороннего молодого человека повалили на землю. Пройти мимо хулиганов было никак нельзя, они перегородили всю дорогу и даже захватили лужайки по бокам. Хью отреагировал быстро — снял шляпу, встал перед Мэйзи спиной вперед, обнял ее и крепко прижал к себе. Тут же он получил сильный удар в плечо, но не потерял равновесия и продолжил стоять. С одной стороны хулиганы сшибли с ног девушку, а с другой ударили в лицо мужчину. После этого грубияны продолжили свой путь.
Хью ослабил объятия и взглянул вниз на Мэйзи. Она посмотрена на него вопросительным взглядом. Он неуверенно наклонился и поцеловал ее в губы, оказавшиеся на удивление мягкими и подвижными. Хью закрыл глаза. Он ждал этого мгновения много лет — и вот он наконец его первый поцелуй. Ощущения были восхитительные, как он и представлял. Он вдыхал ее запах и не мог надышаться. Ее губы еще крепче прижались к его губам. Вот бы это мгновение продолжалось вечно!
Но тут она отстранилась от него, посмотрела строго, обняла и сделала шаг назад.
— Так ты испортишь мне все планы, — прошептала она.
Он не понимал, что она имеет в виду. Осмотревшись по сторонам, он увидел чуть поодаль незанятую лавочку.
— Присядем?
— Хорошо.
Они прошли мимо кустов в темноту и сели на деревянное сиденье. Хью тут же поцеловал ее снова.
На этот раз он стеснялся уже меньше. Обняв одной рукой ее за плечи, он привлек ее к себе, а другой рукой гладил ее подбородок. Этот поцелуй был более страстным и продолжительным, и Хью крепче прижался к ее губам своими. Мэйзи ответила ему с не меньшей страстью, выгнув спину и навалившись на него всей грудью. Хью немного удивился ее страстности, хотя ему казалось, что многим девушкам тоже должны нравиться поцелуи, как и мужчинам. От ее пыла его желание разгоралось сильнее.
Погладив ее по щеке и по шее, он положил руку ей на плечо. Ему опять захотелось дотронуться до ее грудей, но он боялся ее обидеть и потому сдерживался. Прижавшись губами к его уху, почти целуя, она прошептала:
— Можешь потрогать их.
Его поразило, что она прочитала его мысли. Но ее предложение возбудило его настолько, что он уже не мог сдерживаться. И больше всего возбуждало не то, что ей тоже хочется ласки, а то, что она сказала это вслух: «Можешь потрогать их». Кончиками пальцев он провел по ее ключице и дальше вниз, дотрагиваясь до округлых форм чуть ниже выреза платья. Ее кожа была мягкой и теплой. Он не знал, что делать дальше. Неужели он может просто так засунуть руку внутрь?
Мэйзи ответила на его не высказанный вслух вопрос тем, что взяла его за кисть и прижала к платью под вырезом.
— Сожми их, только нежно, — прошептала она.
Он так и сделал. Груди не походили на мышцы или коленную чашечку, но были более податливыми, за исключением твердых сосков. Его ладонь переходила с одной груди к другой, и он поглаживал их по очереди. Горячее дыханье Мэйзи согревало его шею. Ему казалось, что он готов просидеть так всю ночь, но он прервался, чтобы еще раз поцеловать ее. На этот раз она поцеловала его быстро, потом отстранилась и снова быстро поцеловала — и так раз за разом, отчего он приходил во все большее волнение. Оказывается, целоваться можно тысячью разных способов!
Вдруг она замерла.
— Послушай!
Все это время до слуха Хью долетали обрывки какого-то шума, но сейчас он услышал крики и треск ветвей. Люди бежали по дорожкам в разных направлениях.
— Наверное, где-то началась большая драка, — сказал он.
Вдали заверещал свисток полицейского.
— Проклятье! — воскликнул он. — Теперь нас точно ждут неприятности.
— Лучше уйти, — сказала Мэйзи.
— Пройдем к выходу на Кингс-Роуд и постараемся остановить кеб.
— Хорошо.
Он не спешил вставать.
— Еще один поцелуй.
— Да.
Он поцеловал ее, а она крепко его обняла и сказала:
— Хью, я так рада, что встретила тебя.
Это были самые приятные слова, какие он слышал в своей жизни.
Вернувшись на дорожку, они быстро пошли на север. Через мгновение мимо них пробежали двое мужчин, один из которых явно преследовал другого и так сильно налетел на Хью, что сшиб его с ног, но побежал дальше. Когда Хью поднялся, незнакомцев уже и след простыл.
— Ты цел? — озабоченно спросила Мэйзи.
Хью отряхнулся и поднял шляпу.
— Цел, — ответил он. — Но я не хочу, чтобы это случилось с тобой. Пойдем по лужайке, так будет безопаснее.
Когда они сошли с дорожки, погасли фонари. Они прокладывали путь в темноте. Теперь крики мужчин, визг женщин и свистки полицейских доносились до них со всех сторон. Хью вдруг понял, что его могут арестовать и тогда его родственники узнают, где он был и с кем. Августа с удовлетворением поведает всем, насколько он безответственный и что ему нельзя доверять важную работу в банке. Из его уст невольно вылетел стон. Но потом он вспомнил свои ощущения от прикосновений к грудям Мэйзи и подумал, что мнение Августы его нисколько не волнует.
Так они и шли: то по полянкам, то между деревьев, то продираясь через кусты. Местность постепенно поднималась от берега реки, и Хью знал, что они идут правильно.
Потом вдалеке замелькали фонари, и они направились к свету. По пути им стали попадаться парочки, идущие в том же направлении. Хью надеялся, что полицейские, увидев группу трезвых и относительно респектабельных людей, не станут к ним придираться.
У ворот они увидели человек тридцать-сорок полицейских, которые, стремясь пройти в парк наперекор бегущей из парка толпе, принялись колотить всех своими дубинками налево и направо, без разбора. Толпа ринулась в обратном направлении.
У Хью мелькнула спасительная мысль.
— Давай я тебя возьму на руки.
Мэйзи посмотрела на него удивленно, но сказала:
— Хорошо.
Он присел и поднял ее, одну руку держа под ее коленями, а другой обнимая ее за плечи.
— Сделай вид, будто упала в обморок.
Мэйзи закрыла глаза и обмякла. Хью пошел вперед, против толпы, выкрикивая самым властным тоном, на какой только был способен:
— Дорогу! Дорогу!
Многие из бежавших, увидев перед собой господина с упавшей в обморок женщиной, машинально уступали дорогу. Так Хью дошел до первых полицейских, которые выглядели такими же ошарашенными, как и толпа.
— Посторонитесь, констебль! Дайте пронести даму! — крикнул он одному из них.
Полицейский злобно посмотрел на них, и Хью показалось, что он сейчас оприходует его своей дубинкой. Но тут сержант крикнул:
— Пропустите джентльмена!
Хью прошел через полицейских и оказался по ту сторону ворот, где было почти безлюдно.
Мэйзи открыла глаза, и он улыбнулся. Ему понравилось держать ее на руках, и он не торопился ставить ее на землю.
— Все хорошо?
Она кивнула. На глазах ее мелькнули слезы.
— Опусти меня.
Он осторожно опустил ее и снова обнял.
— Ну, будет тебе, не плачь. Все позади.
Она помотала головой.
— Это не из-за драки и не из-за полицейских. Видела я потасовки куда хуже. Просто… просто обо мне в первый раз так кто-то позаботился. Всю жизнь мне приходилось заботиться о себе самой. Как-то необычно все это.
Он не знал, что сказать. Все девушки, которых он знал до этого, считали само собой разумеющимся, что мужчины должны о них заботиться. Но с Мэйзи никогда не перестаешь удивляться.
Хью оглянулся в поисках кеба. Вокруг было пустынно.
— Боюсь, придется нам идти пешком.
— В одиннадцать лет я четыре дня пешком шла до Ньюкасла. А от Челси до Сохо уж и подавно доберусь.
Мики Миранда начал жульничать в карты еще в Уиндфилдской школе, когда ему не хватало присылаемых из дома денег. Он сам изобрел различные способы мошенничества, довольно грубые, но на школьников действующие. Затем, на корабле, во время одного из трансатлантических путешествий, которые он совершал после окончания школы и до поступления в университет, он попытался одурачить одного пожилого пассажира, оказавшегося профессиональным шулером. Юношеский задор вдохновил старика, и тот взял Мики под свое покровительство, обучив его различным хитрым трюкам.
Сложнее всего было жульничать, когда игра шла по-крупному. Когда люди ставили по паре пенсов, им и в голову не приходило, что кто-то захочет мошенничать. С ростом ставок росли и подозрения.
Если сегодня его поймают, то он может позабыть не только о своих планах относительно Тонио. Нечестная игра в карты считалась одним из худших преступлений для английского джентльмена. Его попросят навсегда покинуть клубы; все его знакомые, когда бы он ни пришел к ним с визитом, будут находиться «не дома», и никто не поприветствует его, случайно увидев на улице. Все редкие истории о том, как какой-нибудь англичанин был пойман на жульничестве, заканчивались тем, что герой истории был вынужден покинуть страну и начать все сначала в каком-нибудь удаленном месте, вроде Малайзии или Гудзонова залива. Мики же придется вернуться в Кордову, терпеть насмешки и издевательства старшего брата и остаток жизни заниматься выращиванием рогатого скота. От одной мысли об этом ему становилось плохо.
Но и награда в этот вечер была под стать риску поражения.
Он шел на это не только ради того, чтобы угодить Августе. Конечно, угодить ей тоже было важно, поскольку она служила его пропуском в мир богатства и власти. Но ему хотелось еще и получить работу Тонио.
Папа настаивал на том, чтобы Мики сам зарабатывал себе на жизнь в Лондоне, и сообщил, что присылать денег он больше не будет. Работа Тонио казалась Мики идеальной. Она позволяла вести образ жизни джентльмена почти без всякого труда. И заодно служила ступенькой к более высокому положению. Вполне возможно, когда-нибудь Мики станет посланником и тогда сможет с кем угодно общаться на равных в высшем обществе. Уж брат-то точно прекратит насмехаться над ним.
Мики, Эдвард, Солли и Тонио рано поужинали в клубе «Коуз», которому все они отдавали предпочтение. В десять часов они вошли в игральную комнату и присоединились у столика для игры в баккара к двум другим членам клуба, услышавшим про высокие ставки: капитану Картеру и виконту Монтаню. Монтань слыл недалеким человеком, но Картер пользовался репутацией хитрого и расчетливого типа, поэтому Мики больше всего опасался именно его.
По периметру стола, в десяти-двенадцати дюймах от края, мелом была проведена линия. Перед каждым игроком лежала кучка золотых соверенов, и они делали ставки, передвигая монеты за линию, ближе к центру стола.
Весь день Мики показывал окружающим, что злоупотребляет спиртным. Во время обеда он смочил губы шампанским, которое тайком вылил на землю. В поезде, по пути обратно в Лондон, он неоднократно прикладывался к фляге Эдварда, но каждый раз затыкал горлышко языком и делал вид, что глотает. За ужином он налил себе в бокал кларета и дважды пополнял его, не выпивая. Перед игрой он тихо заказал себе имбирное пиво, походившее на бренди с содовой. Для шулерства всегда необходима трезвая, кристально чистая голова, а тем более сейчас, когда ставки высоки и он намерен разрушить карьеру Тонио Сильвы.
Мики нервно облизал губы, потом спохватился и постарался расслабиться.
Из всех карточных игр ему больше нравилась баккара. Наверное, ее специально изобрели, чтобы умные могли безнаказанно лишать денег дураков.
Эта игра основана исключительно на везении, а не на умении или расчете. Игрок получает две карты и складывает их стоимость: тройка и четверка дают семь очков, двойка и шестерка — восемь. Если общая стоимость карт больше девяти, то считается последняя цифра; пятнадцать становятся одним очком, двадцать — нулем, так что высший счет — это девять.
Игрок с невысоким счетом может взять третью карту, но ее раздают лицом вверх, чтобы все видели.
Банкир раздает карты только троим игрокам — налево, направо и себе. Все игроки делают ставки либо на левую, либо на правую руку. Банкир выплачивает той руке, счет которой оказывается выше его счета.
Второе преимущество баккара, с точки зрения шулера, заключается в том, что ее играют как минимум тремя колодами карт. Это значит, что шулер может тайно воспользоваться четвертой колодой и вытянуть нужную карту из рукава, не беспокоясь о том, что у другого игрока уже оказалась такая карта.
Пока все усаживались поудобнее и раскуривали сигары, Мики попросил слугу принести три новые колоды. Вернувшись, слуга, естественно, протянул их Мики.
Чтобы контролировать игру, надо было для начала стать банкиром, а для этого нужно правильно снять колоду и вытянуть первые две карты. Операция эта довольно проста, но сейчас Мики сильно волновался и мог провалить даже самые простые приемы.
Он распечатал колоду. Карты всегда упаковывались в одном и том же порядке: сверху джокеры, снизу туз пик. Мики вынул джокеры и перетасовал колоду, наслаждаясь прикосновением к скользкой поверхности новых карт. Переложить туза снизу наверх не составило ему никакого труда, но еще нужно было дать другому игроку снять колоду и при этом сохранить туза сверху, а потом еще и раздать его себе.
Мики передал колоду Солли, сидевшему справа от него. При этом он слегка согнул руку так, чтобы верхняя карта — туз пик — осталась в ладони. Солли снял колоду. Продолжая держать руку ладонью вниз, Мики взял колоду. Полдела сделано — туз на месте.
— Банкир тот, кому выпадет высшая карта? — спросил он как можно безразличнее, как будто ему было все равно, что ответят другие игроки.
Все согласно закивали.
Крепко держа колоду одной рукой, другой он незаметно сдвинул верхнюю карту на полдюйма к себе и стал раздавать карты под ней, пока не дошел до себя. Себе он сдал верхнего туза. Все перевернули свои карты. Туз оказался у Мики, поэтому он стал банкиром.
— Похоже, сегодня вечером мне повезет, — сказал он, выдавив из себя улыбку.
Все промолчали.
Напряжение спало. Стараясь не показать своей радости, он выполнил первую раздачу.
Слева от него сидел Тонио, а за Тонио — Эдвард и виконт Монтань. Справа сидели Солли и капитан Картер. Мики не хотел выигрывать, ведь его сегодняшняя задача заключалась вовсе не в этом. Достаточно было, чтобы проиграл Тонио.
Мики некоторое время честно понемногу проигрывал деньги Августы. Другие расслабились и заказали еще по порции напитков. В какой-то момент Мики зажег сигару.
Во внутреннем кармане его сюртука, рядом с портсигаром, лежала еще одна колода карт, которую он купил у торговца на Сент-Джеймс-стрит, того самого, что поставлял и карты для клуба. Она целиком совпадала с колодами, которыми они играли.
Мики заранее распределил карты по выигрышным парам, дающим в сумме девять очков: три и шесть, четыре и пять, девять и десять и так далее. Лишние карты, все десятки и карты с картинками, он оставил дома.
Засовывая портсигар обратно в карман, он прижал ладонью колоду и вытянул ее. Затем, взяв другой рукой колоду со стола, он незаметно подложил новые карты под старые. Пока другие смешивали бренди с водой, он тщательно перетасовал колоду таким образом, чтобы сначала шла одна карта снизу, затем две случайные карты, еще одна карта снизу и еще две случайные карты. После этого, раздавая карты сначала левой руке, затем правой и под конец себе, он раздал себе выигрышные карты.
В следующем раунде он сдал выигрышные карты Солли и после этого продолжал подкидывать ему нужные карты, отчего Тонио проигрывал, а Солли выигрывал. Таким образом проигрыш Тонио выплачивался Солли, а на самого Мики никакие подозрения не падали, потому что кучка соверенов перед ним оставалась неизменной.
Тонио постепенно распалялся и начал выкладывать на стол деньги, которые выиграл на скачках, — около сотни фунтов. Когда их количество сократилось до пятидесяти, он встал и сказал:
— Несчастливая сторона! Лучше я сяду на место Солли.
«Это тебе не поможет», — подумал Мики.
Ему не составляло никакого труда заставить выигрывать левую руку, а правую проигрывать. Но его беспокоило, что Тонио постоянно говорит о неудаче. Нужно было позволить Тонио немного выиграть, чтобы не создавалось впечатления, что для него и вправду наступила полоса невезения.
Время от времени Тонио менял стиль своей игры, ставя на руку пять или десять соверенов вместо двух-трех. В таких случаях Мики раздавал ему выигрышные карты. Тонио пододвигал к себе монеты и торжествующе приговаривал:
— Вот видите, все-таки мне везет, я это точно знаю!
Мики теперь уже не так сильно волновался, как вначале. Подтасовывая карты, он внимательно изучал повадки своей жертвы. Нужно было не просто заставить Тонио проиграть все имеющиеся у него деньги, нужно было сделать так, чтобы он взял деньги взаймы, проиграл и не смог расплатиться по долгам. Только тогда он будет посрамлен и разорен настолько, чтобы выполнить все его желания. Конечно, Тонио не был полным глупцом, и, несмотря на то что относился к Мики с почтительным опасением, он пока что в любой момент мог прийти в чувство и выйти из-за стола, чтобы не довести дело до полного краха.
Все это время деньги его постепенно таяли, и когда их осталось совсем мало, Мики предпринял следующий шаг. Он снова вынул свой портсигар.
— Угощаю, Тонио, это из дома. Попробуй одну.
К его облегчению, Тонио взял длинную сигару, которой хватило бы не менее чем на полчаса. Мики знал, что Тонио не выйдет из-за стола, пока не докурит ее до конца.
Когда они вместе закурили, Мики приготовился к завершающему удару.
Через пару раздач Тонио остался с пустыми карманами.
— Ну что ж, вот я и потратил все, что выиграл в Гудвуде, — произнес он мрачно.
— Не унывай, мы дадим тебе отыграться, — сказал Мики. — Я уверен, что Пиластер может одолжить тебе сотню фунтов.
Эдвард посмотрел на него немного удивленно, но с его стороны было бы невеликодушно не поделиться деньгами, которых перед ними лежала целая куча.
— Разумеется, — согласился он.
Тут вмешался Солли:
— Пожалуй, тебе стоит остановиться, Сильва. Считай, что сегодня ты неплохо поиграл и при этом ничего не потерял.
Мики безмолвно проклинал Солли, этого добродушного зануду. Если Тонио прислушается к голосу разума, то весь его план пойдет насмарку.
Тонио задумался.
Мики задержал дыхание.
На его удачу, Тонио не привык во время игры мыслить разумно и не смог сопротивляться соблазну отыграться.
— Я думаю, можно еще немного поиграть, пока не докурю сигару.
Мики с облегчением выдохнул. На это он и рассчитывал.
Тонио жестом подозвал слугу и велел ему принести бумагу с пером и чернилами. Эдвард отсчитал сотню соверенов, а Тонио написал долговую расписку. Мики был уверен, что если Тонио сейчас проиграет, то уже не сможет расплатиться.
Игра продолжилась. Мики даже немного вспотел, поддерживая необходимый темп — постепенно заставляя свою жертву проигрывать и дальше, но временами позволяя ей выиграть для поднятия духа. Когда сумма Тонио снова дошла до пятидесяти фунтов, он сказал:
— Мне везет, только когда я играю действительно по-крупному. Ставлю все на следующую раздачу.
Ставка была чрезмерной, даже по меркам клуба «Коуз». Если Тонио сейчас проиграет, с ним будет покончено. Услышав об огромной ставке, к столу подтянулись некоторые другие члены клуба.
Мики раздал карты.
Слева от него Эдвард помотал головой в знак того, что дополнительная карта ему не нужна. Справа Солли сделал то же самое. Мики перевернул свои карты. Сам себе он раздал восьмерку с тузом, дающие в сумме девять очков.
Слева Эдвард перевернул свои карты. Мики не знал, что ему выпало, потому что на этот раз известные карты раздал только себе. Эдварду выпали пятерка с двойкой, дающие семь очков. Они с капитаном Картером потеряли свои деньги.
Солли перевернул свою раздачу, от которой теперь зависело будущее Тонио. Девятка и десятка — девятнадцать, или тоже девять очков, как и у банка. В таком случае победитель не объявлялся, и Тонио сохранял свои пятьдесят фунтов.
Мики неслышно выругался.
Теперь нужно было во что бы то ни стало заставить Тонио не забирать со стола все эти деньги. Мики быстро собрал карты и, собравшись с духом, спросил как бы между прочим:
— Ну что, Сильва, понижаешь ставку?
— Конечно, нет, — ответил Тонио. — Раздавай.
Мики поблагодарил небеса и снова выдал себе выигрышную комбинацию. На этот раз Эдвард похлопал по своим картам, говоря о том, что ему нужна третья. Мики выдал ему четверку треф и повернулся к Солли. Солли воздержался.
Мики перевернул свою раздачу и показал пятерку с четверкой. Эдвард показал еще одну четверку с бесполезным королем. В сумме с третьей картой, четверкой, они давали восемь очков. Его сторона проиграла.
Солли показал двойку с четверкой — шесть очков. Правая сторона тоже проиграла банку.
Тонио был разорен.
Он тут же мертвецки побледнел и пробормотал себе под нос ругательство на испанском языке.
Мики подавил торжествующую улыбку и пододвинул к себе выигрыш. И тут увидел нечто, отчего кровь его застыла в жилах.
На столе лежали четыре трефовые четверки.
Предполагалось, что они играют тремя колодами карт, поэтому любой, кто заметит лишнюю карту, сразу поймет, что раздача была нечестной. В этом-то и заключалась опасность такого метода мошенничества, хотя вероятность разоблачения была примерно один к ста тысячам. Стоит кому-то обратить на это внимание, как крахом закончится игра Мики, а не Тонио.
Но пока что лишнюю карту никто не замечал, потому что в баккара масти не имеют значения, и игроки не привыкли обращать на них внимание. Мики быстро сгреб карты и отложил их в сторону, благодаря небеса за очередное везение. И в этот самый момент Эдвард произнес:
— Постойте. По-моему, на столе лежали четыре четверки треф.
Мики проклинал последними словами этого недоумка. Вечно он рассуждает вслух. Конечно же, он не имел ни малейшего представления о плане Мики.
— Не может такого быть, — сказал виконт Монтань. — Мы играем тремя колодами, поэтому трефовые четверки только три.
— Точно, — отозвался Эдвард.
Мики выдохнул клуб дыма.
— Ты пьян, Пиластер. Одна из них была четверкой пик.
— А, прошу прощения.
— В такое позднее время легко спутать трефы с пиками, — согласился виконт Монтань.
И едва только Мики в очередной раз решил, что опасность миновала, как Тонио настойчиво сказал:
— Давайте проверим карты.
Сердце у Мики остановилось и ушло в пятки. Карты с предыдущих раздач сбрасывали в отбой — в отдельную стопку, которую тасовали и использовали заново, когда заканчивалась основная. Если сейчас их перевернут, то все увидят четыре четверки, и с Мики будет покончено. Стараясь не поддаваться панике, он сказал:
— Надеюсь, никто не сомневается в моей честности?
В клубе джентльменов к подобным обвинениям относились крайне серьезно. Не так давно за такими словами обычно следовала дуэль. К ним из-за соседних столов подошли еще несколько человек. Все ждали, что ответит Тонио.
Мики между тем лихорадочно размышлял. Если он перевернет верхнюю карту отбоя и она окажется четверкой пик, то все удостоверятся в том, что он говорит правду. При удаче никто не будет настаивать на том, чтобы просматривать все карты. Но для начала нужно найти четверку пик. Их должно быть три штуки. Некоторые могут лежать в отбое, но по меньшей мере одна из них могла находиться в той пачке, которую он по-прежнему держал в руке.
Это был его единственный шанс.
Пока все смотрели на Тонио, Мики повернул карты лицом к себе и едва заметным движением большого пальца принялся перебирать их, обнажая уголки. Он тоже делал вид, что смотрит на Тонио, но держал руку так, чтобы видеть буквы и символы.
— Давайте посмотрим отбой, — упрямо настаивал Тонио.
Все повернулись к Мики. Собрав в кулак всю свою волю, он продолжал тихонько перелистывать карты, молясь о том, чтобы среди них нашлась четверка пик. Карты, о которых шла речь, лежали в кучке на столе, поэтому вряд ли кто-то обращал внимания на те, что были в его руке. Нужно было обладать острым зрением и хорошей наблюдательностью, чтобы заметить, как он их перебирает, и даже в этом случае никто бы сразу не догадался, зачем он это делает.
Но он не может разыгрывать оскорбленную невинность бесконечно. Рано или поздно кто-нибудь из наблюдателей потеряет терпение, забудет о приличиях и перевернет отбой. Чтобы протянуть драгоценные секунды, он сказал:
— Если не умеешь проигрывать как мужчина, то, пожалуй, не стоит и играть.
Мики почувствовал, как у него на лбу выступили капельки пота. Вдруг он в спешке пропустил четверку пик?
— Но посмотреть нам ничто не мешает, верно? — мягко спросил Солли.
«Черт бы побрал этого Солли. Вечно он со своими разумными доводами», — подумал Мики в отчаянии.
И тут он нашел четверку пик.
— Ну что ж, — сказал он, пожимая плечами, подаваясь вперед и незаметно подкладывая карту под ладонь.
Он старался, чтобы его голос звучал беззаботно, но в действительности его обуревали совсем другие чувства.
Наступила мертвая тишина.
Мики отложил колоду, которую так лихорадочно перебирал, оставив в ладони нужную карту. Потянувшись к отбою, он взял его, уронив сверху четверку пик, и протянул Солли.
— Четверка лежит сверху, я точно помню.
Солли перевернул верхнюю карту, и все увидели, что это четверка пик. Общее напряжение спало, и в комнате вновь послышался гул голосов, но Мики все еще замирал от страха при мысли, что кому-нибудь в голову придет перевернуть все карты отбоя.
— Ну, на этом недоразумение, если можно так выразиться, закончено, — сказал виконт Монтань. — Лично я приношу вам свои извинения, Миранда, если кто-то позволил себе усомниться в ваших словах.
— Вас я ни в чем не виню, — сказал Мики.
Все снова посмотрели на Тонио. Тот встал с перекошенным лицом.
— Да будьте вы все прокляты! — выпалил он и вышел прочь.
Мики перемешал все карты на столе. Теперь никто не узнает, что произошло на самом деле. Ладони его вспотели от напряжения, и он незаметно вытер их о брюки.
— Прошу прощения за поведение моего соотечественника, — сказал он. — Если что-то я и не терплю в этой жизни, то это когда мужчины играют в карты не как джентльмены.
В предрассветный час Мэйзи и Хью шли на север через недавно застроенные пригороды Фулема и Южного Кенсингтона. Стало теплее, звезды погасли. Руки их вспотели, но они их не отпускали. Мэйзи немного смущалась, но чувствовала себя счастливой.
С ней этой ночью произошло нечто странное. Она не понимала, что именно, но ей нравилось. В прошлом, когда мужчины целовали ее и трогали за груди, ей казалось, что это часть сделки — своего рода товар, который она обменивает на то, что было нужно ей. Сегодня все было по-другому. Ее хотелось, чтобы он дотронулся до ее груди. Она даже первая это предложила, ведь он так стеснялся прикоснуться к ней без спроса!
Все началось, когда они танцевали. До тех пор она и не предполагала, что их встреча чем-то будет отличаться от ее встреч с другими мужчинами из высшего класса. Хью очаровательнее многих и выглядит таким неотразимым в белом жилете с шелковым галстуком-бабочкой, но, в конце концов, он оставался всего лишь симпатичным молодым человеком. На танцплощадке она вдруг задумалась, каково это — целоваться с ним. Потом, когда они гуляли по саду и видели, как обнимаются другие парочки, это любопытство только усилилось. Его нерешительность еще более подталкивала ее к действию. Другие мужчины воспринимали ужин и разговор как скучное, но обязательное условие, без которого не будет главного, и с нетерпением спешили отвести ее в темное место, чтобы полапать. Хью же благодаря своей застенчивости медлил.
В других отношениях он вовсе не стеснительный. Когда на них налетели хулиганы, он нисколько не испугался. Когда его сшибли с ног, его единственной мыслью была забота о ней. Хью далеко не такой уж обычный молодой мужчина, каких в городе пруд пруди.
И когда она наконец дала ему понять, что можно поцеловаться, он поцеловал ее так, как никто другой. Причем это не был поцелуй опытного сердцееда, совсем напротив — поцелуй наивного, не совсем уверенного в себе юноши. Почему же он ей так понравился? И почему ей вдруг захотелось, чтобы он к ней прикоснулся?
Эти вопросы ее не смущали, просто немного интриговали. Она была готова хоть вечность гулять с Хью по ночному Лондону. Время от времени с неба падали редкие капли, но до ливня так и не дошло. Мэйзи думала о том, как было бы здорово еще раз поцеловаться с Хью.
На Кенсингтон-Гор они повернули направо и пошли вдоль южной стороны парка к центру города, где она жила. Хью остановился напротив огромного особняка, ворота которого освещали два больших газовых фонаря. Обняв ее за плечо, он сказал:
— Вот дом моей тетушки Августы. И я тут тоже живу.
В ответ она обхватила рукой его талию и посмотрела на дом, размышляя, каково это — жить в таком массивном здании. Она с трудом представляла себе, что можно делать во всех этих комнатах. Много ли, в конце концов, людям нужно места для уютной жизни? Нужно где-то спать, где-то готовить еду, где-то есть, еще одна комната для гостей, а остальные-то на что? Какой смысл в том, чтобы иметь две кухни или две гостиные, все равно нельзя же быть в двух местах одновременно? Эти мысли напомнили ей, что они с Хью обитают совершенно в разных сферах общества. Ей стало грустно и печально.
— А я родилась в однокомнатной лачуге.
— На северо-западе?
— Нет, в России.
— Правда? Мэйзи Робинсон не похоже на русское имя.
— При рождении меня назвали Мириам Рабинович. Мы сменили имена и фамилию, когда перебрались в Англию.
— Мириам, — повторил он нежно. — Мне нравится.
Он привлек ее к себе и поцеловал. Тревожные мысли куда-то сразу улетучились, и она полностью отдалась своим чувствам. На этот раз он уже не так стеснялся и знал, что делает. Она жадно впивалась ему в губы, словно прикладываясь к стакану холодной воды в жаркий день. Может, он снова захочет потрогать ее груди?
Предчувствие ее не обмануло. Левой грудью она почувствовала мягкое, но уверенное прикосновение ладони. Почти сразу же ее сосок набух, и он слегка сжал его двумя пальцами сквозь шелк ткани. Ей стало немного неловко, оттого что ее желание настолько очевидно, но оно только сильнее возбуждало его.
Немного спустя ей захотелось почувствовать его тело. Она проникла рукой за полу сюртука и принялась гладить его спину, ощущая жар его кожи под хлопковой сорочкой. «Я веду себя как мужчина, — подумала она. — Пристаю к нему. Интересно, что он об этом думает?» Но ей было так приятно, что останавливаться совсем не хотелось.
И тут хлынул дождь. Не постепенно, а сразу. Мелькнула молния, раздался гром, и тут же полило как из ведра. Они отстранились и увидели мокрые лица друг друга.
Хью схватил ее за руку и потащил за собой.
— Быстрее, спрячемся в доме!
Они перебежали через дорогу, и Хью провел ее через калитку с надписью «Вход для торговцев» и далее по ступенькам вниз, к полуподвальному этажу. Когда они достигли дверей, она уже промокла насквозь. Хью отпер дверь, приложил палец к губам и жестом пригласил войти.
Какое-то мгновение она колебалась, решая, спрашивать или нет, что именно он задумал, но потому отмахнулась от этой мысли и зашла внутрь.
На цыпочках они прошли через походившую на небольшую церковь кухню к узкой лестнице. Хью прислонил рот к ее уху и прошептал:
— Наверху есть чистые полотенца. Пойдем по черной лестнице.
Она поднималась за ним три долгих пролета, потом они про-шли еще через одну дверь и оказались в коридоре, в который выходило несколько комнат. Дверь в одну из них была полуоткрыта, внутри горел ночник.
— Эдвард еще не вернулся. На этом этаже никого нет. Комнаты тети и дяди под нами, а слуги спят наверху. Заходи.
Он провел ее в свою спальню и зажег газовую лампу.
— Сейчас принесу полотенца, — сказал он и вышел.
Мэйзи сняла шляпу и осмотрелась. Комната была на удивление маленькой и просто обставленной, с одной кроватью, комодом, платяным шкафом и небольшим письменным столом. В таком доме она ожидала увидеть что-то более роскошное. Но, с другой стороны, такая спальня как раз под стать бедному родственнику, каким и был Хью.
С интересом она рассматривала различные вещи. Вот пара щеток для волос с серебряными ручками, на который выгравированы инициалы «T. P.» — еще одно наследство отца. На столе лежит книга под названием «Справочник коммерческой практики» и стоит в рамке фотография женщины с девочкой лет шести. Мэйзи выдвинула ящик прикроватной тумбочки. Там лежала Библия и еще какая-то книга под ней. Отодвинув Библию в сторону, Мэйзи прочитала заголовок: «Герцогиня Содома». Вспомнив, что подглядывать нехорошо, она быстро задвинула ящик.
Хью вернулся с целым ворохом полотенец, и Мэйзи взяла одно. Оно было слегка теплым, только что из сушильного шкафа, и она с удовольствием погрузила в него лицо. «Вот что значит быть богатым, — подумала она. — Целая куча теплых полотенец, когда бы ни пожелал». Она вытерла руки и открытую часть груди.
— А кто на фотографии? — спросила она.
— Мать с сестрой. Сестра родилась уже после смерти отца.
— Как ее зовут?
— Дороти. Я зову ее Дотти и очень ее люблю.
— Где они живут?
— В Фолкстоне, у моря.
«Интересно, увижу ли я их когда-нибудь?» — подумала она.
Хью отодвинул стул от письменного стола и предложил ей сесть, а сам опустился на колени, снял ее ботинки и насухо вытер ноги свежим полотенцем. Мэйзи закрыла глаза; ощущение прикосновения мягкой ткани к подошвам было непередаваемым.
Но платье ее промокло насквозь, и она содрогнулась. Хью снял сюртук и ботинки. Мэйзи понимала, что если она не снимет платья, то вытираться бесполезно. Почему бы и не снять? Панталон у нее не было, потому что их носили только богатые женщины, но наготу под платьем скрывали нижняя юбка и сорочка. Решительно встав, она отвернулась от Хью и спросила:
— Не поможешь расстегнуться?
Его пальцы неумело перебирали крючки, которыми застегивалось ее платье. Она тоже волновалась, но назад дороги уже не было. Когда он закончил, она поблагодарила его, опустила платье на пол и вышла из него, повернувшись.
На его лице отражалась смесь стеснительности и желания. Он стоял, словно Али-Баба, разглядывающий сокровища разбойников. Если она сначала и хотела всего лишь вытереться, а потом надеть платье, когда оно немного просохнет, то сейчас окончательно поняла, что будет дальше. И нисколько не жалела об этом.
Прикоснувшись к его щекам, она опустила его голову к себе и поцеловала. На этот раз она открыла рот, ожидая, что он сделает то же самое, но он не понял ее движения. «Он еще никогда так не целовался», — подумала она и раздвинула его губы языком. Он весь напрягся, но было заметно, что ему нравится. Через мгновение он чуть-чуть приоткрыл свой рот и ответил ей кончиком своего языка. Дыхание его участилось.
Потом он отстранился от нее, вытянул руки и постарался расстегнуть ее сорочку. Пальцы его путались, и в нетерпении он рванул ткань, отчего на пол полетели пуговицы. Обнажив ее груди, он взял их в ладони, закрыл глаза и испустил довольный стон. Она почувствовала, что вся поплыла. Ей захотелось всего сразу, прямо сейчас и навсегда.
— Мэйзи, — прошептал он. — Я хочу…
Мэйзи улыбнулась.
— Я тоже, — с удивлением услышала она свой голос.
Она сказала, не подумав, но не сомневалась, что сказала правду. Сейчас больше всего на свете она хотела именно его.
Хью погладил ее по волосам.
— Раньше у меня такого не было, — сказал он.
— И у меня.
Он удивленно посмотрел на нее.
— Но я думал… — сказал было он и осекся.
Мэйзи ощутила укол раздражения, но быстро собралась. В конце концов, она сама виновата, что ее подозревают в порочности.
— Ляжем, — предложила она.
Он вздохнул и спросил:
— Ты действительно хочешь?
— Хочу ли я? — переспросила она, не веря своим ушам.
Ей еще не встречался мужчина, который мог бы задать такой вопрос. Никто никогда не задумывался, что чувствует она. Она взяла его руку обеими своими руками и поцеловала его ладонь.
— Раньше я не знала, но теперь точно хочу.
Она легла на узкую кровать. Матрас был жестким, но простыня оказалась приятной на ощупь. Он лег рядом и спросил:
— А что теперь?
С каждым шагом они приближались к неизведанной территории.
— Погладь меня.
Хью нерешительно погладил ее через одежду. Ее вдруг охватило нетерпение. Сорвав нижнюю юбку, под которой ничего не было, она схватила его за руку и прижала его ладонь к бугорку между ног.
Он ласкал ее, покрывая поцелуями лицо, тяжело и прерывисто дыша. Мэйзи подумала о возможной беременности, но отмела эти мысли. Ее тело уже не принадлежало ей: удовольствие было слишком большим, чтобы думать. Прижав губы к его уху, она прошептала:
— Засунь палец внутрь.
Он подчинился.
— Мокро, — прошептал он удивленно.
— Это чтобы тебе было легче.
Он осторожно исследовал пальцем неизвестные уголки ее тела.
— Какая маленькая.
— Постарайся осторожнее, — предупредила она, хотя какая-то часть ее желала, чтобы ею овладели грубо, со всей силой.
— Прямо сейчас?
— Да, побыстрее. — Ее охватило еще большее нетерпение.
Хью немного повозился с брюками, потом стянул их и лег сверху, между ее ног. Она застыла, вспомнив рассказы о том, как больно бывает в первый раз, но желание пересиливало все опасения.
Он понемногу проникал в нее, пока не встретил сопротивление. Когда он надавил чуть сильнее, она действительно почувствовала боль.
— Постой!
— Извини, — он посмотрел на нее с беспокойством.
— Все хорошо. Поцелуй меня.
Он немного спустился, чтобы оказаться вровень с ее лицом, и поцеловал в губы, сначала нежно, а затем более страстно. Она крепко обняла его за талию, приподняла свои бедра и прижала к себе. От пронзившей ее боли захотелось заплакать, но потом что-то внутри ее поддалось, и она почувствовала облегчение. Оторвав губы от его губ, она посмотрела на него.
— Не больно? — спросил он.
Она помотала головой.
— Я не шумела?
— Немного. Не думаю, что кто-то услышал.
— Не останавливайся.
Все же он немного помедлил.
— Мэйзи, — пробормотал он. — Неужели это не сон?
— Если сон, то давай не будем просыпаться.
Она еще крепче прижалась к нему, помогая ему найти верное место руками. Он следовал ее подсказкам. Ей вдруг вспомнилось, как они танцевали всего несколько часов назад, но она тут же полностью отдалась ощущениям. Он тяжело задышал.
Потом сквозь их хриплое и шумное дыхание она услышала, как открылась дверь. Она была так поглощена происходящим, что этот звук показался ей сигналом тревоги. А затем раздался посторонний голос, разрушивший волшебство момента, как камень разбивает стекло:
— Так-так, Хью. Чем это ты занимаешься?
Мэйзи застыла.
Хью испустил отчаянный стон, и она почувствовала, как внутрь ее проникает его семя.
Она едва не разрыдалась.
— По-твоему, здесь бордель? — прозвучал тот же насмешливый голос.
— Хью, слезь с меня, — прошептала Мэйзи.
Он перевалился на спину, и она увидела его кузена Эдварда, стоявшего в дверях, курившего сигару и пристально наблюдавшего за ними. Хью быстро накинул на нее полотенце. Она подтянула полотенце к шее.
Эдвард ехидно ухмыльнулся.
— Ну, если ты закончил, то попробую-ка теперь и я.
Обматываясь полотенцем и стараясь сохранять спокойствие, Хью сказал:
— Ты пьян, Эдвард. Иди к себе, пока не наговорил непростительных глупостей.
Не обращая на него внимания, Эдвард подошел к кровати.
— Так это же куколка Солли Гринборна! Ладно, я ему ничего не скажу, но если ты и со мной немного пошалишь.
Поняв, что он не шутит, Мэйзи содрогнулась от отвращения. Она знала, что некоторые мужчины возбуждаются при виде того, как женщина лежит с другим мужчиной. Об этом ей как-то рассказала Эйприл, добавив, что женщин при этом называют «смазанными булочками». Похоже, Эдвард как раз из таких любителей.
Хью пришел в ярость.
— Убирайся прочь, болван! — воскликнул он.
— Да будет тебе! — настаивал Эдвард. — Это всего лишь шлюшка.
С этими словами он нагнулся и сорвал с Мэйзи полотенце.
Она спрыгнула с кровати на другую сторону, прикрываясь руками. Хью же набросился на Эдварда и со всей силы ударил ему по носу. Брызнула кровь, Эдвард зарычал от боли.
Этого было бы достаточно, чтобы поставить его на место, но Хью не мог унять свой гнев и ударил его еще раз.
Эдвард застонал от боли и, пошатываясь, двинулся к двери. Хью продолжал ударять его по затылку.
— Отвяжись! Отстань! Пожалуйста! — закричал Эдвард и вывалился через дверной проем.
Мэйзи вышла вслед за ними в коридор. Эдвард валялся на полу, а Хью сидел на нем и лупил его что было силы.
— Хью, остановись, ты убьешь его! — крикнула Мэйзи и попыталась схватить Хью за руки, но он был в такой ярости, что удержать его было невозможно.
Уголком глаза Мэйзи заметила какое-то движение, подняла голову и увидела тетку Хью, Августу, которая стояла на лестнице в черном шелковом пеньюаре и взирала на всю эту сцену. В зыбком газовом освещении она казалась зловещим призраком. В глазах ее блеснул загадочный огонек. Сначала Мэйзи не поняла этого выражения ее лица, а затем догадалась и испугалась.
Это было выражение торжествующего победителя.
Как только Августа увидела голую девушку, она сразу же поняла, что это шанс избавиться от Хью раз и навсегда.
Ее она узнала сразу — это была та самая дерзкая потаскушка, оскорбившая ее в парке. Тогда ее называли Львицей. Еще в парке у Августы мелькнула мысль, что эта девка может вовлечь Хью в серьезные неприятности: было что-то заносчивое и бесцеремонное в ее взгляде, в блеске глаз и в самодовольном наклоне головы. Даже сейчас, когда она, казалось бы, должна была сгорать от стыда, она смотрела на Августу холодно и спокойно. Она обладала великолепным телом, небольшими, но приятно оформленными белыми грудями. Между ног виднелся треугольник волос песочного цвета. Было во всей ее позе нечто вызывающее, отчего Августа почти почувствовала себя непрошеной гостьей. Но Хью теперь точно опозорен.
Составить план ей помешал вид лежащего на полу Эдварда с перепачканным кровью лицом. Думать мешали старые страхи и воспоминания о том, как он едва не скончался в младенчестве. Августу охватила слепая паника.
— Тедди, что с тобой! — крикнула она в отчаянии. — Что вы сделали с Тедди?!
Она подбежала к нему и упала на колени.
— Поговори со мной! Скажи хоть слово!
Сейчас она обращалась не ко взрослому мужчине, а к грудному младенцу, который с каждым днем таял на глазах, а доктора не могли объяснить почему.
Эдвард приподнялся и застонал.
— Скажи что-нибудь! — умоляла она.
— Не называй меня Тедди, — сказал он.
Страх ее немного уменьшился. Он в сознании и может говорить. Но голос его такой слабый, да и нос, кажется, не такой, как раньше.
— Что случилось?
— Я застал Хью с этой шлюхой, а он разозлился на меня!
Стараясь сдерживаться и не поддаваться страху и ярости, она осторожно дотронулась до носа Эдварда. Тот громко вскрикнул, но не отвел ее руки. Вроде бы ничего не сломано, подумала она. Нос просто опух.
Тут раздался голос ее мужа:
— Что за бедлам тут вы устроили?
Августа встала.
— Хью набросился на Эдварда, — сказала она.
— С мальчиком все в порядке?
— Кажется, да.
Джозеф повернулся к Хью.
— Проклятье, молодой человек! Что все это значит?
— Этот дурак сам напросился, — вызывающе ответил Хью.
«Да, давай, дерзи, Хью, — подумала Августа. — Ты сам загоняешь себя в западню. Не извиняйся. Так ты еще сильнее разгневаешь своего дядю».
Но внимание Джозефа разрывалось между молодыми людьми и девушкой. Его взгляд то и дело перескакивал на ее обнаженное тело. Августа испытала укол ревности, но от этого только еще больше успокоилась. С Эдвардом все в порядке. Теперь нужно подумать, как воспользоваться этой ситуацией. Она вспомнила о разговоре с Мики Мирандой и о том, что Хью нужно заткнуть рот, потому что он слишком много знает о гибели Питера Миддлтона. Сейчас как раз самый подходящий момент нанести решительный удар. Для начала нужно отлучить его от этой девки.
В дверях коридора, ведущего к черной лестнице, замаячили некоторые из слуг в ночных сорочках и рубашках. Они выглядели встревоженными, но на их лицах явно читалось любопытство. Среди них Августа разглядела дворецкого Хастеда в старом желтом халате, подаренном ему Джозефом несколько лет назад, и лакея Уильямса в полосатой ночной рубашке.
— Хастед и Уильямс, помогите, пожалуйста, мистеру Эдварду лечь в кровать.
Слуги подошли к Тедди и поставили его на ноги.
Затем Августа обратилась к экономке.
— Миссис Мертон, прикройте эту девушку простыней или чем-то еще, отведите в мою комнату и помогите ей одеться.
Миссис Мертон сняла свой халат и накинула его на плечи девушки. Та запахнула полы халата, прикрыв наготу, но, похоже, не собиралась никуда уходить.
— Хью, ступай к доктору Хамболду на Черч-стрит; он лучше других осмотрит нос Эдварда.
— Я не оставлю здесь Мэйзи одну, — сказал Хью.
— Поскольку в случившемся виноват ты, то тебе и следует вызывать врача! — резко сказала Августа.
— Со мной все в порядке, — постаралась успокоить Хью Мэйзи. — Сходи за врачом. Я пока побуду здесь, подожду, когда ты вернешься.
Но Хью продолжал стоять.
— Сюда, пожалуйста, — предложила миссис Мертон, указывая на черную лестницу.
— Я, пожалуй, воспользуюсь парадной лестницей, — сказала Мэйзи и гордо, словно королева, пересекла площадку и прошествовала вниз по ступеням. Миссис Мертон последовала за ней.
— Хью? — обратилась к нему Августа.
Было видно, что Хью все еще не хочет уходить, но не может подыскать причину, чтобы остаться.
— Пойду надену ботинки, — сказал он после недолгой паузы.
Августа сдержала вздох облегчения. У нее получилось разделить их. Теперь нужно решить будущее Хью. Она повернулась к мужу.
— Пойдем к тебе и обсудим случившееся.
Они спустились по лестнице и вошли в его спальню. Едва закрыв за собой дверь, Джозеф обнял ее и поцеловал. Августа поняла, что ему хочется заняться любовью.
Это было необычно. Они занимались любовью, как правило, раз или два в неделю, и первой всегда начинала она — приходила к нему в спальню и ложилась в его кровать. Она воспринимала это как часть своего супружеского долга — удовлетворять его и делать довольным, — но всегда хотела сама контролировать весь процесс и старалась не позволять ему заходить в ее спальню без приглашения. Когда они только что поженились, сдерживать его было труднее. Он настаивал на том, чтобы овладевать ею при каждом удобном случае, и какое-то время она подчинялась; но потом уже привык подчиняться он. Был еще период, когда он надоедал ей различными неприличными предложениями, вроде того, чтобы заниматься любовью при свете, чтобы она села на него сверху или совершила нечто невыразимое ртом. Она же всегда строго пресекала эти попытки, и он давно уже не предлагал ничего подобного.
Сейчас он нарушал сложившийся распорядок, и она понимала почему. Его возбудило зрелище обнаженного тела Мэйзи, эти упругие груди и песочный кустик растительности между ног. Ей вдруг сделалось противно, и она оттолкнула его. Он посмотрел на нее обиженно. Ей нужно было, чтобы он обижался не на нее, а на Хью, поэтому она примирительно дотронулась до его руки.
— Позже, — сказала она. — Я приду к тебе позже.
Он, похоже, согласился.
— В Хью бушует дурная кровь, доставшаяся ему от моего брата, — сказал он.
— После этого он не может жить с нами под одной крышей, — произнесла Августа не терпящим возражений тоном.
Джозеф не собирался спорить с ней.
— И в самом деле не может.
— И из банка его тоже следует выгнать, — продолжила она.
Лицо Джозефа приняло упрямое выражение.
— Попрошу тебя не вмешиваться в дела банка и не указывать, что мне там делать.
— Джозеф, он только что оскорбил тебя, приведя в твой дом падшую женщину, — сказала она немного высокопарно, использовав иносказательное название проститутки.
Джозеф подошел к письменному столу и сел за него.
— Я знаю, что он сделал. Я только прошу тебя не путать домашние дела с делами банка.
Августа на время отступила.
— Хорошо. Ты сам знаешь, как будет лучше.
Всякий раз, когда она шла на попятную, Джозеф смягчался.
— Предположим, что его и в самом деле следует отстранить от дел, — сказал он, немного подумав. — Пусть переедет к своей матери в Фолкстон.
Августа не была уверена, что это хорошее решение. Она еще не выработала стратегии и придумывала на ходу.
— И чем он будет заниматься? Чем будет зарабатывать на жизнь?
— Не знаю.
Августа поняла, что совершила ошибку. Потеряв работу, Хью разозлится еще больше и станет еще более опасным. Дэвид Миддлтон еще не встречался с ним — возможно, Миддлтон еще не знал, что Хью тоже был на пруду в тот злополучный день, — но рано или поздно это выяснится. Она подосадовала на свое поспешное предложение отстранить Хью от работы в банке.
Можно ли сделать так, чтобы Джозеф передумал? Нужно хотя бы попытаться.
— Мне кажется, мы слишком суровы к нему.
Джозеф приподнял бровь, удивляясь такому неожиданному проявлению милосердия.
— Ты сам постоянно говоришь, что у него большие способности для банкира. Наверное, было бы неразумно терять их.
— Августа, определись же наконец! — рассерженно воскликнул Джозеф.
Она села в низкое кресло у письменного стола, приподняла юбку и обнажила свои ноги. Ноги у нее до сих пор были красивыми. Джозеф посмотрел на них, и выражение его смягчилось.
Пока он отвлекся, она лихорадочно думала. Неожиданно ее посетила блестящая мысль.
— Отошли его за границу.
— Куда?
Чем больше она размышляла, тем больше ей нравилась эта мысль. Так он будет находиться вдали от Дэвида Миддлтона, но все еще в пределах ее влияния.
— На Дальний Восток или в Южную Америку, — продолжила она развивать тему. — Туда, где его недостойное поведение не будет бросать тень на наш дом.
Джозеф уже забыл, что сердился на нее.
— Неплохая идея, — произнес он задумчиво. — У нас есть одна вакансия в Соединенных Штатах. Управляющему нашим филиалом в Бостоне нужен помощник.
«Америка подходит идеально», — подумала Августа. Ей самой стало приятно от своей гениальности.
Но сейчас Джозеф рассматривает эту идею лишь как абстрактное предположение, нужно, чтобы он воспринял ее серьезно.
— Пусть Хью уедет как можно быстрее, — сказала она. — Не хочу лишний раз видеть его в доме.
— Он может купить билет завтра же утром, — сказал Джозеф. — После этого случая у него нет никаких причин задерживаться в Лондоне. Он поедет в Фолкстон попрощаться с матерью и останется там до назначенного рейса.
«И долго еще не сможет встретиться с Дэвидом Миддлтоном», — с удовлетворением подумала Августа.
— Великолепно. Значит, решено.
О чем еще нужно подумать? Августа вспомнила о Мэйзи. Так уж ли Хью привязан к ней? Не похоже, хотя все возможно. Он может отказаться покидать ее. Такой вариант беспокоил Августу. Нельзя допустить, чтобы он взял с собой в Бостон эту потаскушку. Удастся ли ей подавить их роман в зародыше в качестве меры предосторожности?
Она встала и подошла к двери, разделявшей их спальни. Джозеф выглядел расстроенным.
— Нужно избавиться от этой девчонки, — объяснила она.
— Могу я чем-то помочь?
Вопрос ее удивил. Не в привычках Джозефа было предлагать кому-то помощь. «Хочет еще раз поглазеть на шлюху», — подумала она и помотала головой.
— Я скоро вернусь. Ложись пока в кровать.
— Ну ладно, — сказал он нехотя.
Августа прошла в свою спальню, плотно затворив за собой дверь.
Мэйзи уже была одета и пришпиливала шляпку к волосам. Миссис Мертон сложила немного аляповатое сине-зеленое платье и запихала его в мешок.
— Я одолжила ей свое платье, мэм, ведь ее платье промокло, — сказала экономка.
«Теперь понятно, почему Хью привел ее домой», — подумала Августа.
Привести ночью домой шлюху — это не похоже на Хью. Значит, их застал неожиданный ливень, они промокли, и Хью провел девушку в дом, чтобы она просохла. Так за одним последовало другое…
— Как тебя зовут? — спросила Августа девушку.
— Мэйзи Робинсон. А ваше имя я знаю.
Августа почувствовала, что ненавидит эту дерзкую девчонку — неизвестно почему, ведь обычная проститутка едва ли заслуживала такой сильной ненависти. Наверное, все дело в том, как она выглядела обнаженной: такая гордая, величественная и независимая.
— Полагаю, тебе нужны деньги, — презрительно сказала Августа.
— Лицемерка, — выпалила Мэйзи. — Сами-то небось не по любви вышли за своего уродливого муженька.
Грубые, но правдивые слова больно ужалили Августу. Она недооценила эту молодую женщину и с самого начала допустила ряд ошибок. С этих пор нужно действовать с ней осторожнее. Сейчас как раз представилась неплохая возможность обыграть ее.
Постаравшись придать своему голосу как можно больше равнодушия, она спросила:
— Не присядешь на минутку?
Мэйзи немного удивилась, но после недолгого колебания уселась на стул.
Августа села напротив.
Нужно заставить эту девчонку позабыть о Хью. Она с негодованием отвергла предложение денег, и Августе не хотелось повторять это предложение. Чувствовалось, что деньги с девчонкой не сработают. И ее не так просто запугать.
Нужно убедить ее, что лучшее для них с Хью — это расставание. И будет превосходно, если Мэйзи решит, что такая мысль сама пришла ей в голову. Лучше всего этого добиться, если она, Августа, станет настаивать на противоположном. Неплохая идея…
— Если хочешь выйти за него замуж, то я останавливать тебя не буду, — сказала Августа.
На лице девушки снова отразилось удивление, и Августа поздравила себя с тем, что ей удалось сбить своего противника с толку.
— С чего это вы вдруг взяли, что я хочу замуж за него? — спросила Мэйзи.
Августа едва не расхохоталась. «Да ведь по тебе сразу заметно, что ты спишь и видишь, как бы окрутить вокруг пальца какого-нибудь богача», — подумала она, но вслух сказала:
— А какой девушке не захочется такого мужа? Он достаточно красив и принадлежит известному семейству. Да, денег у него нет, но перспективы замечательные.
— Говорите, как будто насильно хотите выдать меня за него, — сказала Мэйзи, прищурив глаза.
Августе как раз и хотелось создать такое впечатление, но нельзя было перегибать палку. Будучи девушкой проницательной, Мэйзи заподозрила что-то неладное.
— Вот только не надо фантазий, Мэйзи, — сказала Августа. — Извини, но ни одна представительница моего класса не желает, чтобы ее родственник заключил такой уж слишком неравный брак.
— Но если она ненавидит этого родственника, то может и пожелать, — возразила Мэйзи.
Почувствовав воодушевление, Августа продолжила:
— Я не испытываю к Хью ненависти. И что только тебе в голову пришло?
— Хью мне все рассказал. Он рассказал, что вы относитесь к нему как к бедному родственнику и стараетесь и других настроить против него.
— Бывают же неблагодарные люди! С какой стати, например, мне разрушать его карьеру?
— Потому что рядом с ним ваш сын Эдвард выглядит совершенным болваном.
Августа едва не поддалась гневу. И снова Мэйзи подобралась слишком близко к истине. Да, Эдварду действительно недостает сообразительности Хью, но Эдвард — хорошо воспитанный молодой человек, а Хью — заносчивый гордец без воспитания.
— Думаю, лучше тебе не упоминать имени моего сына, — произнесла Августа, понизив голос.
— Задела больную мозоль, верно? — ухмыльнулась Мэйзи, но тут же снова стала серьезной. — Так, значит, вот какова ваша игра. Ну что ж, я в нее играть не буду.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросила Августа.
На глазах Мэйзи вдруг выступили слезы.
— Хью мне слишком нравится, чтобы разрушать ему жизнь.
Такое сильное чувство со стороны Мэйзи не только удивило, но и порадовало Августу. Значит, замысел ее сработал.
— Так как же ты теперь поступишь?
Мэйзи изо всех сил пыталась не разрыдаться.
— Больше я с ним не увижусь. Пусть вам хочется загубить его, но моей помощи вы не дождетесь.
— Он будет искать тебя.
— Я исчезну. Он не знает, где я живу. Буду держаться подальше от тех мест, где он станет меня искать.
«Замечательный план, — подумала Августа. — Недолго тебе придется скрываться — до тех пор, пока он не уедет за границу на много лет, а возможно, и навсегда». Но вслух она этого не сказала. Она подвела Мэйзи к очевидному выводу и не хотела мешать ей думать самой.
Мэйзи вытерла лицо рукавом.
— Лучше мне уйти, пока он не вернулся с доктором.
Она встала.
— Спасибо, что одолжили мне свое платье, мисс Мертон.
Экономка открыла для нее дверь.
— Я провожу вас до выхода.
— Только на этот раз спустимся по черной лестнице, — сказала Мэйзи. — Я не хочу… — она замолчала, тяжело вздохнула и произнесла почти шепотом: — Не хочу больше встречаться с Хью…
И с этими словами вышла.
Миссис Мертон вышла за ней и закрыла дверь.
Августа выдохнула с облегчением. Все получилось как нельзя лучше. Она помешала быстрому карьерному взлету Хью в банке, обезвредила Мэйзи Робинсон и помешала ему встретиться с Дэвидом Миддлтоном. И все это за одну ночь. Мэйзи была грозным противником, но в конце концов оказалась слишком сентиментальной.
Несколько минут Августа наслаждалась своей победой, затем поднялась к Эдварду.
Он сидел на кровати и потягивал бренди из бокала. Весь нос его покрывало лиловое пятно, вокруг застыла засохшая кровь. Своим видом он показывал, что ему жаль, что так случилось.
— Мой бедный мальчик! — вырвалось у Августы.
Она подошла к тумбочке, на которую был поставлен таз с водой, взяла полотенце, намочила его уголок, а потом присела на край кровати и вытерла кровь с верхней губы Эдварда. Он поморщился.
— Извини! — сказала она.
Эдвард улыбнулся.
— Все хорошо, мама. Продолжай, это успокаивает.
Пока она умывала его, в комнату вошел доктор Хамболд, за которым следовал Хью.
— Ну что, я вижу, вы подрались, молодой человек? — шутливым тоном спросил доктор.
— Он не дрался, — поспешила пресечь всякие вольности Августа. — На него напали.
Хамболд смутился и пробормотал:
— Ах, вот как, вот как…
— Где Мэйзи? — спросил Хью.
Августе не хотелось говорить о Мэйзи в присутствии врача. Она встала и вывела Хью из комнаты.
— Она ушла.
— Это вы ее отослали? — спросил он требовательно.
Августа хотела было сказать ему, чтобы он не смел разговаривать с ней таким тоном, но решила, что так только сильнее разозлит его. Она и так уже одержала над ним полную победу, хотя он этого и не знает. Поэтому она постаралась ответить ему примиряющим тоном:
— Если бы я выгнала ее, то не кажется ли тебе, что она ждала бы тебя снаружи, на улице? Нет, она ушла сама, по своему решению, и пообещала написать тебе завтра.
— Но когда я уходил за доктором, она сказала, что будет ждать меня здесь.
— А потом передумала. Ты разве не знаешь, какими бывают непостоянными девушки в ее возрасте?
Хью нахмурился, но не знал что ответить.
— Не удивительно, что она постаралась как можно быстрее выпутаться из неловкого положения, в которое ты ее поставил, — добавила Августа.
Ему это показалось логичным.
— Я считаю, что вы сами сделали все возможное, чтобы она почувствовала себя неловко и не захотела здесь задерживаться ни на миг.
— Считай, как тебе будет угодно, — строго сказала Августа. — Я не намерена выслушивать твои упреки. Утром, перед тем как ты отправишься в банк, с тобой поговорит твой дядя Джозеф. А теперь спокойной ночи.
Какое-то мгновение казалось, что он хочет с ней поспорить. Но ему действительно нечего было сказать.
— Ну что ж, хорошо, — пробормотал он наконец, повернулся и пошел к себе.
Августа вернулась к Эдварду. Доктор закрывал свой чемоданчик.
— Ничего серьезного, — сказал он. — Нос поболит несколько дней, вокруг глаза завтра может проявиться синяк, но он молод и вскоре поправится.
— Благодарю вас, доктор. Хастед проводит вас.
— Спокойной ночи.
Августа склонилась над кроватью и поцеловала Эдварда.
— Спокойной ночи, мой Тедди. А теперь спи.
— Хорошо, мама. Спокойной ночи.
Теперь оставалось только одно дело.
Августа спустилась по лестнице и зашла в спальню Джозефа, надеясь, что он уже заснул, но он сидел в кровати и читал «Пэлл-Мэлл Газетт». Увидев ее, он немедленно отложил газету в сторону и приподнял одеяло.
Едва она оказалась в кровати, как он обнял ее. Близился рассвет, и в комнате было уже довольно светло. Она закрыла глаза.
Он быстро вошел в нее, она обвила его руками и отвечала его движениям, представляя себя шестнадцатилетней девочкой, лежащей на берегу реки в малиновом платье и соломенной шляпке, в то время, когда ее покрывал поцелуями граф Стрэнг. Только в ее фантазии граф Стрэнг не ограничился поцелуями, а приподнял юбки и занялся с нею любовью прямо под жаркими лучами солнца под мерный плеск речных волн…
Когда все закончилось, она немного полежала рядом с Джозефом, вновь наслаждаясь победой.
— Необычная ночь, — пробормотал он сонным голосом.
— Да, — отозвалась она. — Эта негодная девчонка….
— М-м, — промычал он. — А в ней что-то есть… такая надменная и волевая… считает себя не хуже добропорядочных… изящная фигурка… как у тебя в ее возрасте.
Эти слова оскорбили Августу до глубины души.
— Джозеф! — воскликнула она. — Как ты смеешь делать такие ужасные сравнения?
Он не ответил, и она догадалась, что он уже заснул.
Все еще сердясь, она откинула одеяло, вылезла из постели и вышла из комнаты.
В эту ночь она больше не сомкнула глаз.
Апартаменты Мики Миранды в пригородном Камбервелле состояли из двух комнат в доме рядовой застройки, принадлежащем вдове со взрослым сыном. Здесь ни разу не бывал никто из его знакомых из высшего класса, даже Эдвард Пиластер. Мики приходилось играть роль франта и гуляки, будучи весьма стесненным в средствах, и он вполне мог обойтись без шикарного жилья.
Каждое утро, в девять часов, хозяйка подавала им с Папой кофе с горячими булочками. За завтраком Мики объяснил, как заставил Тонио Сильву проиграть сто фунтов, которых у него не было. Конечно, он не ожидал громкой похвалы со стороны отца, но надеялся хотя бы на кивок в знак признания своих заслуг. Но Папу его рассказ не впечатлил. Он как ни в чем не бывало пил свой кофе, шумно прихлебывая.
— Так что, Тонио уехал в Кордову?
— Нет, но, надеюсь, уедет.
— Надеешься? Столько трудов, и ты только надеешься?
Мики почувствовал себя оскорбленным.
— Сегодня я нанесу ему окончательный удар, — возразил он.
— Я в твоем возрасте…
— Перерезал бы горло, я знаю. Но это Лондон, а не провинция Санта-Мария, и если я буду перерезать горло всякому, кто мне не по душе, меня повесят.
— Бывают времена, когда выбора не остается.
— Но бывают и времена, когда лучше действовать мягко. Папа. Подумай о Сэмюэле Пиластере и о его дурацком предубеждении против торговли оружием. Как я его устранил, не пролив ни капли крови, а?
На самом деле Сэмюэла устранила с дороги Августа, а не Мики, но он об этому отцу предпочел не рассказывать.
— Ну не знаю, — упрямо сказал отец. — Когда я получу свои винтовки?
Это была больная тема. Старый Сет по-прежнему оставался старшим партнером Банка Пиластеров. Стоял август. В сентябре с гор Санта-Марии начнет сходить снег. Папа захочет вернуться домой вместе с винтовками. Как только старшим партнером станет Джозеф, Эдвард заключит с ним сделку и отправит партию оружия. Но Сет упрямо цеплялся как за свою должность, так и за свою жизнь.
— Скоро, Папа, скоро, — поспешил уверить отца Мики. — Сет долго не продержится.
— Хорошо, — кивнул Папа с выражением человека, одержавшего верх в споре.
Мики намазал булочку маслом. Вот всегда так. Никогда у него не получается угодить отцу, как бы он ни старался.
Его мысли снова вернулись к предстоящему дню. Тонио задолжал крупную сумму и не может выплатить ее. Следующим шагом нужно превратить проблему в кризис. Нужно, чтобы Эдвард публично поссорился с Тонио. В случае успеха Тонио навлечет на себя всеобщее осуждение и будет вынужден оставить свою работу и вернуться домой, в Кордову. Там его вряд ли разыщет Дэвид Миддлтон.
Мики хотелось провернуть все так, чтобы не нажить себе в лице Тонио врага. Он ведь собирается занять должность Тонио, а если Тонио на него разозлится, то может и очернить в глазах посланника. Мики же хотел, чтобы он, наоборот, помог ему.
Вся ситуация осложнялась историей их с Тонио отношений. В школе Тонио ненавидел и боялся Мики; в последнее время он восхищался им. Теперь Мики нужно было стать лучшим другом Тонио, одновременно разрушив ему жизнь.
Пока Мики размышлял над делами дня, раздался стук в дверь, и хозяйка объявила о приходе посетителя. Через мгновение в комнату вошел сам Тонио. Ну что ж, тем самым он избавляет Мики от лишних хлопот — не надо будет заезжать к нему после завтрака.
— Садись, выпей кофе, — любезно предложил Мики. — Не повезло тебе вчера! Ну что ж, никогда не знаешь, когда выиграешь, а когда проиграешь. Это же карты!
Тонио поклонился Папе и сел. Глаза его были красными — очевидно, он не спал всю ночь.
— Я проиграл гораздо больше, чем могу себе позволить.
Папа недовольно крякнул. Он терпеть не мог, когда люди жалели себя, и презирал семейство Сильва, городских обитателей, живших за счет покровительства и взяток.
Мики изобразил сочувствующий вид и произнес:
— Мне очень жаль.
— Ты знаешь, что это значит. В этой стране мужчина, неспособный вернуть карточный долг, не считается джентльменом. А неджентльмен не может быть дипломатом. Придется мне подать в отставку и вернуться домой.
«Вот именно», — подумал Мики, но вслух печальным тоном сказал:
— Не вижу здесь проблемы.
— Ты знаешь, как к этому относятся и сами игроки, — продолжал Мики. — Если не платишь на следующий день, то уже под подозрением. Но сто фунтов — на это мне понадобятся годы. Вот почему я обращаюсь к тебе.
— Не понимаю, — удивленно сказал Мики, хотя все прекрасно понимал.
— Ты одолжишь мне денег? — умоляюще спросил Тонио. — Ты кордовец, а не англичанин; ты не станешь презирать человека за одну ошибку. А я рано или поздно верну, обещаю.
— Будь у меня деньги, я бы, конечно, их дал тебе, — сказал Мики. — Жаль только, что я не настолько богат.
Тонио посмотрел на Папу, который уставился на него холодным взглядом и сказал только одно слово:
— Нет.
Тонио повесил голову.
— Какой же я идиот с этими картами! — сказал он лишенным всякого тона голосом. — Никогда не знаю, во что ввязываюсь. Если я вернусь домой с позором, то не смогу посмотреть в глаза своим родным.
— Возможно, я могу придумать кое-что, — задумчиво произнес Мики.
Лицо Тонио озарилось светом.
— Да, пожалуйста, придумай! Все что угодно!
— Мы с Эдвардом друзья, ты же знаешь. Я мог бы поговорить с ним от твоего имени, объяснить обстоятельства и попросить проявить снисходительность — в качестве личного одолжения.
— Ты и вправду поговоришь с ним? — в глазах Тонио затеплилась надежда.
— Я попрошу его дать денег и никому об этом не говорить. Но я ничего не обещаю. Пиластеры гребут деньги лопатами, но скряги еще те. В любом случае я попытаюсь.
Тонио горячо сжал руку Мики.
— Не знаю даже, как благодарить тебя, — произнес он с жаром. — Я никогда этого не забуду.
— Ты только не надейся раньше времени…
— Ничего не могу с собой поделать. Я был в отчаянии, а ты дал мне надежду, — стыдливо улыбнулся Тонио и добавил: — Сегодня утром я даже подумывал о самоубийстве. Шел по Лондонскому мосту и думал: не броситься ли в воду.
Папа снова неодобрительно проворчал. Он, разумеется, предпочитал действовать совсем по-другому.
— Слава богу, ты передумал, — поспешил сказать Мики. — А теперь мне лучше пойти в Банк Пиластеров и поговорить с Эдвардом.
— Можно пойти с тобой?
— Ты будешь в клубе во время обеда?
— Конечно, если ты так хочешь?
— Тогда встретимся там.
— Хорошо, — Тонио встал. — Ну, не буду мешать вам завтракать. И еще раз…
— Не благодари, — прервал его Мики, прикладывая палец к губам. — А то не будет удачи. Жди и надейся.
— Да-да, как скажешь.
Тонио снова повернулся к Папе и поклонился ему.
— До свидания, сеньор Миранда.
— Дурак, — пробормотал Папа, когда Тонио вышел.
— Круглый, — согласился с ним Мики.
В соседней комнате Мики переоделся в свой утренний костюм: белая рубашка с жестким стоячим воротничком и накрахмаленными манжетами, брюки желто-оранжевого цвета, черный атласный шейный платок, который он постарался завязать идеальным узлом, и черный двубортный сюртук. Ботинки его блестели воском, волосы — макассаровым маслом. Он всегда одевался элегантно, но консервативно, никогда не надевал модные отложные воротники и не щеголял моноклем, как денди. Англичане считали модно одетых иностранцев пустыми франтами, и ему не хотелось давать им лишний повод для осуждения.
Оставив отца заниматься своими делами, Мики вышел из дома и перешел по мосту в финансовый район Сити, который охватывал квадратную милю, где изначально располагался построенный римлянами город. Вокруг собора Святого Павла движение экипажей полностью остановилось: коляски, омнибусы, груженные бочками фургоны, кебы и тележки продавцов боролись за свободное место с огромным стадом овец, которых гнали на мясной Смитфилдский рынок.
Банк Пиластеров занимал большое новое здание с длинным фронтоном в классическом стиле и внушительным выходом, обрамленным массивными рифлеными колоннами. Было несколько минут после полудня, когда Мики прошел через двойные двери в общий зал. Хотя Эдвард редко появлялся на работе до десяти, он обычно хватался за любой повод пойти на обед в любое время после двенадцати, чтобы уже не появляться в банке.
Мики обратился к одному из посыльных:
— Будьте добры, сообщите мистеру Эдварду Пиластеру, что его ожидает мистер Миранда.
— Хорошо, сэр.
Здесь Мики, как нигде более, охватывала зависть к Пиластерам. Их богатство и влияние отражались в каждой детали: в полированном мраморном полу, в богато украшенных стенных панелях, в приглушенном гуле голосов, в скрипе перьев по бумаге — но прежде всего в вальяжном виде одетых с иголочки посыльных и служащих. Все это пространство и все эти люди были заняты почти исключительно тем, что пересчитывали деньги Пиластеров. Никто здесь не разводил скот, не добывал нитраты, не строил железные дороги. Всю работу делали другие люди, за много миль отсюда. На взгляд Мики, теперь, когда рабство официально запрещено, такой образ жизни оставался наилучшим среди всех остальных.
Но во всей атмосфере чувствовалось что-то немного фальшивое. Уж слишком здесь торжественная обстановка, словно в храме, при дворе монарха или в музее. Эти люди ссужают деньги в долг и берут проценты, а ведут себя словно высокопоставленные священники или аристократы.
Через несколько минут появился Эдвард, с разбитым носом и синяком под глазом. Мики в удивлении приподнял бровь.
— Ну и вид у тебя! Что случилось?
— Подрался с Хью.
— По какому поводу?
— Отчитал его за то, что он привел в дом шлюху, а он рассердился и вышел из себя.
Мики догадался, что Августа не преминула воспользоваться этим случаем, чтобы избавиться от Хью.
— И что теперь с ним будет?
— Теперь ты его долго не увидишь. Его отправили в Бостон.
«Браво, Августа! — подумал Мики. — Как удобно, что с Хью и Тонио можно разделаться в один день». Вслух же он сказал:
— Судя по твоему виду, тебе не помешает хороший обед с бутылкой шампанского.
— Отличная идея.
Они вышли из банка и направились на восток. Смысла в том, чтобы подзывать кеб, не было, потому что улицы были перегорожены овцами и все кебы стояли. Они прошли мимо мясного рынка, куда и вели всех этих овец. Стояла крайне неприятная вонь от скотобоен. Овец забрасывали прямо с улицы через люки в подземные помещения. От падения они ломали ноги и лежали, не двигаясь, пока им не перерезали горло.
— Пройдешь здесь пару раз, так откажешься от баранины до конца жизни, — сказал Эдвард, прикрывая нос платком.
Мики подумал, что так легко Эдварда аппетита не лишить.
Покинув Сити, они сели в кеб и поехали к Пэлл-Мэлл. Мики решил приступить к заранее заготовленной речи:
— Не нравятся мне люди, которые распускают слухи о своих знакомых у них за спиной.
— Да, — кивнул Эдвард с отвлеченным видом.
— Но когда речь идет о друзьях, человек просто обязан поделиться кое-какими обстоятельствами.
— Х-м, — Эдвард не имел ни малейшего представления о том, к чему клонит Мики.
— И мне было бы неприятно, если бы ты подумал, что я ничего не рассказываю только по той причине, что мой знакомый — мой соотечественник.
После непродолжительного молчания Эдвард сказал:
— Не совсем уверен, что понял тебя.
— Я говорю о Тонио Сильве.
— Ах, да. Насколько я знаю, он не может отдать мне долг.
— Полнейшая чушь. Я знаю его семейство. Они почти так же богаты, как и вы.
Мики совершено не боялся лгать, потому что в Лондоне о состоянии южноамериканских семейств никто ничего не знал.
Эдвард удивился.
— Вот как? Я думал иначе.
— Напротив. Он легко может себе позволить расплатиться по таким долгам. Тем-то и хуже.
— Что хуже?
Мики тяжело вздохнул.
— Боюсь, он и не думает расплачиваться с тобой. Он даже хвастался, что у тебя духу не хватит заставить его заплатить.
Эдвард покраснел.
— Ах ты дьявол! Духу не хватит! Это мы посмотрим!
— Я предупредил, что тебя не следует недооценивать. Сказал, что ты не станешь терпеть, когда из тебя делают посмешище. Но он отмахнулся от моих советов.
— Какой негодяй! Ну, если не хочет прислушиваться к советам, то придется его проучить!
— Жаль, конечно, но другого выхода нет, — согласился Мики.
Эдвард молча кипел от злости.
Пока кеб медленно двигался по Стрэнду, Микки размышлял о том, что Тонио сейчас должен находиться в клубе. Эдвард как раз в нужном настроении для ссоры. Все складывалось как нельзя лучше.
Наконец-то кеб остановился у клуба. Мики подождал, пока Эдвард расплатится с извозчиком, и они прошли внутрь. В гардеробной, посреди людей, вешавших свои шляпы, они встретили Тонио.
Мики напрягся. Он рассчитал все шаги; теперь оставалось только скрестить пальцы и надеяться на то, что спектакль будет разыгран в точности так, как он и спланировал.
Тонио перехватил взгляд Эдварда, смутился и сказал:
— О бог ты мой… Доброе утро вам двоим.
Мики посмотрел на Эдварда. Лицо его покрылось розовыми пятнами, глаза выпучились, и он выпалил:
— Послушайте, Сильва!
Тонио весь обратился в слух.
— Слушаю. О чем вы хотели поговорить, Пиластер?
— О сотне фунтов, которую вы мне должны, — громко и четко произнес Эдвард.
В помещении стало вдруг необычайно тихо. Присутствующие обменялись настороженными взглядами, а двое мужчин, проходившие мимо дверей, заглянули, чтобы узнать, в чем дело. Говорить при всех о деньгах считалось дурным тоном, и джентльмены упоминали о них только в крайних обстоятельствах. Все знали, что у Эдварда Пиластера гораздо больше денег, чем фантазии их потратить, так что, по всей видимости, у него были свои веские причины вслух напоминать Тонио о его долге. Назревал скандал.
— Да? — побелел Тонио.
— Можете вернуть мне ее сегодня, если вам так будет угодно.
Вызов был брошен. Теперь все знали о долге. Как у джентльмена, у Тонио оставался только один выход. Ему следовало сказать: «Если для вас это так важно, я немедленно верну вам долг. Не желаете подняться наверх, чтобы я выписал вам чек? Или вам удобнее пройти до моего банка?» Если он этого не скажет, то все поймут, что вернуть деньги он не может, и его подвергнут остракизму.
Мики наблюдал за этой сценой со злобным любопытством. Сначала на лице Тонио отобразилась паника, и Мики подумал, что тот выкинет что-то безумное. Потом на смену страху пришел гнев, Тонио открыл рот, чтобы протестовать, но не мог вымолвить ни слова. Он только развел руки в умоляющем жесте, но и то быстро опустил их. Наконец его лицо исказилось, словно лицо ребенка, готового вот-вот разреветься; он повернулся и побежал. Двое мужчин, стоявшие в проходе, едва успели отпрыгнуть; Тонио промчался через холл и выбежал на улицу без шляпы.
Мики ликовал: все прошло идеально.
Члены клуба в гардеробной закашлялись и принялись деловито суетиться, чтобы скрыть свое замешательство. Один из старейших членов тихо заметил:
— Было немного сурово с вашей стороны, Пиластер.
— Но он заслужил, — быстро добавил Мики.
— Несомненно, несомненно, — произнес старик.
— Мне нужно выпить, — сказал Эдвард.
— Закажешь бренди и мне, ладно? — спросил Мики. — А мне пока лучше догнать Сильву и проследить за тем, как бы он не бросился под колеса кареты.
Сказав это, он вышел.
Теперь ему предстояло выполнить самую деликатную часть плана — убедить человека, которому он только что разрушил жизнь, в том, что он его лучший друг.
Тонио несся по направлению к Сент-Джеймс, не разбирая дороги и сталкиваясь с прохожими. Мики с трудом догнал его.
— Постой Сильва! Послушай, мне очень жаль!
Тонио остановился. По его щекам текли слезы.
— Со мной покончено, — простонал он. — Всему конец.
— Я сделал все, что мог, но Пиластер и слушать меня не стал, — сказал Мики.
— Я понимаю. Спасибо тебе.
— Не благодари. У меня же ничего не получилось.
— Но ты хотя бы пытался. Ах, если бы я мог как следует отблагодарить тебя!
Мики помедлил, размышляя о том, не спросить ли о его работе прямо сейчас. Наверное, сейчас как раз самое подходящее время.
— Вообще-то ты можешь меня отблагодарить. Но поговорим об этом позже.
— Нет, скажи теперь.
— Как-то неудобно. Давай оставим это на другой раз.
— Не знаю, как долго я еще пробуду здесь. Так о чем речь?
— Ну что ж… — Мики изобразил смущение. — Я думаю, в посольстве Кордовы рано или поздно задумаются о том, чтобы подыскать тебе замену.
— Да, послу понадобится помощник уже сейчас.
В замутненных слезами глазах Тонио блеснул огонек понимания.
— Да, конечно! Ты бы мог стать этой заменой! Ты подходишь идеально!
— Если можешь замолвить словечко…
— И не только. Я расскажу все. Расскажу, как ты попытался спасти меня от ужасных неприятностей. Я уверен, посол точно захочет в помощники именно тебя.
— Все же как-то неправильно это — пользоваться твоей бедой. Скверно становится на душе, — сказал Мики.
— Ничуть, — Тонио схватил руку Мики обеими руками и крепко сжал. — Ты ведь настоящий друг.
Глава 5
Шестилетняя сестренка Хью, Дороти, сворачивала рубашки и укладывала их в чемодан. Хью знал, что, как только она заснет, ему придется все вынимать и складывать заново, но он делал вид, что в восторге от ее заботы.
— Расскажи еще про Америку!
— Америка находится так далеко, что по утрам солнце восходит там на целых четыре часа позже.
— И американцы все утро лежат в кровати?
— Да, а когда встают и завтракают, то у нас уже наступает пора обедать.
Дороти засмеялась.
— Какие лентяи!
— Не совсем. Понимаешь, у них же светает поздно, и им приходится работать весь вечер.
— И спать ложатся они поздно! Вот бы мне так! В Америке мне бы понравилось. Почему нельзя поехать с тобой?
— Мне тоже этого хотелось бы, Дороти, — с сожалением вздохнул Хью.
Он не увидится с ней несколько лет, а когда вернется, то она будет уже совсем взрослой и сможет сама рассказать кому угодно о разнице во времени.
В окно стучал осенний дождик и доносился дальний рокот волн в заливе, но в комнате весело горел камин и было тепло. Хью положил в чемодан несколько книг: «Методы современного делопроизводства», «Успех коммерческого предприятия», «Богатство наций» и «Робинзон Крузо». Старшие клерки в Банке Пиластеров с неодобрением отзывались о «книжной учености» и неизменно повторяли, что лучший учитель — это практика, но они ошибались. Изучая теорию, Хью лучше понимал работу различных департаментов банка.
В Америку он отправлялся во время кризиса. В начале 1870-х годов несколько американских банков взяли большие ссуды на покупку акций железнодорожных компаний по спекулятивным ценам, а когда в середине 1873 года железнодорожные компании стали испытывать проблемы, финансовое основание этих банков пошатнулось. Несколько дней назад обанкротились «Джей Кук и Ко», агенты правительства США, повлекшие за собой Первый национальный банк Вашингтона; новости об этом дошли до Англии благодаря трансатлантической телеграфной связи. Теперь же приостановили работу пять нью-йоркских банков, в том числе и крупнейший банк «Юнион Траст Компани», а также старая банковская ассоциация «Меканикс». Фондовая биржа закрыла свои двери. Скоро за ними последуют многочисленные компании, тысячи людей потеряют работу, торговля затихнет, операции Банка Пиластеров в Америке сократятся, банкиры станут более осторожными, и Хью будет труднее проявить себя.
На Лондоне этот кризис пока что никак не отразился. Процентная ставка возросла на один пункт, до четырех процентов, и обанкротился один небольшой лондонский банк, имевший очень тесные связи с американскими фирмами, но паники не наблюдалось. Тем не менее Старый Сет настаивал на том, что главные неприятности еще впереди. При взгляде на слабого и больного человека складывалось впечатление, что эти неприятности носят в основном личный характер. Его перевезли в дом Августы, и большую часть суток он проводил в постели. Но, несмотря на слабость, он отказывался подавать в отставку до тех пор, пока не выведет корабль Пиластеров из грозящего ему шторма.
Хью аккуратно расстелил и сложил свою одежду. Банк выделил ему деньги на покупку двух новых костюмов, и Хью догадывался, что дед сделал такое распоряжение после уговоров его матери. Старый Сет был скуповат, как и все Пиластеры, но мать Хью он любил. Все эти годы она жила на небольшие средства, которые ей выделял Сет.
Мать также настояла, чтобы Хью предоставили несколько недель на подготовку к переезду — ей хотелось, чтобы это время он провел с ней. Она редко видела его с тех пор, как он устроился в банке, а он не мог себе позволить регулярные поездки в Фолкстон. Август они провели в основном здесь, у моря, пока Августа с семьей отдыхала в Шотландии. Теперь небольшие каникулы закончились, и для Хью настала пора прощаться с ней.
Пока он думал о ней, она как раз вошла в комнату. После гибели мужа прошло восемь лет, но она до сих пор носила траур. Повторно выходить замуж она, по всей видимости, не собиралась, хотя могла бы найти себе пару без труда, сохранив свою тихую красоту. Ее спокойные голубые глаза и густые светлые волосы могли бы взволновать сердце еще не одного мужчины.
Хью понимал, что мать страдает от того, что расстается с ним на годы, но об этом она не обмолвилась ни словом. Вместо того чтобы выражать свою грусть, она разделяла с ним волнение и беспокойство, охватывавшие его при мысли о том, что его ожидает в новой стране.
— Уже почти пора ложиться, Дороти, — сказала она. — Иди переоденься в ночное платье.
Едва Дороти вышла из комнаты, мать принялась укладывать заново рубашки Хью.
Он хотел поговорить с ней о Мэйзи, но стеснялся. Он знал, что Августа писала ей письма, и к тому же она могла узнать подробности случившегося от других членов семейства во время недолгих поездок за покупками в Лондон. Вряд ли ей рассказали всю правду, скорее наоборот. Помолчав немного, Хью неуверенно начал:
— Мама…
— Что, дорогой?
— Тетя Августа не всегда говорит, что было на самом деле…
— Уж слишком ты вежливый, — сказала мать, грустно улыбнувшись. — Августа годами распускала ложные слухи о твоем отце.
Хью удивила такая откровенность.
— Ты думаешь, это она сказала родителям Флоренс Столуорти о том, что он был заядлым игроком?
— К сожалению, я в этом более чем уверена.
— Почему она так себя ведет?
Мать отложила рубашку и задумалась.
— Августа была очень красивой девочкой, — сказала она, прервав недолгое молчание. — Ее семья посещала Кенсингтонский методистский зал, где они и познакомились с Пиластерами. Она росла единственным ребенком в семье, избалованным и испорченным. Родители ее были довольно заурядными людьми. Отец некогда служил помощником владельца лавки, а затем основал свое дело и под конец открыл три бакалейных магазина в западном пригороде Лондона. Но Августа с ранних лет считала, что ее ожидает великое будущее.
Мать подошла к окну. Казалось, что она разглядывает за ним не хмурый Ла-Манш, а прошлое.
— В семнадцать лет она полюбила графа Стрэнга, а он полюбил ее. Это был приятный юноша — симпатичный, добродушный, высокородный и при этом очень богатый. Естественно, его родители пришли в ужас от мысли, что он может жениться на дочери бакалейщика. Хотя она была красива и даже в таком юном возрасте обладала чувством собственного достоинства, помогавшим ей не теряться в любом обществе.
— Они были помолвлены? — спросил Хью.
— Формально нет. Но все считали, что дело уже решено. А потом разразился скандал. Ее отца обвинили в том, что он систематически обвешивал покупателей в своих магазинах. Уволенный им сотрудник подал жалобу в министерство торговли. Говорили, что отец Августы обманывал даже церковь, закупавшую у него чай для вечерних собраний по изучению Библии. Его собирались посадить за решетку. Он же все отрицал и в конце концов выкрутился. Но Стрэнг покинул Августу.
— Наверное, это разбило ее сердце.
— Нет, — продолжила мать. — Не разбило. А привело в бешеную ярость. Всю жизнь она получала то, что хотела. Тогда же более всего на свете она хотела Стрэнга, но не могла его получить.
— И вышла замуж за дядю Джозефа «назло», как говорится.
— Я бы сказала, что она вышла замуж за него в припадке негодования. Он был старше ее на семь лет, что много, когда тебе семнадцать, и даже тогда он не отличался красотой, как и теперь. Но он был богаче, даже богаче Стрэнгов. Нужно отдать ей должное, она старалась быть ему хорошей женой. Но она до сих пор злится при мысли об упущенной возможности стать графиней Стрэнг.
— А что стало с самим Стрэнгом?
— Женился на французской графине и погиб в результате несчастного случая на охоте.
— Теперь мне даже почти жаль Августу.
— Что бы с ней ни происходило, она всегда желает большего: больше денег, более важной должности для мужа, более высокого положения для себя. Причина всех ее честолюбивых замыслов — будь то в отношении себя, Джозефа или Эдварда — то, что она до сих пор тоскует по тому, что ей мог бы предоставить Стрэнг: титул, фамильное поместье, беззаботная жизнь, богатство без необходимости работать. Но в действительности Стрэнг ей предлагал не это, а свою любовь. Именно любовь и стала ее главной потерей в жизни. И ничто не сможет ей возместить эту потерю.
Никогда у Хью еще не было настолько доверительной беседы с матерью. Он почувствовал, что готов открыть ей свое сердце.
— Мама, — начал он. — Кстати, о Мэйзи…
— О Мэйзи? — непонимающе посмотрела на него мать.
— О той девушке… из-за которой все произошло. Мэйзи Робинсон.
Лицо матери прояснилось.
— Августа ни разу не назвала ее имени.
Хью помедлил, затем выпалил:
— Она вовсе не падшая женщина.
Было видно, что мать смутилась. Обычно мужчины не заводили со своими матерями речь о проститутках.
— Понятно, — сказала она, отводя глаза.
Хью решил не сдаваться.
— Да, она из низших классов, это верно. И еврейка.
На лице матери отразилось удивление, но отвращения заметно не было.
— Кроме этого, ничего плохого про нее сказать нельзя. На самом деле… — он замялся.
Мать посмотрела ему прямо в глаза.
— Да? Говори.
— На самом деле она была… девственницей.
Мать покраснела.
— Извини, что говорю такое, мама, но если я не скажу, то ты будешь все знать только со слов тети Августы.
— И… она тебе нравилась? — спросила мать, чтобы не допустить неловкого молчания.
— Да, очень. — Хью почувствовал, что на глазах у него выступают слезы. — Не понимаю, почему и куда она исчезла. Я не знаю, где она живет. Я спрашивал слугу в конюшнях, где она работала, спрашивал в «Аргайл-румз», где мы с ней познакомились. Она нравилась и Солли Гринборгу, но он тоже в растерянности, как и я. Тонио Сильва был знаком с ее подругой Эйприл, но он вернулся в Южную Америку, а сам я Эйприл найти не могу.
— Как загадочно…
— Я уверен, что к ее исчезновению каким-то образом приложила руку Августа.
— Не сомневаюсь. Не понимаю, как именно, но в хитроумии ей не откажешь. Как бы то ни было, но теперь ты должен смотреть в будущее, Хью. В Бостоне перед тобой откроется столько возможностей, если только работать усердно.
— Она необычайная девушка, мама!
Было заметно, что мать ему не совсем верит.
— Рано или поздно ты ее забудешь.
— Даже представить себе не могу!
Она поцеловала его в лоб.
— Забудешь, обещаю.
На стене чердачной комнаты, которую Мэйзи делила с Эйприл, висел только один плакат, на котором была изображена она, Мэйзи, в плотно обтягивающем трико, стоящая на спине мчащейся в галопе лошади. Внизу красными буквами было написано: «УДИВИТЕЛЬНАЯ МЭЙЗИ». Картинка не совсем соответствовала действительности, потому что в цирке не было белых лошадей, да и ноги у Мэйзи были не настолько длинными. Тем не менее плакат ей нравился. Это было ее единственное напоминание о том времени.
В комнате стояли только одна узкая кровать, умывальник, стул и трехногая табуретка. Платья висели на гвоздях, вбитых в стены. Занавесками служила грязь на стеклах. Они пытались поддерживать чистоту, но все было без толку. Из дымохода летела сажа, сквозь трещины между половицами пролезали мыши, в промежутки между оконной рамой и кирпичной кладкой проникали насекомые и пыль с улицы. Сейчас шел дождь, и потому вода бежала струйкой с подоконника и капала сквозь щель в потолке.
Мэйзи одевалась, стараясь придать себе как можно более нарядный вид. Сегодня евреи отмечают Рош-Ашану, когда открывается Книга жизни, и в этот праздник Мэйзи всегда задумывалась над тем, что в этой книге записано про нее. Она никогда не молилась по-настоящему, но в глубине души надеялась, что на ее странице записано что-то хорошее.
Эйприл пошла приготовить чай на общую кухню, но быстро вернулась с газетой в руках.
— Тут про тебя, Мэйзи! — воскликнула она.
— Что?
— В «Ллойд уикли ньюз». Послушай: «Вниманию мисс Мэйзи Робинсон, урожденной Мириам Рабинович. Если мисс Робинсон свяжется с господами Голдманом и Джеем, адвокатами, в их конторе в Грейс-инн, то узнает нечто весьма важное для себя». Это ведь ты!
Сердце Мэйзи забилось сильнее, но она старалась держаться и не подавать виду, что волнуется.
— Это Хью. Я не пойду.
Эйприл казалась разочарованной.
— А вдруг тебе оставил наследство какой-нибудь давно потерявшийся родственник?
— Да пусть хоть королева Монголии, в Грейс-инн я все равно не пойду.
Всем своим тоном она пыталась выразить равнодушие, но сердце ее сжималось. О Хью она вспоминала каждый день и каждую ночь, глубоко переживая свое несчастье. Они едва друг друга знали, но забыть его оказалось невозможно.
А забыть его следовало бы. Она знала, что Хью ее ищет, ведь он едва ли не каждый день справлялся о ней в «Аргайл-румз», расспрашивал владельца конюшни мистера Сэммелза и обошел половину домов в Лондоне с дешевыми комнатами внаем. Потом поиски прекратились, и Мэйзи решила, что он сдался. Но, похоже, он просто сменил тактику и пытается теперь привлечь ее внимание, размещая объявления в газетах. С таким упорством скрываться от него очень трудно, тем более что она и сама страстно желает с ним увидеться. Тем не менее она твердо решила — раз она любит его, то не имеет права разрушать ему жизнь.
— Помоги мне одеться, — попросила она Эйприл, обхватывая руками корсет.
Эйприл принялась зашнуровывать корсет сзади.
— Мое вот имя никогда не печатали в газетах, — сказала она завистливо. — А твое уже целых два раза, если считать Львицу именем.
— И какая мне от этого польза? Ах, бог ты мой, ну я и растолстела.
Эйприл затянула шнурки потуже и помогла Мэйзи влезть в платье. Сегодня вечером они собирались повеселиться в мюзик-холле, куда их пригласил новый ухажер Мэйзи, редактор журнала средних лет, проживавший в Клэпхеме с женой и шестью детьми.
До ужина они еще хотели прогуляться по Бонд-стрит и полюбоваться витринами модных магазинов. Покупать они ничего не собирались. Скрываясь от Хью, Мэйзи отказалась работать на мистера Сэммелза — к его большому сожалению, ведь благодаря ей он продал пять лошадей и одного пони, и полученные от него деньги быстро таяли. Но Мэйзи, несмотря на непогоду, уж очень хотелось выйти на улицу — сидеть дома было просто невыносимо.
Платье показалось Мэйзи узковато в груди, и когда Эйприл натянула его повыше, она поморщилась. Эйприл посмотрела на нее с удивлением и сказала:
— У тебя что, соски болят?
— Да. Интересно, почему?
— Мэйзи, — обратилась к ней Эйприл озабоченным тоном. — Когда у тебя в последний раз были неприятности?
— Я не считала.
Она задумалась на мгновение, и по ее спине вдруг пробежал холодок.
— О боже…
— Когда?
— Вроде бы еще до скачек в Гудвуде. Ты думаешь, я беременна?
— У тебя распухли груди, соски болят, и неприятностей не было вот уже два месяца, — обеспокоенно перечисляла Эйприл. — Ты что, совсем глупая? И кто же это был?
— Хью, конечно. Но он сделал это только один раз. Разве можно забеременеть от одного раза?
— Всегда все залетают от одного раза.
— О бог ты мой…
У Мэйзи было такое чувство, что ее сшиб с ног поезд. В ужасе и смущении она села на кровать и заплакала.
— И что мне теперь делать? — беспомощно спрашивала она.
— Для начала пойти в контору к адвокатам.
Неожиданно все изменилось.
Сперва Мэйзи испугалась и рассердилась. Затем поняла, что теперь она просто обязана встретиться с Хью, хотя бы ради ребенка, которого носила под сердцем. Признавшись себе в этом, она ощутила не столько испуг, сколько облегчение и радость. Ее действительно хотелось увидеться с ним, несмотря на все доводы против. Ребенок все меняет. Теперь ее обязанность — не скрываться от Хью, а, наоборот, искать с ним встречи. От этой мысли она испытала одновременно облегчение и слабость.
Вместе с тем, когда Эйприл помогала ей подняться по лестнице в контору адвокатов в Грейс-инн, Мэйзи не могла сдерживать волнения. А вдруг объявление подал не Хью? Она бы не удивилась, узнав, что он отказался от попыток найти ее. Ни один мужчина не станет искать женщину вечно, если она этого не хочет. Возможно, объявление как-то связано с ее родителями, если они до сих пор живы. Вдруг они в последнее время разбогатели и теперь у них есть деньги на поиски? Она даже не знала, как к этому отнестись. Она часто мечтала о том, чтобы снова увидеть маму с папой, но стыдилась своего нынешнего образа жизни.
Добравшись до верхней площадки, они вошли в приемную. Там их встретил помощник адвокатов, молодой человек в горчичного цвета сюртуке и с дежурной улыбкой. Девушки вспотели, покраснели и едва дышали, но это нисколько не мешало ему флиртовать с ними.
— Добро пожаловать, дамы! — воскликнул он. — Как могли такие богини снизойти до того, чтобы воспользоваться услугами господ Голдмана и Джея? Чем могу быть полезен?
— Ах, от вашего сюртука у меня в глазах рябит, — поспешила воспользоваться случаем Эйприл. — Не могли бы вы его снять?
Мэйзи сегодня была не в настроении разводить церемонии.
— Меня зовут Мэйзи Робинсон, — заявила она прямо.
— Ага! Пришли по объявлению. Как удачно, что разыскивающий вас джентльмен как раз находится в кабинете мистера Джея!
От волнения Мэйзи едва не лишилась сознания.
— Скажите… — замялась она и умоляюще посмотрела на помощника. — Скажите, а этого джентльмена случайно зовут не Хью Пиластер?
Он заметил ее встревоженный взгляд и ответил, не меняя восторженного тона:
— Ах, бог ты мой! Разумеется, нет!
Надежда в душе у Мэйзи погасла вновь. Она присела на жесткую деревянную скамью у двери, едва сдерживая слезы.
— Значит, не он, — пробормотала Мэйзи.
— Нет, — повторил помощник. — Сказать по правде, я знаком с Хью Пиластером. Мы вместе учились с ним в школе в Фолкстоне. Сейчас он отбыл в Америку.
Мэйзи подалась назад, как будто ее ударили.
— В Америку? — прошептала она.
— В Бостон, штат Массачусетс. Корабль отплыл две недели назад. А вы его знаете, верно?
Мэйзи не ответила на вопрос. Ей вдруг показалось, что у нее вместо сердца камень, тяжелый и холодный. Уплыл в Америку. А она вынашивает его ребенка. От отчаяния она теперь даже не могла плакать.
— И кто же там тогда? — не церемонясь, спросила Эйприл.
До помощника, похоже, дошло, что его фиглярство сейчас неуместно. Он сразу принял серьезный вид и сухо сказал:
— Позволю ему самому представиться. Извините, я на минуту.
И с этими словами скрылся за дверью в кабинет.
Мэйзи невидящим взглядом уставилась на ящики для бумаг с табличками: «Поместье Бленкинсоп», «Королева против уилтширских мельников», «Южная железная дорога», «Миссис Стэнли Эванс (усопшая)». Ей вдруг подумалось, что эта контора была свидетелем многочисленных страданий: смерть, банкротство, развод, проституция.
Когда дверь распахнулась вновь, из-за нее вышел незнакомец довольно необычной наружности — ненамного старше Мэйзи, но с лицом библейского пророка, с темными глазами, сверкающими под кустистыми бровями, с раздувающимися ноздрями на большом носу и с окладистой бородой. Он показался Мэйзи смутно знакомым, и через несколько мгновений она поняла, что незнакомец походит на отца, только у отца никогда не было такого резкого и сурового выражения.
— Мэйзи? — спросил он. — Мэйзи Робинсон?
И одежда его была немного странной, как будто купленной в другой стране, и говорил он с американским акцентом.
— Да, я Мэйзи Робинсон, — ответила она. — А вы кто будете и что вам угодно?
— Ты меня не узнаешь?
Перед ее внутренним взором вдруг всплыл образ тощего босого мальчишки, с едва заметным пушком на верхней губе и отчаянным блеском в глазах.
— О боже мой! — воскликнула она. — Дэнни!
На мгновение она забыла о всех своих тревогах и бросилась в его объятия.
— Дэнни, неужели это ты?
Он крепко обнял ее.
— Конечно, я.
— Кто это? — спросила Эйприл.
— Мой брат! — радостно ответила Мэйзи. — Тот самый, что уплыл в Америку. Он вернулся!
Дэнни отстранил ее немного, чтобы осмотреть.
— Ты-то как похорошела. Настоящая красавица. А ведь была такой худышкой!
Она дотронулась до его бороды.
— Без вот этих кустов я бы тебя быстрее узнала.
За спиной Дэнни послышался вежливый кашель, и Мэйзи увидела стоящего в дверях пожилого мужчину, наблюдавшего за всей этой сценой с легким пренебрежением.
— Очевидно, дело закончилось успехом, — сказал он.
— Позвольте представить вам мою сестру, мистер Джей, — сказал Дэнни. — Мисс Робинсон.
— К вашим услугам, мисс Робинсон. Могу ли я предложить вам один совет?
— Почему бы и нет? — сказал Дэнни.
— На Теобальд-роуд, буквально в нескольких шагах отсюда, есть кофейня. Там можно посидеть и поговорить.
Ему явно хотелось побыстрее выпроводить их из своей конторы, но Дэнни не понимал его намеки. За все эти годы он так и не научился уделять внимание условностям.
— Ну что скажете, девочки? Хотите побеседовать здесь или пойдем выпьем кофе?
— Выпьем кофе, — предложила Мэйзи.
— И, возможно, вы предпочли бы вернуться через некоторое время, чтобы уладить вопрос с оплатой, — добавил мистер Джей.
— Да-да, я не забуду. Пойдем, девочки.
Они вышли из конторы и спустились по лестнице. У Мэйзи на языке вертелась куча вопросов, но она сдерживала любопытство, пока они не дошли до кофейни и не уселись за столик. Наконец она спросила:
— Так чем же ты занимался последние семь лет?
— Строил железные дороги, — ответил Дэнни. — Так получилось, что я приплыл в Америку в самое подходящее время. Только что закончилась Гражданская война, и начался железнодорожный бум. Железнодорожным компаниям отчаянно требовались рабочие руки, и они даже выписывали людей из Европы. Работу легко мог получить и такой четырнадцатилетний тощий паренек, как я. Мы строили самый первый стальной мост через Миссисипи в Сент-Луисе. Потом переехал в Юту и работал на компанию «Юнион Пасифик». В девятнадцать лет я стал уже путевым мастером, вступил в союз рабочих и вывел их на забастовку.
— А почему ты вернулся?
— На фондовом рынке произошел крах. У железнодорожных компаний закончились деньги, а банки, дававшие им кредиты, разорились. Тысячи, даже сотни тысяч людей оказались без работы. Вот я и решил вернуться домой и попробовать все сначала.
— И чем же ты будешь здесь заниматься? Тоже строить железные дороги?
Он покачал головой.
— У меня другая мысль. Понимаешь, я уже дважды пострадал от финансовых крахов. Владеющие банками люди — худшие в мире глупцы. Они ничему не учатся и постоянно совершают одни и те же ошибки. А страдают от их ошибок рабочие. Никто и никогда не помогает рабочим. Никому это даже в голову не приходит. Рабочие должны объединиться и помочь друг другу сами.
— Никто друг другу не помогает, — вмешалась Эйприл. — Все в этом мире сами по себе. Нужно заботиться в первую очередь о себе, а то потеряешь и последнее.
Мэйзи вспомнила, что Эйприл постоянно так говорила, хотя в действительности была отзывчивой девушкой, готовой всегда прийти на помощь своим подругам.
— Я хочу основать своего рода клуб для рабочих, — продолжил Дэнни, не обращая внимания на слова Эйприл. — Они будут платить шесть пенсов в неделю, а когда лишатся работы не по своей вине, то клуб будет выплачивать им фунт в неделю, пока они не найдут новую работу.
Мэйзи смотрела на своего брата с восхищением. Да, план его чересчур смел, но ведь когда он в четырнадцать лет задумал сбежать в Америку, то тогда его план тоже казался ей несбыточным. Она вспомнила его слова: «В гавани стоит корабль, который утром отправляется в Бостон. Я проберусь на него по веревке и спрячусь на палубе под одной из шлюпок». И он добился своего. И следовательно, может добиться и на этот раз. Он сказал, что выводил рабочих на забастовку, а это значит, что он умеет повести людей за собой.
— Но что же с мамой и папой? — спросил он. — Ты ничего не знаешь о них?
Мэйзи помотала головой и вдруг неожиданно для себя самой разрыдалась. Ей вдруг именно сейчас стало особенно горько оттого, что она потеряла семью. Столько времени она сдерживала себя, но боль наконец-то прорвалась наружу.
Дэнни обнял ее за плечо.
— Я поеду на север и попробую их разыскать.
— Надеюсь, ты их найдешь. Я так по ним скучаю!
Перехватив удивленный взгляд Эйприл, она добавила:
— Но, боюсь, они будут недовольны мной.
— С чего это вдруг? — спросил Дэнни.
— Я беременна.
Лицо его покраснело.
— И не замужем?
— Нет.
— А собираешься выйти замуж?
— Нет.
— Так кто же этот мерзавец? — сердито воскликнул Дэнни.
— Пожалуйста, не надо ругаться, — повысила голос Мэйзи.
— Да я ему шею переломаю!
— Замолчи, Дэнни! — сердито сказала Мэйзи. — Ты покинул меня семь лет назад, так что не надо сейчас делать вид, будто я твоя собственность.
На лице Дэнни отразилось изумление, и она продолжила более спокойным голосом:
— Все равно это без толку. Он бы и женился на мне, как я думаю, да только я не захотела, так что забудь. И к тому же он уехал в Америку.
Дэнни притих.
— Не будь я твоим братом, я бы сам женился на тебе. На такой-то красавице! Ну ладно, кое-какие деньги у меня есть, чем смогу — помогу.
— Не надо мне твоих денег.
Мэйзи подумала, что отвечает слишком грубо, но не смогла сдержаться.
— Не надо обо мне заботиться, Дэнни. Тебе еще пригодятся деньги для твоего клуба. А я сама о себе позабочусь. Я же смогла как-то устроиться в одиннадцать лет, так что и сейчас смогу.
Мики Миранда с отцом сидели в маленьком ресторанчике в Сохо и обедали похлебкой из устриц — самым дешевым блюдом в меню, — запивая ее пивом. Ресторанчик находился в нескольких минутах ходьбы от посольства Кордовы в Портленд-Плейс. Каждое утро Мики садился там за письменный стол, чтобы часа два провести за разбором корреспонденции. Он договорился сегодня после работы пообедать с отцом. Они сидели друг напротив друга на твердых деревянных скамьях с высокими спинками. Пол был густо посыпан опилками, стены и потолок покрывал толстый слой копоти. Мики ненавидел есть в подобных местах, но ему приходилось экономить. В клубе «Коуз» он обедал, только когда за еду платил Эдвард. Кроме того, приводить в клуб грозного Папу было опасно, того и гляди ворчливый старик начнет драку, выхватит револьвер или сплюнет на пол.
Папа вытер тарелку куском хлеба и отставил ее в сторону.
— Нужно кое-что тебе объяснить, — сказал он.
Мики отложил ложку.
— Винтовки мне нужны, чтобы сражаться с семейством Делабарка. Уничтожив их, я завладею всеми их нитратными шахтами, и наше семейство разбогатеет.
Мики молча кивнул. Он слышал это десятки раз, но не осмеливался перечить отцу.
— Но нитратные шахты — это только начало, первый шаг, — продолжал Папа. — Когда у нас будет больше денег, мы купим еще больше винтовок. Разные члены семейства займут в провинции влиятельные должности.
Мики насторожился. Это было что-то новенькое.
— Твой кузен Хорхе станет полковником армии. Твой брат Пауло — главой полиции Санта-Марии.
«Значит, будет уже профессиональным громилой, а не любителем», — подумал Мики.
— А я стану губернатором провинции, — сказал отец.
Губернатором! Мики до сих пор не знал, что у Папы настолько честолюбивые планы.
Но отец еще не закончил.
— Захватив провинцию, следующей целью мы поставим себе страну. Будем всячески поддерживать президента Гарсию. Ты станешь его послом в Лондоне, а твой брат, если все сложится, — министром юстиции. Твои дядья — генералами. Твой сводный брат Доминик, священник, — архиепископом Пальмы.
Мики с удивлением услышал, что у него есть сводный брат, но ничего не сказал, потому что не хотел прерывать отца.
— А потом, выждав подходящий момент, мы отстраним от власти семейство Гарсия и станем править сами.
— Ты хочешь сказать, свергнем правительство? — спросил Мики, широко раскрыв глаза, не в силах сдерживаться от такой наглости и самоуверенности.
— Да, сынок, лет через двадцать я буду президентом Кордовы… ну, или ты.
Мики попытался переварить услышанное. У Кордовы была конституция, предусматривавшая демократические выборы, но они пока что ни разу не проводились. Нынешний президент Гарсия захватил власть десять лет назад в результате военного переворота; до этого он бы главнокомандующим вооруженных сил страны при президенте Лопесе, который возглавлял восстание против испанцев. В том восстании принимали участие и отряды пастухов Папы.
Смелость отца поразила Мики — тот не скрывал, что вынашивает планы по предательству и смещению действующего правителя. Но какова его, Мики, роль в этом плане? Стать послом Кордовы в Лондоне? Он уже сделал первый шаг, устранив Тонио Сильву и получив его должность. Теперь нужно каким-то образом прокладывать себе дорогу дальше.
А что потом? Если отец станет президентом, то Мики может стать министром иностранных дел и ездить по всему миру в качестве официального представителя своей страны. Но Папа сказал, что Мики и сам может оказаться президентом — не Пауло, не дядя Рико, а он, Мики. Неужели это действительно возможно?
А почему бы и нет? Он умный, безжалостный и обладает хорошими связями. Чего еще желать? Мысль о власти была весьма притягательной. Все ему будут кланяться, все женщины страны будут в его распоряжении, желают они того или нет; да и разбогатеет он, как Пиластеры.
— Президент, — прошептал он мечтательно. — Мне нравится.
Папа резко вытянул руку и ударил его по щеке. Рука у старика была мощной и грубой. Пощечина едва не свалила Мики, он вскрикнул от неожиданности и боли и вскочил на ноги. Во рту он почувствовал вкус крови. Все посетители ресторанчика замолчали и оглянулись на них.
— Сядь, — приказал Папа.
Мики нехотя подчинился.
Отец протянул через стол обе руки и схватил сына за лацканы.
— И весь этот план поставлен под угрозу только потому, что ты не можешь выполнить порученной тебе простой задачи! — сказал он гневно.
Мики боялся отца, когда тот был не в духе.
— Папа, да получишь ты свои винтовки!
— Через месяц в Кордове начнется весна. Шахты семейства Делабарка нужно захватить в этом году, в следующем будет уже поздно. Я заказал грузовое судно до Панамы, и за взятку капитан готов высадить меня с ружьями на Атлантическом берегу Санта-Марии.
Папа встал, поднимая за собой Мики и едва не разрывая его рубашку. Лицо его покраснело от гнева.
— Судно отплывает через пять дней, — сказал он холодным голосом, от которого Мики пришел в еще больший ужас. — А теперь убирайся и купи наконец эти чертовы винтовки!
Хастед, услужливый дворецкий Августы, снял с Мики промокший плащ и повесил его у камина в холле. Мики не поблагодарил его. Они друг друга недолюбливали; Хастед ревновал всех, к кому Августа относилась хотя бы с небольшой долей приязни, а Мики считал дворецкого раболепным лакеем. К тому же его раздражали косящие в разные стороны глаза Хастеда.
Пройдя в гостиную, Мики застал Августу одну. Было видно, что она рада его визиту. Схватив его ладонь обеими своими руками, она сказала:
— Какие холодные у вас руки.
— Я шел через парк.
— Нужно было взять кеб.
Августа не знала, что Мики не мог позволить себе извозчика. Прижав его руку к своей груди, она улыбнулась. С виду вроде бы невинный искренний жест, но как же он похож на кокетливое ухаживание!
Когда они оставались одни, Августа часто позволяла себе такие двусмысленные слова и жесты. Обычно Мики это нравилось. Она как бы ненароком дотрагивалась то до его руки, то до бедра, а он отвечал ей, прикасаясь к ее плечу или кисти. Заглядывая друг другу в глаза, они разговаривали низким голосом, словно любовники, но соблюдали правила приличия и ни разу не признались, что флиртуют. Его возбуждала такая игра, и ее, похоже, тоже. Но сейчас Мики был не в настроении и не желал тратить время на глупые игры.
— Как там Старый Сет? — спросил он с тайной надеждой.
Августа почувствовала, что он не в духе, и отпустила его руку, хотя и с разочарованием на лице.
— Присядем поближе к камину, — сказала она, садясь на диван и похлопывая ладонью рядом с собой. — Сегодня Сету лучше.
Сердце у Мики упало.
— Я думаю, он почтит нас своим присутствием еще несколько лет. — В ее голосе тоже чувствовалось раздражение. — Как вам известно, теперь он живет у нас. После чая можешь повидаться с ним.
— Ну а как насчет отставки? — спросил Мики.
— К сожалению, разговор об этом еще не заходил. Сегодня утром он, например, запретил размещать очередной выпуск российских железнодорожных акций.
Она похлопала его по колену.
— Не стоит волноваться. Рано или поздно ваш отец получит свои винтовки.
— Он не может долго ждать, — обеспокоенно сказал Мики. — На следующей неделе он уезжает.
— Так вот почему вы сам не свой. Бедняжка. Как бы мне хотелось помочь вам!
— Вы не знаете моего отца, — сказал Мики, не сдерживая ноток отчаяния в голосе. — В вашем присутствии он прикидывается цивилизованным, но в действительности это настоящий варвар. Бог знает, что он со мной сделает, если я его подведу.
Из холла донеслись голоса.
— Мне еще нужно кое о чем сообщить вам, прежде чем я выйду к остальным, — поспешно сказала Августа. — Я наконец-то встретилась с Дэвидом Миддлтоном.
Мики кивнул.
— И что же он сказал?
— Он был вежлив, но говорил откровенно. Сказал, что не верит ни единому слову официальных показаний, и спросил, не могу ли я свести его с Хью Пиластером или Антонио Сильва. Я сказала, что они оба за границей и что он только попусту тратит свое время.
— Вот бы со Старым Сетом так легко разделаться! — посетовал Мики, когда уже открывалась дверь.
В гостиную вошли Эдвард с Клементиной. Внешне Клементина походила на мать, но ей недоставало властности и притягательности. Августа налила всем чай. Мики обменялся с Эдвардом парой фраз относительно планов на вечер. В сентябре никаких балов и торжественных встреч не намечалось; аристократы разъехались по своим поместьям до Рождества, и в городе оставались только политики со своими супругами. Но увеселительные заведения для среднего класса продолжали работать как обычно, и Эдвард купил билеты на представление. Мики делал вид, что ждет не дождется вечера, но на самом деле не мог отделаться от мыслей об отце.
Хастед принес поднос с кексами и сливочным маслом. Эдвард съел несколько, но у Мики не было аппетита. Прибыли еще члены семьи: брат Джозефа Молодой Уильям, некрасивая сестра Джозефа Мадлен и ее муж майор Хартсхорн со шрамом на лбу. Все они говорили о финансовом кризисе, но было ясно, что он их совсем не заботит. Старый Сет заранее предвидел трудности и принял меры, чтобы Банк Пиластеров не пострадал. Вложенные в рискованные предприятия бумаги обесценились — в том числе и облигации Египта, Перу и Турции, — но стоимость облигаций английского правительства и акций английских железнодорожных компаний лишь слегка снизилась.
Все они по очереди поднимались наверх, чтобы повидаться с Сетом, потом по одному спускались и восторгались тем, как он держится. Мики ждал до последнего и встал уже в половине шестого.
Сета разместили в бывшей комнате Хью. В коридоре, у приоткрытой двери, ждала возможного вызова сиделка. Мики прошел в комнату и затворил за собой дверь.
Сет полусидел в кровати и читал «Экономист».
— Добрый вечер, мистер Пиластер. Как вы себя чувствуете? — спросил Мики.
Старик с видимой досадой отложил журнал.
— Я чувствую себя прекрасно, благодарю вас. А как поживает ваш отец?
— С нетерпением ждет возвращения домой.
Мики не сводил глаз с хрупкого тела старика на белых простынях. Кожа его стала почти прозрачной, а острый и изогнутый пиластерский нос казался еще острее, но глаза по-прежнему светились умом и сообразительностью. Казалось, он собрался заведовать банком еще по меньшей мере десятилетие.
В ушах у Мики звучал голос отца: «Кто нам мешает?»
Вот кто мешает — старик, беспомощно лежащий в кровати в комнате, где они находятся одни, и только сиделка ждет за дверью.
В этот момент Мики ясно понял, что должен убить Сета.
Голос отца в его голове приказал: «Сделай это немедленно».
Можно задушить старика подушкой, и никто ничего не узнает. Все подумают, что он умер естественной смертью.
К горлу Мики подступила тошнота, голова закружилась.
— В чем дело? — спросил Сет. — У вас такой вид, как будто больной здесь вы, а не я.
— Вам удобно, сэр? — спросил Мики. — Позвольте мне поправить вам подушку.
— Не утруждайте себя, мне удобно и так, — сказал Сет.
Но Мики все равно протянул руку и вытащил из-под больного большую, набитую перьями подушку. Потом он посмотрел на старика и замешкался.
В глазах Сета мелькнул страх, и он открыл было рот, чтобы позвать на помощь.
Но в это мгновение Мики бросил ему в лицо подушку и навалился на нее, прижимая голову старика к постели. Своими на удивление цепкими руками старик вцепился в запястья Мики. Мики в ужасе смотрел, как кривые пальцы с крючковатыми ногтями сжимают его рукава с необычайной для человека такого возраста силой. Но молодость оказалась сильнее.
Поняв, что ему не удастся оторвать руки Мики от себя, Сет принялся ерзать всем телом и лягаться ногами. Он не мог выползти из-под подушки, но старая кровать Хью скрипела, и Мики с замиранием сердца ожидал, что эти звуки услышит сиделка, которая может в любую секунду войти сюда, чтобы узнать, что тут происходит. Единственное, что ему пришло в голову, — это еще сильнее навалиться на старика, чтобы тот не так брыкался. Не отпуская подушки, Мики переполз на кровать и лег на старика сверху. У Мики в голове промелькнула безумная мысль, что происходящее напоминает гротескную сцену изнасилования сопротивляющейся женщины, и он с трудом подавил истерический смех, рвавшийся у него из горла. Сет продолжал брыкаться, но под телом Мики шевелиться ему было труднее, да и кровать уже не скрипела. Мики упорно давил на подушку.
Наконец движения прекратились. Мики некоторое время продолжал лежать сверху, чтобы прикончить старика наверняка; потом осторожно приподнял подушку и посмотрел на неподвижное бледное лицо. Глаза были закрыты, ни одна черта не шевелилась. Старик выглядел мертвым. Мики подумал, что нужно проверить сердце. Медленно, испытывая страх, он опустился пониже, чтобы приложить ухо к груди Сета.
Вдруг старик широко открыл глаза и сделал глубокий, хриплый вздох.
Мики едва не закричал от животного ужаса. Но тут же пришел в себя и снова надавил подушкой на лицо Сета. На этот раз Мики всего трясло от страха и отвращения, но старик больше не сопротивлялся.
Мики понимал, что нужно подержать подушку подольше, чтобы старик помер наверняка; но его беспокоила сиделка. Долгое молчание могло показаться ей подозрительным. Нужно что-то сказать, сделать вид, что все в порядке. Но он не мог придумать, о чем говорить с мертвецом. «Да скажи же хоть что-нибудь, — приказывал он себе. — Неважно, что именно, лишь бы она слышала звуки беседы».
— У меня все хорошо, — пробормотал он в отчаянии. — Да-да, дела у меня идут очень хорошо. А у вас как? Да-да, понимаю. Ну что ж, я очень рад, что вам гораздо лучше. Великолепно, мистер Пиластер. Я действительно очень рад, что вы так хорошо выглядите, очень хорошо выглядите, просто гораздо лучше… о бог ты мой, не могу я так больше… очень-очень хорошо, просто великолепно…
Больше продолжать он не мог и осторожно переместил вес с подушки. Морщась от отвращения, он приложил ладонь к груди Сета в том месте, где, по его мнению, должно было располагаться сердце. Бледную грудь старика покрывали жидкие волосы. Тело под ночной рубашкой было еще теплым, но стук сердца не ощущался. «Ты точно умер?» — спросил он мысленно и тут же услышал сердитый и нетерпеливый голос отца: «Да умер он, умер, болван, давай выходи уже отсюда!» Оставив подушку на лице, Мики перекатился с трупа набок и встал с кровати.
Тут на него нахлынул очередной приступ тошноты, он пошатнулся, и, чтобы удержаться на ногах, схватился за спинку кровати. «Я убил его, убил, — повторял он себе. — Убил его».
На лестнице послышался чей-то голос.
Мики перевел взгляд на кровать. Подушка все еще лежала на лице Сета. Он схватил ее. На него смотрели широко открытые глаза мертвеца.
Дверь открылась, и в комнату вошла Августа.
Она стояла в дверях, глядя на взъерошенную кровать, на мертвенно-спокойное лицо Сета с широко раскрытыми глазами и на подушку в руках Мики. Щеки ее мгновенно побледнели.
Мики беспомощно взирал на нее в ответ, ожидая, когда же она заговорит. Но Августа только переводила взгляд с Сета на Мики и обратно.
Наконец она медленно закрыла дверь, подошла к Мики, взяла у него из рук подушку, приподняла безжизненное тело Сета и подоткнула под него подушку. Подобрав упавший на пол «Экономист», она положила журнал старику на грудь и скрестила его руки сверху. Теперь казалось, что больной просто заснул за чтением.
Под конец она прикрыла его веки.
После этого она подошла к Мики.
— Тебя всего трясет, — сказала она, взяла его лицо обеими руками и поцеловала прямо в губы.
Сначала он был настолько ошеломлен, что не мог даже пошевелиться. Но вдруг в одно мгновение ужас сменился ненасытным желанием. Он обхватил ее и прижал к себе, ощущая ее груди своим телом. Она приоткрыла рот, и их языки соприкоснулись. Мики обхватил ее груди ладонями и сжал. Она взволнованно вздохнула. Его возбужденный орган немедленно налился кровью. Августа прижалась еще теснее, извиваясь и словно насаживаясь на него. Оба они тяжело дышали. Она взяла его руку, засунула в рот и прикусила, чтобы не закричать. Глаза ее закрылись, и все ее тело непроизвольно передернулось. Он понял, что она достигла вершины, и сам в этот же момент испытал крайнее удовольствие.
Все это заняло несколько секунд. Они еще немного постояли прижавшись, приходя в себя. Мысли у Мики путались.
Отдышавшись, Августа отстранилась от него.
— Я иду к себе, — сказала она тихо. — А ты должен покинуть дом немедленно.
— Августа…
— Зови меня миссис Пиластер!
— Хорошо…
— Этого не было, — произнесла она резким шепотом. — Ты понял? Ничего этого не было!
— Хорошо… — выдавил он из себя.
Она пригладила спереди платье и поправила волосы. Он, словно загипнотизированный, наблюдал за ней, сдавшись перед ее силой воли. Она повернулась и подошла к двери. Он машинально отворил дверь перед ней и вышел вслед.
Сиделка вопросительно посмотрела на них. Августа прижала палец к губам, призывая к молчанию.
— Он только что заснул, — сказала она тихо.
Мики поразило и ужаснуло ее спокойствие.
— Тем лучше, — прошептала сиделка. — Не буду ему мешать, пусть поспит часок-другой.
Августа кивнула в знак согласия.
— И я бы на вашем месте отдохнула. Поверьте, ему сейчас очень хорошо.