Разумеется, Кевин рассчитывал, что на Флит-стрит все окажется иначе, чем в вечерней газете в Мидлендсе, где он успел поработать после окончания университета. Еще репортером на испытательном сроке в провинции он с удовольствием брал интервью у никому не известных, но безгранично самовлюбленных членов местного совета, публиковал непомерно раздутые жалобы обитателей общественных жилых домов, сочинял хвалебные рецензии на пьесы драматургов-любителей, писал заметки о пропавших кошках и собаках, о поднимавшейся волне мелкого хулиганства в молодежной среде. Причем даже в Мидлендсе ему порой удавалось сделать что-то, чем он по праву мог гордиться. Например, из-под его пера вышла целая серия серьезных и социально значимых очерков о проблемах прибывавших в город иммигрантов из бывших колоний. Он написал вызвавшую большую шумиху статью о бессмысленной трате денег местными властями, освещал затянувшееся и сложное расследование деятельности нечистых на руку членов городского комитета по планированию. Как он с надеждой и с предвкушением ожидал, переезд на Флит-стрит будет означать, что отныне он станет заниматься только темами, обладавшими общенациональным звучанием, а с мелкими местными банальностями окажется покончено навсегда. Но, к своему разочарованию, обнаружил, что все серьезные материалы в более или менее важных сферах — в политике, в экономике, в промышленности, в искусстве — были заведомо отданы на откуп специалистам, а к рабочим местам этих специалистов выстроилась длиннющая очередь из таких же умных и талантливых молодых людей, как сам Кевин Харт.
Ему отчаянно требовалась возможность блеснуть, совершить нечто, бросающееся в глаза, заставить руководство «Пост» заметить свое существование и задуматься: «Наш новичок Кевин Харт на редкость хороший журналист. В полной ли мере мы используем его выдающиеся способности?»
Для этого и необходим был всего один, но подлинный прорыв: «горячая» новость, эксклюзивное интервью, вовремя проявленная впечатляющая инициатива.
Сегодня он посчитал, что напал на верный след к успеху, но горько ошибся. И теперь ему оставалось только гадать, а произойдет ли заветный прорыв вообще когда-нибудь.
Он поднялся и отправился в мужскую уборную. «Чем еще я мог бы заняться? — думал он. — Никогда не поздно перейти в перспективную сферу компьютеров. Или податься в рекламу, в эксперты по связям с общественностью, а быть может, даже в управленцы розничной торговли. Но вот только журналистику хотелось бы покинуть на гребне славы, а не с позорным клеймом неудачника».
Когда он мыл руки, в туалет зашел Артур Коул. Начальник заговорил с Кевином через плечо, но его слова удивили:
— Прошу прощения за свое недавнее поведение, Кевин. Ты же знаешь, какой бедлам царит порой в нашем отделе? Голова кругом идет.
Кевин вытянул из рулона полосу чистого полотенца. Он пока не знал, как ему ответить Коулу.
Коул тоже встал у раковины.
— Надеюсь, ты не слишком на меня обижен?
— Это не называется обидой, — сказал Кевин. — Я не реагирую ни на какую ругань. Мне плевать, даже если вы обзовете меня самыми последними словами. — Он замялся. Ему совсем не то сейчас хотелось выразить. Он бегло посмотрел на свое отражение в зеркале, а потом решительно продолжил: — Но когда из моей статьи в газете пропадает половина фактуры, я начинаю думать, что мне лучше уйти в компьютерные программисты.
Коул наполнил раковину холодной водой, а потом плеснул себе в лицо. Дотянулся до рулонного полотенца на стене и насухо вытерся.
— Тебе пора бы самому это понимать, но я все равно чувствую необходимость в напоминании, — начал он. — Материалы, которые публикуются в нашей газете, состоят из того, что мы знаем, только из того, что мы знаем, причем знаем наверняка. Итак, мы достоверно знаем следующее: Фицпитерсон был обнаружен без сознания и срочно доставлен в больницу. Мы знаем, что рядом с ним лежала опустошенная склянка из-под лекарств, поскольку ты видел ее своими глазами. Ты оказался в нужное время в нужном месте, а это, кстати, важная для хорошего репортера способность. Но теперь давай разберемся, знаем ли мы в действительности нечто большее? Нам поступил анонимный сигнал с сообщением, что мужчина провел ночь с какой-то шлюхой. Затем позвонил человек, выдававший себя за Фицпитерсона и заявивший: меня, мол, шантажируют Ласки и Кокс. Опубликовав эти два факта, мы неизбежно должны будем связать их с отравлением. Так и придется все изложить: он принял почти смертельную дозу снотворного, потому что его шантажировали из-за связи с проституткой.
Кевин вмешался:
— Но это же очевидно. А значит, мы введем читателей в заблуждение, если не обнародуем всю информацию!
— Тогда представь на секунду, что оба звонка — всего лишь чей-то трюк, таблетки не снотворное, а средство от несварения желудка, и мужчина в коме, поскольку страдает от диабета. Мы же разрушим карьеру и всю жизнь этого человека. Как тебе такой вариант?
— Вам самому он не кажется маловероятным?
— Еще как кажется, Кевин! Я на девяносто процентов убежден в истинности твоей первоначальной истории. Но мы не имеем права публиковать то, о чем только догадываемся, оглашать на весь мир свои подозрения, догадки и домыслы. Так что давай возвращаться к нормальной работе. И без обид.
Кевин последовал за Артуром через зал отдела новостей. Он чувствовал себя похожим на героиню романтического кинофильма, которая твердит: «О, я в полной растерянности! Ума не приложу, как мне поступить. Как жить дальше?» Ему хотелось верить в разумность доводов Артура, но он одновременно ощущал: это неправильно, все должно обстоять иначе.
На столе, за которым сейчас никто не работал, зазвонил телефон, и Кевин почти машинально мимоходом снял трубку.
— Отдел новостей.
— Вы репортер? — спросил хрипловатый и как будто заплаканный женский голос.
— Да. Меня зовут Кевин Харт. Чем могу вам помочь?
— В моего мужа стреляли, и я хочу добиться справедливости.
Кевин вздохнул. Домашнее насилие, ссора между соседями — все это сначала разбиралось в суде, а газета пока никаким образом не могла использовать информацию для публикации. Он догадывался, что женщина собирается нажаловаться ему на обидчика, стрелявшего в ее мужа, и потребует, чтобы он обнародовал его имя. Но кто в кого стрелял на самом деле, могло решить только жюри присяжных, а не редакция газеты. Тем не менее Кевин сказал:
— Представьтесь, пожалуйста.
— Я — Дорин Джонсон. Мой адрес: Йю-стрит, дом пять, индекс Восток один. Моего Уилли ранили во время налета на фургон с деньгами, — голос женщины дрогнул. — Он теперь совершенно ослеп, — но она тут же перешла чуть ли не на крик: — А организовал все Тони Кокс! Можете так и написать!
И на линии установилась тишина.
Кевин медленно положил трубку, стараясь переварить услышанное.
Это воистину был день предельно странных телефонных звонков.
Он взял свой блокнот и перешел к главному столу отдела.
— Что-то еще накопал? — спросил Артур.
— Даже не пойму, — честно ответил Кевин. — Позвонила женщина. Дала свое имя и домашний адрес. Заявила, что ее муж участвовал в нападении на перевозчиков денег. Ему стреляли в лицо, и теперь он слепой. А еще сказала, что налет организовал Тони Кокс.
Артур уставился на него.
— Кокс? — переспросил он ошеломленно. — Кокс?
— Артур! — окликнул его кто-то.
Кевин поднял глаза, раздраженный тем, что их прервали. Коула окликал Мервин Глэзьер, отвечавший в газете за освещение событий в Сити, бизнеса и финансовых проблем, тучный молодой человек в стоптанных замшевых ботинках и с пятнами пота на рубашке.
Глэзьер сам подошел к ним и сказал:
— У меня, вероятно, есть материал для ваших полос в послеобеденных выпусках. Возможен крах банка. Он называется «Ямайский хлопковый банк» и принадлежит человеку, которого зовут Феликс Ласки.
Теперь уже Артур и Кевин изумленно переглянулись.
— Ласки? — переспросил Коул. — Ласки?
— Боже, спаси и сохрани нас, — пробормотал Кевин.
Артур нахмурился, поскреб пальцами голову и, все еще не придя в себя окончательно, задал вопрос, на который ему, разумеется, никто пока не мог ответить:
— Что за дьявольщина творится сегодня?
Глава 24
Синий «Моррис» продолжал слежку за Тони Коксом. Он заметил его на стоянке перед пабом, когда вышел оттуда. Оставалось надеяться, что они не начнут глупых игр и не предложат ему пройти проверку на уровень алкоголя в крови: под сандвич с копченым лососем он выпил три пинты светлого пива.
Но детективы лишь отъехали от паба через несколько секунд после того, как стоянку покинул «Роллс», держась у него на хвосте. Тони не слишком тревожился по этому поводу. Он сегодня уже один раз избавился от соглядатаев и мог сделать это снова. Простейший способ: находишь длинный и прямой участок шоссе, а потом давишь посильнее на педаль газа. Предпочтительнее было бы, однако, держать их и дальше в полном неведении, что он временно ушел из-под наблюдения, как сделал нынче утром.
Но и с этим сложностей не предвиделось.
Тони пересек реку по мосту и въехал в Вест-Энд. Пробираясь сквозь густой транспортный поток, он пытался понять, зачем Старине Биллу понадобилось так упорно преследовать его. Как он догадывался, они просто не могли отказать себе в удовольствии отравлять ему жизнь. Как это называлось на юридическом языке? Необоснованное агрессивное поведение, навязчивое приставание. Они рассчитывали, что, если достаточно долго станут испытывать его терпение, он может сорваться и совершить какую-нибудь ошибку. Но это был только способ, а подлинный мотив крылся наверняка во внутренних интригах самого Скотленд-Ярда. Возможно, заместитель главного комиссара, отвечавший за борьбу с организованной преступностью, пригрозил отнять дело Кокса у уголовной полиции и передать его в подразделение особого назначения. И уголовке не осталось ничего другого, кроме как приставить к Коксу пару-другую наблюдателей, показывая, что сыщики тоже не сидят сложа руки.