Закон не есть что-то мертвое, неподвижное, он непременно развивается. Каким бы медлительным это развитие ни было, оно следует за движением общества, которому служит закон.
Грей невесело усмехнулся, глядя в полутьме на вспененную реку; вспомнилось, как он годами на лекциях и семинарах вколачивал эту мысль в головы слушателей.
На какой-то одной планете, если налицо время, терпение и неспешный ход развития, закон можно привести в полное соответствие со всеми общепринятыми понятиями и со всей системой знаний общества в целом.
Но возможно ли сделать логику закона столь гибкой и всеобъемлющей, чтобы она охватила не одну, а множество планет? Существует ли где-нибудь основа для такого понимания законности, которое оказалось бы применимо ко всему обществу в самом широком, вселенском смысле слова?
Да, пожалуй. Если налицо мудрость и труд, проблеск надежды есть…
А если так, то он, Грей, может помочь, вернее, могут пригодиться земные законы. Нет, Земле незачем стыдиться того, чем она располагает. Человеческий разум всегда тяготел к закону. Более пяти тысячелетий человечество старалось опираться на закон, и это привело к развитию права — вернее, ко многим путям развития. Но найдутся в земном праве две-три статьи, которые смело можно включить во всеобщий, межгалактический свод законов.
Химия — одна для всей вселенной, и поэтому некоторые полагают, что биохимия тоже одна.
Те двое, жители двух других планет, названные вместе с ним как судьи, которым надлежит разобраться в спорном деле, скорее всего, не люди и даже не похожи на людей. Но при общем обмене веществ они в главном должны быть сродни человеку. Наверно, это жизнь, возникшая из протоплазмы. Наверно, для дыхания им нужен кислород. Наверно, в их организме многое определяется нуклеиновыми кислотами. И разум их, как бы он ни отличался от человеческого, возник на той же основе, что и разум человека, и работает примерно так же.
А если химия и биохимия общие для всех, отчего бы не существовать мышлению, которое придет к общему понятию о правосудии?
Быть может, еще не сейчас. Но через десять тысяч лет. Пусть через миллион лет.
Он снова двинулся в гору, давно уже его походка не была такой легкой, а будущее не казалось таким светлым — не только его будущее, но будущее всего сущего.
Многие годы он именно этому учил и за это ратовал: за надежду, что настанет время, когда в законе и праве воплотится великая, непреложная истина.
Да, становится теплей на сердце, когда знаешь, что и другие чувствуют так же и работают ради той же цели.
Никакой здесь не дом престарелых, и это чудесно. Ведь дом престарелых — тупик, а это — великолепное начало.
Немного погодя зазвонит телефон и его спросят, согласен ли он помочь.
Но вовсе незачем ждать звонка. Надо работать, работы по горло. Надо прочесть дело в папке, и основательно разобраться в сводах чужих законов, и разыскать по ссылкам все источники и прецеденты, и думать, думать.
Он вошел в дом, захлопнул дверь. Повесил куртку и кепку. Взял папку, прошел в кабинет, положил ее на письменный стол.
Открыл ящик, достал блокнот, карандаши, удобно разложил все под рукой.
Сел и вплотную занялся межзвездным правом.
Через речку, через лес
1
Была пора, когда варят яблоки впрок, когда цветут золотые шары и набухают бутоны дикой астры, и в эту-то пору шли по тропе двое детей. Когда она приметила их из окна кухни, то на первый взгляд показалось — дети как дети, возвращаются домой из школы, у каждого в руке сумка, а в ней, понятно, учебники. Будто Чарлз и Джеймс, подумала она, будто Алис и Магги, да только давно минуло то время, когда эта четверка шагала по тропинке в школу. Теперь у них свои дети в школу ходят.
Она повернулась к плите помешать яблоки — вон на столе ждет широкогорлая банка, — потом снова выглянула в окно. Они уже ближе, и видно: мальчик постарше, лет десять ему, девочке-то никак не больше восьми.
Может, мимо? Да нет, не похоже, ведь тропа сюда приведет, куда ещё по ней попадешь?
Не дойдя до сарая, они свернули с тропы и деловито зашагали по дорожке к дому. Ведь как идут, не задумываются, точно знают, куда идти.
Прямо к крыльцу подошли, и она вышла на порог, а они смотрели на нее снизу, с первой ступеньки.
Мальчик заговорил:
— Вы наша бабушка. Папа велел первым делом сказать, что вы наша бабушка.
— Но ведь это… — Она осеклась.
Она хотела сказать, что это невозможно, она не может быть их бабушкой. Но, посмотрев вниз, на сосредоточенные детские лица, обрадовалась, что не произнесла этих слов.
— Меня звать Элен, — тоненьким голоском сказала девочка.
— А меня Пол, — сказал мальчик.
Она отворила затянутую сеткой дверь, дети вошли в кухню и примолкли, озираясь по сторонам, будто в жизни не видели кухни.
— Все как папа говорил, — сказала Элен. — Плита вот, и маслобойка, и…
— Наша фамилия Форбс, — перебил ее мальчик.
Тут женщина не выдержала.
— Но это невозможно, — возразила она. — Это же наша фамилия.
Мальчик важно кивнул:
— Ага, мы знаем.
— Вы, наверно, хотите молока и печенья, — сказала женщина.
— Печенья! — радостно взвизгнула Элен.
— Мы не хотим причинять вам хлопот, — сказал мальчик. — Папа говорил, чтобы мы не причиняли хлопот.
— Он сказал, чтобы мы постарались быть хорошими детьми, — пропищала Элен.
— Я уверена, вы постараетесь, — отозвалась женщина. — Какие уж тут хлопоты!
Ничего, подумала она, сейчас разберемся, в чем дело.
Она подошла к плите и отставила кастрюлю с яблоками в сторонку, чтобы не пригорели.
— Садитесь-ка за стол, — сказала она. — Я принесу молока и печенья.
Она взглянула на часы, тикающие на полке: скоро четыре. Вот-вот мужчины придут с поля. Джексон Форбс сообразит, как тут быть, уж он всегда найдется.
Дети вскарабкались каждый на свой стул и с важным видом смотрели вокруг — на тикающие часы, на плиту с алым отсветом в поддувале, на дрова в дровяном ящике, на маслобойку, стоящую в углу.
Сумки они поставили на пол рядом с собой. Странные сумки. Из толстого материала, может, брезента, но ни завязок на них, ни застежек. Да, без завязок и застежек, а все равно закрыты.
— У вас есть марки? — спросила Элен.
— Марки? — удивилась миссис Форбс.
— Не слушайте ее, — сказал Пол. — Ей же не велели спрашивать. Она всех спрашивает, и мама ей не велела.
— А что за марки?
— Она их собирает. Ходит, таскает чужие письма. Только чтобы марки добыть, на конверте которые.
— Ладно уж, поглядим, — сказала миссис Форбс. — Как знать, может, найдутся старые письма. Потом и поищем.
Она пошла в кладовку, взяла глиняный кувшин с молоком, положила на тарелку печенья из банки. Они степенно сидели на месте, дожидаясь печенья.
— Мы ведь ненадолго, — сказал Пол. — Как бы на каникулы. А потом родители придут за нами, заберут нас обратно.
Элен усердно закивала.
— Они нам так сказали, когда мы уходили. Когда я испугалась, не хотела уходить.
— Ты боялась уходить?
— Да. Почему-то вдруг понадобилось уйти.
— Времени было совсем мало, — пояснил Пол. — Все спешили. Скорей, скорей уходить.
— А откуда вы? — спросила миссис Форбс.
— Тут совсем недалеко, — ответил мальчик. — Мы шли недолго, и ведь у нас карта была. Папа дал нам карту и все как следует рассказал…
— Вы уверены, что ваша фамилия Форбс?
Элен кивнула:
— Ну да, как же еще?
— Странно, — сказала миссис Форбс.
Мало сказать странно, во всей округе нет больше никаких Форбсов, кроме ее детей и внуков. Да еще этих детей, но они-то чужие, что бы сами ни говорили.
Они занялись молоком и печеньем, а она вернулась к плите, снова поставила на огонь кастрюлю с яблоками и помешала их деревянной ложкой.
— А где дедушка? — спросила Элен.
— Дедушка в поле. Он скоро придет. Вы управились с печеньем?
— Все съели, — ответила девочка.
— Тогда давайте накроем на стол и согреем обед. Вы мне не пособите?
Элен соскочила со стула на пол.
— Я помогу, — сказала она.
— И я, — подхватил Пол. — Пойду дров принесу. Папа сказал, чтобы я не ленился. Сказал, чтобы я носил дрова, и кормил цыплят, и собирал яйца, и…
— Пол, — перебила его миссис Форбс, — скажи-ка мне лучше, чем занят твой папа.
— Папа — инженер, он служит в управлении времени, — ответил мальчик.
2
Два батрака за кухонным столом склонились над шашечной доской. Старики сидели в горнице.
— В жизни не видела ничего похожего, — сказала миссис Форбс. — Такая металлическая штучка, берешься за нее, тянешь, она скользит по железной дорожке, и сумка открывается. Тянешь обратно — закрывается.
— Новинка, не иначе, — отозвался Джексон Форбс. — Мало ли новинок не доходит до нас тут, в нашей глуши. Эти изобретатели — башковитый народ, чего только не придумают.
— И точно такая штука у мальчика на штанах, — продолжала она. — Я подняла их с пола, где он их бросил, когда спать ложился, взяла и положила на стул. Гляжу — железная дорожка, по краям зубчики. Да и сама одежда-то — у мальчика штаны обрезаны выше колен, и платье у девочки уж такое короткое…
— Про самолеты какие-то говорили, — задумчиво произнес Джексон Форбс, — не про те, которые мы знаем, а другие, будто люди на них едут. И про ракеты, опять же не для лапты, а будто в воздухе летают.
— И расспрашивать как-то боязно, — сказала миссис Форбс. — Они… не такие какие-то, вот чувствую, а назвать не могу.
Муж кивнул.
— И словно напуганы чем-то.
— И тебе боязно, Джексон?
— Не знаю, — ответил он. — Да ведь нету других Форбсов. То есть по соседству-то нету. До Чарли пять миль как-никак. А они говорят, совсем немного прошли.
— Ну и что ты думаешь? — спросила она. — Что мы можем тут сделать?
— Хотел бы я знать, — сказал он. — Может, поехать в поселок, потолковать с шерифом? Кто знает, вдруг они потерялись, дети эти? А кто-нибудь их ищет.