– И мои родители – химеры и чудовища? – не выдержав, прошептал Вектор, весь дрожа от страха.
– И твои родители, и твоя будущая жена, и твои дети, которые у тебя родятся. И ты сам – лишь вешалка, на которой болтаются яркие одежды. И ничего больше. Но эта вешалка, если приглядеться, и есть тот ключ, которым отпирается та дверь, замочную скважину которой ты ищешь. И тогда ты увидишь, что для того, чтобы этим ключом воспользоваться, нужно стряхнуть все эти хламиды, рубашки, пальто и кружевные жабо. И поймешь, какой нечеловеческий выбор предстоит тебе сделать.
Арбузов был страшен. Именно потому, что говорил спокойно и тихо. Но Вектор видел, как из-за очков яростно сверкают его глаза. И все-таки, он осмелился еще раз спросить:
– Но тогда зачем мне нужно лишать себя всех этих химер, если я их так люблю?
– Потому что химеры не дают тебе познать Истину, почувствовать великую Любовь и ощутить настоящую Радость. Всё – абсолютно всё, к чему ты здесь привык, всё что любишь и всех, кто любит тебя здесь – тебе предложат отдать взамен за ключ к двери, за которой скрыто то, чего ты не знаешь. Ты должен заплатить всем, что тебе ценно, за неизвестность. Я этого не смог.
Он снял очки и резко вытер рукавом потрепанной рубахи глаза. Потом надел их снова и, обойдя стол, подошел к стене, к которой был прислонен транспарант. Он оглянулся на Вектора, и его лицо исказила какая-то жуткая гримаса. Вектор встал с табурета и только тогда понял, что Арбузов улыбается.
– Кто ты? – вдруг громко спросил Арбузов.
– Я? – Вектор растерялся окончательно. – Я Вектор.
– Эректор ты, а не Вектор, – зло засмеялся Арбузов. – Вот кто ты есть сейчас.
И с этими словами он переставил транспарант в сторону, открыв то, что он на самом деле скрывал. Вектор пошатнулся от неожиданности.
На стене висело большое зеркало, по-видимому, бывшее когда-то частью стоявшего в комнате шкафа. Но зеркалом его можно было назвать с большей натяжкой. Оно все было покрыто мелкой россыпью трещинок и на нем нельзя было найти ни одного квадратного сантиметра целого стеклышка. Как это было сделано, Вектор не понял, но это занимало его меньше всего. В этом зеркале он видел себя, вернее, нечто, неуловимым образом похожее на него, поскольку каждый микроскопический осколок отражал какую-то его часть – такую же микроскопическую, в целом создавая жуткое месиво, завораживающее и пугающее. Обалдевший взгляд Вектора метался по этой фантастической картине, на мгновение выхватывая из общей какофонии какую-то знакомую частичку себя: вот мелькнула кисть руки, раздробленная в светлое осколочное пятно, вот блеснули очки футуристическим абрисом, вот проявилось и тут же исчезло что-то знакомое, но совершенно не поддающееся идентификации.
– Это и есть ты – здесь и сейчас, – торжественно грохотал Арбузов, возвращаясь к своему табурету. – Вот твои одежды, в которые тебя нарядили, и которые ты сам себе выбрал. А вот, кто ты есть на самом деле.
И с этими словами Арбузов схватил со стола пустую бутылку и изо всех сил швырнул через всю комнату в чудовище, мерцавшее в зеркале. Вектор вздрогнул. Миллионом искр стекло обрушилось вниз и там, где только что переливался невероятный портрет Вектора, застыл серый бесстрастный прямоугольник. Это было страшно. Вектор сорвался с места, схватил в охапку свое пальто с распухшим от бутылки карманом и шапку, и бросился к двери. Ему вдогонку несся опустошающий хохот Арбузова.
Опомнился Вектор только на морозе, возле черной пасти подъезда. Отдышавшись в клубах пара, он надел на себя пальто и шапку, и тут только вспомнил, что в уборной квартиры Арбузова осталась Книга.
Из содержимого желтого пакета
Газета «Либерасьон», перевод, написанный от руки на обрывке листа из школьной тетради:
«Таинственный случай произошел в знаменитом Лувре, где в рамках дней Британского национального музея проходила выставка, включающая некоторую часть коллекции Фаберже.
Прибывшие по тревоге полисмены были встречены перепуганным насмерть грабителем, бросившимся к ним, как к своим спасителям. Незадачливый воришка сообщил, что намеревался похитить одно из пасхальных яиц Фаберже и как только оказался в зале, прямо из стены вышел какой-то человек, взял яйцо и вместе с ним снова скрылся в стене. Грабитель был так напуган, что был очень рад появлению стражей порядка. Полиция зафиксировала факт исчезновения ценного экспоната, осмотрела все стены в комнате, но не обнаружила в них ни тайных ходов, ни какого-либо тайника, где можно было спрятать яйцо. Вора отправили в участок, а на месте происшествия остался один из полицейских. Дожидаясь утра, он побродил по ближайшим залам, а когда снова зашел в комнату, где было совершено ограбление, пропавшее яйцо Фаберже стояло на прежнем месте, как ни в чем не бывало»
Немного помолчав и разглядывая ажурную застекленную крышу над головой, Вектор добавил:
– Я одного не пойму. Ведь Арбузов и так все потерял. Чего он теперь боится?
Вместо ответа Эно спросил:
– Вы хотите, чтобы я достал Книгу из сортира Арбузова?
Вектор приподнял свои очки, потер пальцем переносицу и ответил:
– Мне больше некого об этом попросить. А сам я… не могу туда снова идти.
Он посмотрел на Эно и спросил:
– А разве вам не хочется увидеть Книгу, в которой написано про то, что еще только случится?
Эно отрицательно покрутил головой.
– Почему? – искренне удивился Вектор.
– Мне это неинтересно.
– А вы вообще хоть раз видели Книгу? Держали ее в руках?
– Приходилось, – произнес Эно таким тоном, будто отвечал на вопрос «Вы бывали в деревне Большие Кучи?» Вектор разглядывал Эно, будто только что увидел его.
– Не понимаю, – пожал он плечами.
– А почему вам так интересен этот сборник инструкций? – спросил Эно.
– Почему инструкций? Катрены Нострадамуса и Откровения Иоанна Богослова почему-то не называют инструкциями.
– Потому что их называют катренами Нострадамуса и Откровениями Иоанна Богослова. К тому же вам уже кое-что объяснил Арбузов.
– Но я ничего не понял! – хлопнул ладонью по перилам Вектор.
– Поймете. Не все сразу. Спортсмен-марафонец тоже когда-то учился ходить, держась за мамину руку. Зачем вы охотитесь за Книгой? Вы думаете, что она что-нибудь объясняет?
– Ну… Не знаю… Интересно просто, – сказал Вектор и смутился, поняв, как это по-детски звучит. Пытаясь сгладить это ощущение, он добавил: – Я ведь только полистал ее там, на лестнице. Прочитать бы все. А так… Там ведь про Советский Союз было написано, про нас, значит. Только слова непонятные: перестройка и какой-то Чернобыль. Разве не интересно?
– Нет, – прежним тоном ответил Эно. – Не пытайтесь жить будущим. Это так же глупо, как и жить прошлым.
– Да я не живу будущим, я понять пытаюсь.
– Это хорошо, что вы пытаетесь понять. Но когда вы действительно что-то поймете, то вам также станет ясно, что Книга на самом деле не является чем-то стоящим внимания.
Вектор опустил голову и пробормотал:
– Значит, вы мне не поможете…
Эно улыбнулся и ответил:
– Отчего же. Помогу.
Дом на Садовом Эно нашел быстро.
Поднявшись на четвертый этаж, он нажал кнопку звонка Арбузова. Подождав минуты две, он позвонил снова и почувствовал, что все идет не совсем так, как предполагалось, однако закончится должно благополучно.
Дверь, наконец, дрогнула и приоткрылась. Эно не удивился, не увидев описанное Вектором лицо Арбузова: на него из щели смотрела старуха.
– Добрый день, – поздоровался Эно. – Мне нужен Арбузов.
Дверь закрылась и через секунду распахнулась вновь, пропуская Эно в квартиру.
Старуха выглядела крепко и вызывающе: она курила «беломорину» и у нее над верхней губой совершенно естественно смотрелись черные реденькие усы, как у десятиклассника, вообразившего себя мужчиной.
Старуха закрыла дверь и нагло разглядывала Эно, не говоря ни слова. Эно уже знал, что Арбузова ему увидеть не суждено и спросил, придав голосу простодушие:
– А где Арбузов?
Старуха, скривив лицо, выпустила в сторону мощную струю дыма и хриплым мужским голосом ответила:
– Помер твой Арбузов. Дня два как.
Эно изобразил замешательство:
– Как? Постойте… Не может быть…
Старуха полюбовалась произведенными ее словами эффектом и сказала:
– Очень даже может. Ты, что ль, заходил к нему неделю назад?
– Н-не знаю… – неопределенно дернул головой Эно и услышал глухое бормотание сразу на два голоса: «Он, он. Он и есть». Другой голос с сомнением тянул: «Слишком просто получается. Нет. Не он это».
– Довели, – расплывчато заключила старуха, как-то удовлетворенно качая головой и перебрасывая «беломорину» из одного угла рта в другой.
– Какое несчастье… – Эно растерянно потер лоб рукой.
– Было бы несчастье, плакали бы все, – ответила старуха тоном лектора, вещающего про азбучные истины. – Ты ему кто?
– Знакомый… Боже мой… – Эно решил больше не тянуть и спросил: – Простите, где у вас туалет? Мне что-то нехорошо.
Старуха обрадовано закивала:
– Что, обделался? Вон туалет, беги.
«Он это. Точно он».
Заперев дверь, Эно запустил руку за сливной бачок.
Пусто.
Не медля ни секунды, Эно, ничего больше не имитируя, вышел из уборной.
Старуха исчезла. Длинный сумрачный коридор был пуст, и не слишком походил на такой же в коммунальной квартире, где жил Илья. Их коридор редко оставался пустым и безжизненным, хоть и был тускло освещен, что, впрочем, не придавало ему столь мрачный, как здесь, вид. Может быть, дело обстояло иначе до того момента, как Эно появлялся у друга, однако стоило ему войти, как сейчас же отворялась какая-нибудь дверь и то бабуля-одуванчик спешила на кухню с кастрюлькой в руках, то Мамишвили в пижонском халате, не способном прикрыть черные джунгли на его груди, шел в ванную, приглушенным пением напоминая всем, чья сейчас очередь вкушать водопроводные блага цивилизации, то проезжал на трехколесном велике чей-то отпрыск в штопанных колготках (и как знать, может быть, это и был юный Вектор?).