Я еду дальше на запад, к океану, по велосипедной дорожке, ведущей вдоль разделяющей Аделаиду надвое реки Торренс. Дорожка вьется в эвкалиптовых рощах (камедные деревья, как их здесь называют), облюбованных сороками и пеликанами.
Постепенно редея, эвкалипты в итоге исчезают вовсе, и река впадает в море. Воскресный день, жара, но в этой части пляжа всего шестеро отдыхающих. Будь пляж так же близок от города подобных размеров на каком-нибудь другом континенте, тут яблоку некуда было бы упасть. Торговцы вразнос надрывались бы, предлагая всякую всячину, а к пляжу было бы не подступиться из-за припаркованных машин. Похоже, европейским поселенцам едва хватило времени на то, чтобы освоить побережье этой новой страны, большая часть которой так и не была ими захвачена.
Чуть дальше по берегу, в городке Чарлз-Старт, имеются кафе и ресторанчики с видом на океан. Я заказываю пиво с кальмарами и несколько разных овощных соусов, все очень вкусное. Эта простая, ни на что не претендующая пища великолепна. Иммигранты, прибывшие в Австралию из Средиземноморья, явно оказали мощное позитивное влияние — на кухню, в частности. Я пробовал здесь безыскусного осьминога с зеленью, который был гораздо, гораздо лучше тощих щупалец, которые подают в некоторых первоклассных ресторанах Нью-Йорка. Этот напоминал стейк с толстыми присосками сбоку.
Мельбурн
В Мельбурне я еду вдоль набережной реки, когда неожиданно вижу толпу, собравшуюся на открытие нового городского парка. Сегодня отмечается День Австралии, и в парке вовсю идет празднование. Для аборигенов этот день воплощает начало унижения, кошмара, деградации. Я решаю отметить его, оказав уважение легендарному местному бандиту Неду Келли, и поворачиваю назад, чтобы посетить выставку, открывшуюся в городской тюрьме, где он был казнен.
Фотография, сделанная в день казни, рисует его похожим скорее на шиковатого мудреца-отшельника, чем на бандита.
Снимок предоставлен Государственной библиотекой Виктории. Фото Чарльза Неттлтона
Доспехи Неда Келли. Снимок предоставлен Государственной библиотекой Виктории
В истории Келли, похоже, содержится немало смягчающих его вину обстоятельств. Он был ирландцем, а люди, стоявшие в то время у власти, сплошь были англичанами и привычно взирали на ирландцев сверху вниз, считая их отбросами общества и относясь к ним соответственно. Возможно, с Недом обошлись несправедливо, прежде чем он преступил закон и в итоге был вынужден скрываться от преследования и вступать в кровавые схватки с полицией. Уже загнанный в угол, Келли подготовился к последнему противостоянию, собственноручно смастерив доспехи, которые, как он надеялся, помогли бы ему выжить. Он понимал, что шансы его банды невелики, а потому избрал простую тактику: уничтожить как можно больше полицейских, пока его не прикончит удачный выстрел. Кто-то из соперников повалил его, поразив Келли в колени.
Красная Середина
Когда я бываю в Австралии (а случается это довольно часто), все местные жители наперебой сообщают мне, что я не видел страны, если не побывал во внутренней ее части. Я решил принять вызов и прокатиться по Красной Середине свободным маршрутом, который приведет меня в Улуру (Айерс-Рок), Элис-Спрингс и Кингс-каньон.
Оказавшись в Элис-Спрингс, я повсюду вижу аборигенов — не то что в городах на побережье, — хотя в городе они в основном отдыхают в парках, в сени немногочисленных деревьев. Я получил официальное разрешение проехать по землям аборигенов и направился на запад во взятой напрокат машине. Довольно скоро все следы присутствия людей по обочинам дороги начали исчезать, хотя я еще какое-то время слушал по радио трансляцию крикетного матча. Что может быть скучнее крикета? Вот и ответ.
Вскоре с дороги исчезла разметка, а вместе с ней — столбы, несущие телефонные и электрические линии: во всяком случае, их нигде не видно, равно как и любых признаков обитания. Крикет постепенно затих. Ничто не указывает на то, что здесь когда-либо ступала нога европейца, хотя я по-прежнему еду по асфальтированной дороге — пока, по крайней мере.
Должно быть, эти наблюдения выдают во мне черты городского хлыща, но даже в самых дальних уголках американского Запада где-то вдалеке обычно виднеются высоковольтные линии, на холмах — антенные вышки, а вдоль дорог — обветшалые сараи. Здесь же нет ничего. Больше часа мне не встречалось ни единой машины, а ведь это шоссе — основная транспортная артерия в регионе.
Кочевые традиции аборигенов предписывают им не оставлять практически никаких следов своего пребывания на том или ином месте — и я их точно не вижу, хотя время от времени замечаю остов брошенного или сожженного автомобиля, а то и гроздь автомобильных покрышек на ветвях сухого дерева, обычно отмечающую совершенно неразличимый съезд на боковую дорогу.
По мере продвижения в глубь земель аборигенов дорога становится грунтовой, и любое движение, которое встречалось прежде, исчезает совершенно. В отдалении видны линии холмов, выстроившихся едва ли не полукругом: судя по их очертаниям на карте, это остатки давнишнего кратера, возникшего от удара массивного метеора. Мой путь пересекают верблюды. Да, настоящие верблюды! Похоже, их привезли сюда вместе с афганской рабочей силой, чтобы доставлять товары из Аделаиды в Элис-Спрингс — прежде чем в 1929 году была закончена железнодорожная ветка. Когда в них отпала нужда, верблюдов попросту прогнали с глаз, и восемьдесят лет спустя они все еще бродят в этих краях.
Остановив машину, я совершаю недолгую прогулку по пустыне. Из окна автомобиля здешняя растительность кажется отличным пастбищем, совсем как в заливных лугах Нью-Мексико или Западного Техаса. Я поражаюсь, отчего же, если зелень одинакова здесь и там, никто не выпасает скотину? Несколько шагов — и ответ готов. Здешняя «трава» на редкость колючая, до нее практически невозможно дотронуться, не повредив кожу. Чем бы в этих краях ни питались верблюды (заодно с кенгуру), скорее всего, этим лакомством они пренебрегают.
Дорога периодически ныряет в своеобразные овраги — высохшие речные русла, — которые по большей части занесены песком. Я радуюсь, что взял в аренду полноприводной автомобиль. Подъезжая уже, наверное, к третьему такому оврагу, я замечаю с берега каких-то людей, суетящихся внизу, на песке русла. Это сгоревшее на солнце до волдырей семейство, собравшееся у глубоко увязшего в песке «универсала» (не полноприводного!) и с надеждой взирающее на меня. Я перебираюсь по песку на другой берег и вылезаю, чтобы постараться им помочь.
Эти люди проторчали тут уже несколько часов, и моя машина первая, которую они видят. Живут в Мельбурне. Раз уж они местные, могли бы и соображать? Отец семейства открывает задний багажник и, когда я подхожу ближе, достает из набитого пивом холодильника прохладную банку, которую протягивает мне. «Жестянка», так это здесь называется. «ВБ, лучшее мельбурнское», — хотя лично я предпочитаю «Каскад», пиво из Тасмании с вымершим тасманийским волком на этикетке.
Обожженной солнцем семье давно пора переместиться в тень. Если Папаша намеревается продолжать путь вперед, я могу подтолкнуть «универсал» своим бампером, но он, похоже, беспокоится о сохранности краски (или боится взболтать пиво). Он предпочитает, чтобы его вытянули из западни, но ни у него, ни у меня нет с собой троса. Фаркоп у его автомобиля расположен сзади, так что единственный способ вызволить застрявшего — вытянуть назад, откуда он и приехал. Мне сдается, Папаша не сильно хочет выехать назад, но это единственный разумный способ помочь им. Он вытаскивает откуда-то кусок брезента и говорит, что, если его сложить и хорошенько перекрутить, он может сойти за веревку. Стоит попробовать. Мы привязываем наши машины зад к заду, и я потихоньку начинаю тащить. Брезент натягивается, и узел соскальзывает с фаркопа «универсала». Но он хотя бы не порвался. Привязав получше, Папаша машет рукой, и я начинаю ползти вперед еще медленнее: дюйм за дюймом мне удается вытащить «универсал» на твердую почву.
Я доволен, что сделал все как надо, но лицо Папаши не светится радостью. Он обдумывает, не стоит ли им повторить попытку пересечь песчаное русло, чтобы наконец доехать туда, куда они там ехали. Он хочет вновь угодить в ту же песчаную ловушку! Я рассказываю ему, что впереди еще не одно подобное испытание, поскольку я уже миновал их. Я заявляю, что решать ему, но я не собираюсь и второй раз помогать ему выбраться, да и возвращаться буду другой дорогой. Сажусь в машину и, отъезжая, смотрю, как он мнется, не в состоянии принять решение: загнать ему свою семью обратно в песок или отправиться восвояси.
Спустя несколько дней я добираюсь до Улуру (он же Айерс-Рок) и Ката-Тьюта, еще одной изолированной скалистой гряды посреди пустоты. Оба пункта моего маршрута находятся на землях аборигенов, которые участвуют в управлении заповедником.
Мы, исконные хозяева Национального парка Улуру и Ката-Тьюта, остаемся наследниками и прямыми потомками существ, создавших эти земли во время Тьюкурпа (Эпохи Творения). Мы жили здесь всегда. Мы называем себя анангу и хотим, чтобы наши гости называли нас так же.
Кроме того, анангу не одобряют восхождения на скалу Улуру, поскольку в их культуре это место считается священным, но в данном случае их пожелания явно пропадают втуне: к одному из менее крутых склонов приколочены скобы с веревками, так что в желающих забраться наверх явно нет отбою. Я решаю вместо этого совершить пробежку вокруг скалы, поскольку стоит ранее утро и воздух довольно прохладен. По периметру тут бежать не более трех-четырех километров. У подножия скалы немало пещер и ниш под каменными козырьками, которые заполнены рисунками, сделанными когда-то анангу.
Картины в этих пещерах представляют собой палимпсест: похоже, каждое новое поколение рисовальщиков ни в грош не ставило творчество своих предшественников. Они рисовали прямо поверх готовых рисунков, не заботясь о том, чтобы расчистить будущее «полотно» или подыскать более подходящий для него участок. Мне кажется поэтому, что в данном случае ценность состоит не в самих картинах и рисунках, а в том, чтобы нанести их в определенном, очень важном месте. А готовые рисунки — просто свидетельство совершения этого акта.