Типографский станок, найденный на месте обвала, увезли в полицию. Началось следствие. Было это в апреле 1909 года. С тех пор по всей империи около двух лет петляли и петляли полицейские розыскные бумаги, пока, наконец, по предписанию одной из этих бумаг во Владикавказе посадили за решетку человека, подозреваемого в том, что именно он и есть устроитель крамольной типографии в Томске…
— Да, — отозвался следователь на стук в дверь.
Ввели подследственного. Это был широкоплечий, приземистый молодой человек. В лежащей на столе розыскной бумаге говорилось: «глаза карие», «густые русые волосы», «большой крепкий лоб». Все так, все именно так, совпадение примет было полное. Но, как давно убедился следователь, внешние приметы часто ничего не стоят.
«Вот ежели бы можно было мозг сличить», — подумал следователь и кивнул вошедшему:
— Присаживайтесь, молодой человек. Кстати, у меня к вам небольшая просьба. Испортился мой вентилятор. Не могли бы вы его починить? Пытался сам, да ничего не вышло. Вот остался какой-то лишний винтик.
Подследственный присел, покосился на неподвижно застывшие лопасти вентилятора, на «лишний» винтик в белой сухой руке следователя и отвел глаза к окну, так ничего и не сказав.
— Честное слово, тут нет подвоха, я не собираюсь вас в чем-то уличить, — продолжал следователь. — Вы сами не отрицаете ведь, что когда-то учились в ремесленном училище, потом стремились к инженерству. Значит, умеете?
Подследственный снова воззрился на «лишний» винтик, вдруг усмехнулся и взял его с ладони следователя. Потом минут пять молча ковырялся в вентиляторе. В его ловких руках тот довольно быстро завертел крыльями, загудел. И пока все это происходило, следователь, расплывшись в довольной улыбке, говорил о том, что приятно иметь дело с человеком, понимающим в технике. Как нужны и полезны империи такие умельцы! Нобель, например, ведь был простым инженером, а стал нефтяным королем, вся Россия освещается его керосином.
— Не его, — произнес подследственный. — То вовсе не его керосин.
— Ну конечно, — словно бы соглашаясь, а на самом деле с иронией отозвался следователь, — ваши социальные взгляды мне известны. Вы, разумеется, сторонник учений, согласно которым блага природы должны принадлежать тем, кто их добывает. По идее красиво, спору нет. В ваши годы я тоже был либералом, но идеи остаются идеями, а экономика развивается своим ходом. Керосин принадлежит тому, кто его продает, а продает его в России фирма Нобель и К°.
Губы арестанта тронула усмешка:
— Аксиома не вечная, господин следователь.
— Ничто не вечно, — вздохнул тот и склонился над лежащими в деле бумагами.
Начался очередной допрос.
Предписание следователю было такое: в порядке «отдельного задания» произвести предварительное выяснение личности арестованного — точно ли он тот самый ремонтный рабочий, который лет пять назад был задержан при обыске в домике на Аполлинариевской улице в городе Томске. После двухлетнего сидения в тюрьме тот рабочий был выпущен на свободу, и вскоре его не стало в Сибири. А сейчас полиция располагала данными, что именно он и был главным устроителем подпольной типографии.
Казалось, обнаружен именно тот человек.
Все сходилось: фамилия, имя, отчество, — а подследственный начисто отрицал свою вину. Костриков? Да, он действительно Костриков. Сергей Миронович? И тут совпадение полное. Тем не менее он вовсе не то лицо, за которое его принимают. В Томске жил, учился, работал — все верно, но «ремонтным рабочим» никогда не был и никакому аресту не подвергался. То был какой-то другой Костриков.
Во время допроса следователь часто подходил к окну и пил воду из стоящего там графина. Вода была теплой, и следователь морщился. Небо за окном ослепляло, как раскаленное железо. Проклятый юг! Поставь на полчаса графин на подоконник, и его нагреет лучами солнца так, словно кипяток пьешь. Следователь не любил юга. Из окна были видны снеговые вершины Главного Кавказского хребта. Белая островерхая шапка Казбека вставала совсем близко за городом. Следователь неприязненно смотрел на нее и все морщился. Он с радостью сменил бы эту осточертевшую экзотику на более прохладные места Центральной России.
— Есть у вас кто-нибудь из родных в Томске? — бросал он на ходу вопросы арестованному. — Никого нет?.. Хм… Откуда же вы родом?
— Из Уржума…
— Уржум? Это где-то за Вяткой?
— Да. Место, так сказать, отдаленное.
— Вот где должно быть прохладно, не правда ли? Зимой — снега, летом — грибы, ягоды.
— Кроме снега, грибов и ягод, у нас там еще много ссыльных, господин следователь.
— Ну, этого вы мне не рассказывайте, — хмурился следователь. — Политические разговоры я с вами вести не намерен. Мое дело установить, действительно ли вы есть тот самый Костриков.
— Я Костриков, но не тот. Думаю, вы и сами это отлично видите.
Следователь перенес графин с подоконника на стол и задернул на окне портьеру, В комнате стало сумрачно и душно. Это была тесная, унылая каморка на втором этаже городской тюрьмы; вести здесь допрос — само по себе пытка. С грустным видом уселся следователь снова за стол и потянул к себе лист протокола допроса. Итак, что же писать?
В полумраке, царившем теперь в каморке, затаенно светились глаза подследственного. Высокий, крутой лоб, умный взгляд. В душе следователь был совершенно убежден, что этот человек не имеет ничего общего с тем Костриковым, которого задержали пять лет назад в Томске. Ремонтный рабочий? Какие глупости! Не требовалось особой проницательности, чтобы определить: перед вами — человек с развитым интеллектом, начитанный, много знающий, несмотря на молодые годы.
С этим человеком можно было по-серьезному поговорить о литературе и искусстве, он отлично разбирался в политике, хорошо знал историю. Как следователю было известно из допроса, Костриков не получил систематического образования, университета он не кончал, но по духовному развитию стоял на голову выше многих из тех, кто прошел систематический курс наук.
А судя по материалам розыска, исходившим из томской полиции, тот, видимо другой, Костриков был простым, безграмотным рабочим. Даже расписаться не умел. Под протоколом о задержании, составленным помощником пристава в 1906 году, расписался крестиком.
Можно ли столь разительно измениться за пять лет? Следователь в это не верил. В жизни таких чудес не бывает. Кроме того, у следователя были и другие причины для сомнений. И весьма веские.
Несмотря на вечную изжогу и мучительные ощущения под ложечкой, следователь любил удовольствия жизни и ходил на все концерты и представления, которые давались в местном театре и городском саду.
И не раз на спектаклях и в саду среди гуляющей публики встречался следователю этот самый человек, бывший сейчас его подследственным.
Личного знакомства между ними, конечно, не было, но в таком сравнительно небольшом городе, как Владикавказ, трудно не знать или хотя бы не приметить друг друга. Тем более Костриков был на виду в силу своей профессии — он работал в местной газете «Терек» и часто помещал в ней весьма задиристые статьи. Подписывался он не «Костриков», а «Миронов», но ни для кого не составляло секрета, кто их автор. Вольнолюбивый дух статей обращал на себя внимание, читающей публике они нравились.
Зато «властям предержащим», в адрес которых летели стрелы, эти статьи доставляли немало хлопот.
Бывало, за иную чересчур резкую статью Миронова власти штрафовали газету, даже конфисковывали отдельные номера. Назаров — владелец газеты — платил штраф, терпеливо сносил цензурные неприятности, но не увольнял строптивого журналиста. Газета хорошо расходилась, и в остром пере Кострикова крылась в немалой мере причина ее успеха у терских читателей.
Вот все это и ставило следователя в тупик. Разум подсказывал, что тут полицейская ошибка. Но, приученный к осторожности, следователь не спешил с выводами.
— Итак, вы не отрицаете, что в тысяча девятьсот шестом году находились в Томске. Что же вы там делали?
— Работал чертежником в городской управе и учился на общеобразовательных курсах.
— Учились… Сколько же вам было тогда лет?
— Двадцать без малого, господин следователь. «Бесспорно, способный человек, — думал следователь, наслаждаясь прохладным ветерком от вентилятора. — Конечно, такой умелец мог бы достаточно ловко оборудовать любую подпольную типографию. В два счета починил вентилятор, а ведь штука тоже не простая».
— Послушайте, Костриков, я хотел бы получить от вас ответ еще на один вопрос. Какие обстоятельства заставили вас покинуть Сибирь, где так прохладно даже летом, и переехать сюда, на юг России, в это чертово пекло?
Костриков улыбнулся, пожал плечами.
— Вы, конечно, не поверите, если я скажу, что меня сильно влек к себе Кавказ.
— Начитались Пушкина и Лермонтова! — негодующе воскликнул следователь, словно видел в этом нечто очень запретное. — Но их описания Кавказа — одна лишь наивная романтика! Восторг перед экзотикой, и больше ничего!
— О нет! Кавказ — удивительный край, — возразил арестованный.
Следователь взял со стола объемистую пачку газет, порылся в ней, вытащил одну. На всех номерах, находившихся в пачке, стояло оттиснутое жирной краской название «Терек».
В ходе выяснения личности арестованного следователю пришлось ознакомиться более близко и довольно внимательно с его статьями в «Тереке». В пачке было лишь немногое из напечатанного Костриковым в этой газете.
Номер, который следователь держал в руках, был прошлогодний.
— Это ваша статья? — спросил следователь, показывая отчеркнутые красным карандашом колонки внутри газеты. Заголовок над колонками гласил: «Восхождение на Казбек».
Ироническая усмешка играла на желчном лице следователя.
— Да, моя, — ответил арестованный.
— Хм!.. — промычал следователь. — Надо признать, вы тут довольно красочно описываете свои впечатления от прогулки на Казбек.