Наутро лорд Саффолк отвез своего зятя в Одли-Энд. Высланный заранее курьер известил об их прибытии, так что у юной графини было время приготовиться к встрече с супругом, которого она в последний раз видела несколько лет назад неуклюжим тринадцатилетним мальчиком.
Того мальчика она и не помнила. Но этот человек… Супруг сразу же вселил в нее отвращение. Мы так и не знаем, что именно повергло ее в большее смятение — то ли коренастая, почти квадратная фигура, то ли жирный подбородок, то ли глупые глаза — короче, все в нем было противно.
Впечатление же, которое произвела на него она, было, с ее точки зрения, ужасным. Произошло то, чего она боялась больше всего на свете: он увидел женщину, в которую влюбился с первого взгляда своих темных туповатых глаз. Ее лилейная красота буквально его воспламенила.
А холодное, спокойное достоинство, с которым она его встретила, еще сильнее раздуло огонь. Как шла ей эта холодность! Да, это настоящая леди, достойная того, чтобы именоваться графиней Эссекс, хозяйкой Чартли. Она позволила ему поцеловать руку и даже приложиться к щеке, а то, что рука и щека были холодны на ощупь, так это, посчитал он, потому, что на дворе ноябрь.
Во время торжественного ужина он сидел подле нее, но разговаривали они мало. Граф и графиня Саффолк с тревогой за ними наблюдали, в особенности за своей дочерью. После чего, надеясь на лучшее, оставили молодых супругов одних.
Они сидели в молчании по обе стороны большого камина и лишь время от времени поглядывали друг на друга — оба были в замешательстве, но причины замешательства у них были разными.
Наконец графиня заметила, что в глазах мужа мелькнула мысль, мысль для нее еще более ужасная, чем предыдущая вялость его взгляда. Он поднялся, медленно пересек разделявшее их пространство, затем наклонился и слегка обнял ее за плечи, бормоча при этом что-то нечленораздельное. Чтобы избавиться от его объятий, она встала и, облокотившись о каминную полку, повернулась к нему лицом.
Блики пламени играли на платье из блестящего шелка — по настоянию матери ей пришлось одеться в белое, словно невесте. Блики играли и на высоких скулах, но они не оживляли мертвенной бледности ее лица. Волосы ее были перевиты жемчугами, жемчуга украшали и открытую по моде того времени грудь. Так она стояла, прямая и тоненькая, высоко вздернув подбородок, и свысока глядела на своего супруга и господина — самая прекрасная, самая желанная из всех виденных им женщин. Он наслаждался зрелищем: она принадлежала ему, она была связана с ним священными узами, разорвать которые никому из людей не под силу. Он возликовал, припомнив то легкое, быстрое, стыдливое движение, с которым она выскользнула из его объятий и в котором он увидел признаки кокетства. Буду терпелив, сказал он себе, не стоит пугать это нежное создание. Она изящна и хрупка, как цветок, и обращаться с ней нужно бережно. Да, стоит сыграть роль влюбленного и тем самым склонить ее на добровольное подчинение его правам, правам мужа.
Он начал говорить с мольбою в голосе, более пристойной просителю, нежели господину:
— Милая Фрэнсис…
Она остановила его движением руки, в отсветах пламени блеснул драгоценный рубин цвета крови, подарок Карра. В ее голосе звучала музыка, различимая даже для самого немузыкального слуха.
— Милорд, нам необходимо переговорить.
— Конечно, моя драгоценная. И, слава Богу, у нас впереди еще целая жизнь, наговоримся…
Она вновь прервала его:
— Не соблаговолите ли сесть, милорд. — Она указала на кресло. И жест, и голос были такими надменными, что он сразу же утратил всю свою напористость и повиновался. Впрочем, это наверняка что-то пустяковое — женщины, как подсказывал ему его небольшой опыт, существа странные. Тот, кто желает властвовать над ними, должен запастись юмором и терпением.
— Как вы смотрите на наш брак, милорд? Мы вступили в него не по нашему желанию, в том возрасте мы вообще не понимали, что это значит, мы не сознавали, что делаем, и между нами не было любви, освящающей брачный союз. Так что же вы думаете о нашем браке?
На этот вопрос ответ нашелся легко — тем более, что, как ему показалось, она и ждала именно такого ответа.
— Что я должен думать о нашем браке, как не о самом счастливом событии в моей жизни?
— Милорд, ваш ответ — всего лишь изящная фигура речи. Я жду от вас не галантных речей. Мне нужна правда. Если вам нужно подумать — думайте.
— Ни минуты! — вскричал он. — Ответ мой готов, он — не простая вежливость. Я вообще не силен в куртуазии. Я дал вам честный, прямой ответ. Я в восторге…
— Оставьте пока восторги, милорд. Мы к ним не подошли, да и вряд ли подойдем.
— Что это значит?!
— Мы встретились у алтаря семь лет назад, но сейчас это вряд ли имеет значение. По-настоящему, как мужчина и женщина, мы встретились впервые лишь сегодня. Вы знаете меня несколько часов, а это слишком малый срок, чтобы во мне разобраться. Как же, сэр, можете вы называть женой женщину, которую вы так мало знаете?
— Милое дитя, но я видел вас, — произнес он с укоризной. — А увидеть вас — значит полюбить. Разве вам никто не говорил, как вы прекрасны? Неужели вы так скромны, что не желаете понимать намеков, которые посылает вам зеркало?
И тут он увидел, что ее прелестный рот сложился в скорбную гримасу, а взгляд, которым она смотрела на него, стал жестким.
— Вы хотите сказать, милорд, что желаете меня как женщину?
— Почему же нет, если вы…
— Мужчина может увидеть в женщине партнершу, но не обязательно супругу. Мне кажется, здесь есть некая разница. Вы нисколько не смутите меня, если признаете ее.
Как все недалекие люди, лорд Эссекс не отличался терпением. Опять же, как все недалекие люди, если он чего-то сразу не понимал, то не пытался усомниться в своей способности к пониманию, а решал, что это и не нуждается в понимании. Он вскочил.
— Черт побери! Да если и есть какая-то разница, то я о ней ничего не знаю и меня она не волнует.
— Но она должна вас беспокоить.
— Почему? Вы — моя жена. Что еще обсуждать?
— Милорд, вы слишком торопливы. Я еще не ваша жена.
— Как это? — Челюсть у него отвисла, он уставился на нее своими тусклыми глазами.
— Присядьте, милорд.
Он нетерпеливо передернул плечами, но покорился и уселся на место. В конце концов, в первую брачную ночь от мужчины требуется выдержка. Потом все устроится само собой. Он намеревался быть настоящим ее господином, это — краеугольный камень домашнего уклада; ее с самого начала следует приучить к этой мысли. Но сегодня уж пусть в последний раз потешится!
Заметив его раздражение, она улыбнулась:
— Вот вы и начинаете узнавать меня, милорд. Вы начинаете понимать, что со мной не так уж просто, что я могу раздражать вас, могу вас прогневить.
Он расхохотался — уж он-то знает, как с ней справиться. А она продолжала:
— Возможно, позже, когда вы узнаете меня еще лучше, вы придете к выводу, к которому уже пришла я: такой брак, как наш, не может считаться браком, пока в более зрелом возрасте мы по обоюдному согласию не сочтем его таковым.
На его лице появилось обескураженное выражение.
— Значит, я должен чего-то ждать?
— О, недолго, милорд, потому что вопрос может быть разрешен между нами уже сегодня.
— Вопрос? Какой вопрос?
Она задумалась. Она подбирала точные слова.
— Согласны ли вы, что такой брак, как наш, требует подтверждения?
И вновь он пожал плечами и, как бы отметая вопрос, махнул толстой, короткопалой рукой. Она взглянула на его руку и вздрогнула: эта ладонь выдавала все его существо. Да она убьет себя, прежде чем до нее дотронется такая рука!
— Ну, если вы так хотите… — примирительно произнес он. — Но разве здесь, сейчас, мы не можем подтвердить наш брак?
— Такое подтверждение должно быть обоюдным. Я спрашиваю вас, милорд, сейчас, когда вы увидели меня взрослой, согласны ли вы с тем, что было совершено нами в том возрасте, когда мы оба еще не были способны принимать разумные решения?
— Клянусь, я уже ответил вам, но если вы хотите снова слышать мое «да», я снова скажу «да».
— И это все? А обо мне вы подумали? Вы задали мне такой же вопрос, какой задала вам я?
Нетерпение его росло, он побагровел.
— Чума меня побери, если я понимаю, о чем вы тут говорите!
— Что ж, тогда, милорд, я сама задам себе этот вопрос и сама на него отвечу. — Она на мгновение умолкла. Затем, побледнев, дрожа всем телом, но не отводя от него взгляда, она произнесла: — Каким бы ни был ваш ответ, я не могу ответить «да» и подтвердить ныне, когда нахожусь в сознательном возрасте, тот акт, который был мною совершен в возрасте, далеком от истинного понимания жизни.
Он смотрел на нее во все глаза, а затем пробормотал:
— Боже мой, ну и разговоры, мадам! Так-то вы меня встречаете. — Он снова встал. — Подтверждаете вы наш союз или нет, но вы выполните свои обязательства. Помните: вы — моя жена…
— Я уже сказала, сэр, что я не жена вам. То, что было совершено семь лет назад, то ужасное зло, содеянное с парой невинных, несмышленых детей, не может скрыть нас от ока Божьего.
— Пусть так! Пусть так! Но зато надежно прикрывает от людских взоров. Что же касается всего остального, то это меня не волнует.
И он расхохотался над собственным богохульством, приглашая посмеяться и ее. Но лицо ее оставалось спокойным, лишь в глазах появилась тень страха. Она так надеялась на рыцарство, на доброе сердце этого человека! Она полагала, что все будет просто: как только она объяснит ситуацию, этот человек, этот ее муж склонится перед ее желанием. Она и предположить не могла, что граф Эссекс окажется упрямым мужланом.
— Успокойтесь, дитя, успокойтесь, — мягким голосом увещевал он. — Что сделано — того не воротишь, и…
— Нет, можно исправить, можно!
Луч надежды мелькнул в бездне отчаяния — оказывается, он просто не понимает! Он думает, что ничего нельзя переделать! Теперь-то она объяснит ему, что все поправимо, и он согласится — ни один мужчина, если только он не безумец, не может принудить женщину стать его женой против желания!