Каждому сэр Томас представил открытого им молодого человека, предназначенного исполнить роль клина, которым вышибут другой клин — Сомерсета. Все вышеперечисленные с охотой вступили с сэром Томасом в сговор, хотя ее величество королева и сомневалась в целесообразности предприятия. Она за свою жизнь насмотрелась на всех этих фаворитов и знала, что они подобны скорпионам — добившись цели, они не могут не укусить того, кто доставил их на вершину. Сегодня мистер Вильерс кажется робким скромником, преисполненным благодарности к своим покровителям. Но таким был когда-то и Роберт Карр, и мистер Вильерс со временем может стать таким же, каким стал Роберт Карр. Однако попытаться все же стоило. Был составлен настоящий заговор, собраны необходимые средства для экипировки нового фаворита и для приобретения должности королевского виночерпия, каковая давала ему возможность официального пребывания при дворе.
Сомерсет хранил спокойствие. Он всего лишь раз, и то в Кембридже, выказал свое отношение к новой королевской пассии и теперь просто игнорировал молодого джентльмена из Лестершира. Но продолжалось это недолго, пока не произошло одно поистине возмутительное событие, ясно показавшее, какие козни затеваются против его светлости и кто за ними стоит.
Граф Пемброк давал обед для избранных друзей в Бейнардкасле. Был приглашен и сэр Томас, он же произносил тосты. Гостей собралось не меньше дюжины и среди них не было никого, кто бы не поклялся в вечной ненависти к Сомерсету, здесь были также Герберт, Гертфорд и Бедфорд. Встретились они с определенной целью: объединить усилия в дальнейшем продвижении нового фаворита ради полного уничтожения прежнего. Заговорщики пришли к решению, что следующим шагом будет получение мистером Вильерсом рыцарского звания и должности королевского постельничего. Как уверил собравшихся сэр Томас, королева будет на их стороне — а союзник она тем более ценный, что король всячески стремится продемонстрировать несуществующее семейное согласие.
Компания вернулась в Вестминстер в весьма приподнятом настроении. Обильные возлияния возбудили боевой дух джентльменов до такой степени, что когда они на Флит-стрит увидели в окне мастерской художника выставленный на продажу портрет графа Сомерсета, то столпились вокруг и принялись выкрикивать оскорбления картине — они ведь не могли прокричать те же оскорбления в лицо оригиналу. Один из джентльменов распалился до такой степени, что приказал своему слуге бросить в портрет грязью.
Из мастерской выбежал разгневанный художник, а веселая компания покатила дальше, гордясь своим подвигом. Художник же отправился в Уайтхолл к лорду Сомерсету.
Его светлость выслушал рассказ и хотя слегка переменился в лице, все же сдержался и лишь посетовал, что это всего лишь пьяная выходка, и как пьяная выходка недостойна его внимания и серьезного разбирательства. Однако он выспросил у художника имена веселых джентльменов, после чего щедро вознаградил жалобщика. Оставшись в одиночестве, он задумался над происшествием.
Все перечисленные джентльмены были не только открытыми противниками его самого и Говардов, но также были замечены в явной поддержке мистера Вильерса. И его светлость пришел к заключению, что следует отплатить их протеже тем же, что они проделали с его портретом.
Случилось так, что через несколько дней кузен графа Сомерсета, молодой Карр, которому его светлость приискал при дворе местечко, прислуживал королю за трапезой. И вот этот-то дальний родственник совершил нечаянную оплошность — опрокинул на великолепный шелковый костюм мистера Вильерса супницу.
Мистер Вильерс был по натуре человеком веселым и дружелюбным, но в силу малого придворного опыта еще не умел с достоинством выходить из подобных ситуаций. Разозлившись от причиненного ему ущерба и заподозрив в случившемся нечто большее, чем простую неловкость, он в гневе вскочил, опрокинул стул и нанес молодому шотландцу такой удар по голове, что тот зашатался.
Сидевшие поблизости сотрапезники вскочили, чтобы урезонить разбушевавшегося мистера Вильерса.
Мистер Вильерс сразу же осознал чудовищность и бестактность своего поступка, но вряд ли понимал, какое за этим может последовать наказание. Он замер на месте с крайне глупым видом, а с его великолепного камзола медленно капал на пол суп. Молодой же Карр, устоявший после удара на ногах, заслужил всеобщее восхищение своей выдержкой. Он повернулся к королю, прищелкнул каблуками и поклонился, как бы желая сказать, что слишком уважает его величество, чтобы позволить себе хоть как-то отреагировать на подобное оскорбление.
Его величество сидел с отвисшей челюстью и молча наблюдал эту дикую сцену.
Сомерсет холодно посверкивал глазами. Губы его кривила презрительная ухмылка.
Сидевшие за длинным столом сотрапезники (в общей сложности их было около дюжины) и где-то около полудюжины прислуживавших джентльменов в ужасе ожидали развязки.
Наконец, после паузы, тщательно рассчитанной на то, чтобы усилить напряжение, Сомерсет заговорил. Его холодный голос буквально разрезал тишину и слова прозвучали именно такие, какие и должен был в данных обстоятельствах произнести лорд-камергер.
— Стража! — сказал он, и его кузен, с готовностью повинуясь приказу, рванулся к дверям.
На лицо короля упала тень, однако он молчал. Уважение к правилам этикета боролось в нем с личным пристрастием.
В зал вошел офицер стражи — весьма живописная фигура в красном бархате, шляпа с плюмажем покоилась под мышкой, а левая рука в перчатке — на рукояти сабли. Шпоры музыкально позвякивали при каждом шаге. Он остановился и, серьезный и бесстрастный, ожидал приказаний, которые вновь вполне естественно были отданы лордом-камергером.
— Капитан, соблаговолите проводить мистера Вильерса в отведенные ему апартаменты. Выставите у его дверей караул. Пусть караул ждет решения его величества.
Мистер Вильерс сделал было движение в сторону короля, но его величество мановением руки приказал ему молчать.
— Да, да, — хриплым голосом буркнул его величество. — Вам лучше удалиться.
Молодой человек овладел собой, поклонился и вышел в сопровождении офицера. Король проводил его долгим взглядом.
Сидевшие за столом посмели наконец пошевелиться. Лорд Сомерсет громко вздохнул и произнес:
— Мистер Вильерс еще слишком юн, слишком горяч и слишком плохо знает устав.
— Но это может служить и извинением, — пробормотал король. Его светлость поднял брови:
— Придворный устав не предусматривает подобных извинений.
— Придворный устав! — чуть ли не удивленно воскликнул король. — Ха!
Сомерсет кивнул прислуживавшим за столом джентльменам, дабы они продолжали свою деятельность. Но король резко поднялся и коротко приказал Сомерсету следовать за ним.
Его величество заговорил только тогда, когда вошел в свои покои и уселся в мягкое кресло.
— Что это за глупости по поводу устава? — спросил он, не глядя на Сомерсета.
Фаворит стоял в непринужденной позе у стола, на который король опирался локтем. Слегка улыбнувшись, он объяснил то, что в объяснениях, по сути, не нуждалось:
— Как ваше величество и сами прекрасно знаете, я сослался на устав придворной службы, введенный королем Генрихом VIII, в котором ясно говорится о наказании за проступок, подобный тому, что совершил мистер Вильерс. За удар, нанесенный в присутствии короля, ударивший карается отсечением кисти руки. В обязанности лорда-камергера входит соблюдение этого устава. Я, по должности, должен также присутствовать при прижигании культи.
Король мысленно представил себе эту картину и содрогнулся. Во взгляде его появилась паника.
— Нет! Нет! Неужели ты полагаешь, что я должен руководствоваться уставом, придуманным этим старым кровопийцей?
— Кровопийца он или нет, но он был королем Англии, и королем славным, а его уставы и до сих пор хорошо служат.
— К черту эти ваши хорошие законы! К черту тебя, Робби! Неужели ты не понимаешь, как я буду страдать, если парню изуродуют руку? Да даже подумать об этом и то страшно!
— Тогда любой сможет повторить подобное преступление.
— Ах ты, бессердечная тварь! Я не потерплю такого, это я тебе говорю! — и король в сердцах хлопнул ладонью по столу.
Сомерсет спокойно поклонился. Он даже улыбался:
— Но я и не настаиваю, сир.
— А я думал, настаиваешь… Хорошо.
— Думаю, достаточно будет, если его отошлют назад — его манеры более пристойны в Лестершире, чем в Уайтхолле.
— А это уж мне решать!
— Но решение подобного вопроса унижает ваше королевское достоинство.
— Я сам в состоянии хранить свое королевское достоинство!
— Однако это также входит в обязанности лорда-камергера…
— Придержи свой злобный язык! Что ты постоянно придираешься к несчастному пареньку? Я начинаю думать, Робби, что ты действительно с радостью отрубил бы ему руку. Ха!
— Для меня вполне достаточно его отъезда.
— Он никуда не поедет!
— Не поедет? — Лицо милорда приняло надменное выражение. — Жду приказаний вашего величества касательно этого человека.
Король мрачно смотрел в холодное лицо фаворита. Король был обижен.
— Пришли его сюда. Я дам ему урок придворного этикета, этого вполне достаточно!
— Его величество весьма милостивы!
— И ты это прекрасно знаешь. Если б не мое мягкосердечие, я не вынес бы твоих вечных насмешек. В последнее время ты что-то стал слишком неблагодарным. Чем выше я тебя возношу, тем невыносимее ты становишься. Вот какова твоя благодарность! Я просто тебя распустил.
— Но разве не мое глубокое уважение к вашему величеству повелевает мне наказать того, кто проявил неуважение?
— Ты прекрасно знаешь, что я не об этом говорю! Твое неуважение проявляется в тоне, который ты принял в разговорах со мною, а я этого не потерплю! Ни от кого!
— Однако вы согласны терпеть неуважение большее, если прощаете удар, нанесенный в вашем присутствии.
— То была простая горячность! Парнишка был разгневан — и справедливо — неуклюжестью твоего родича!