— О мадам, — произнес он елейным галантным тоном, — я не прощу себе, если окажусь причиной изгнания красивой женщины. Умоляю вас, снимите маску и позвольте мне искупить грех вторжения.
— Проще всего искупить его, дав даме пройти, как бы это ни было досадно, — заметил Марк-Антуан.
— Действительно, досадно, — вздохнул Вендрамин и отступил.
Изотта проскользнула мимо него, оставив после себя лишь легкий аромат духов.
Когда Баттиста удалился вслед за ней, Вендрамин закрыл дверь и, подойдя небрежной походкой к Марк-Антуану, хлопнул его по плечу:
— Я вижу, вы не теряете времени. Не пробыв в Венеции и суток, вы уже переняли местные обычаи, на что у других уходят недели. Черт побери, в вас все-таки больше от француза, нежели одно только хорошее произношение.
Дабы не допустить ни малейшего намека на правду, Марк-Антуану пришлось поддержать плоскую шутку и согласиться на роль донжуана. Рассмеявшись, он беспечно махнул рукой:
— В чужой стране чувствуешь себя одиноко, и приходится как-то с этим бороться.
— А она, судя по всему, жеманная штучка. — Вендрамин игриво пихнул его в бок. — И выглядит вполне достойно. Хоть она и была вся укутана, у меня наметанный глаз, разденет и монахиню.
Марк-Антуан решил, что пора сменить тему:
— Вы, кажется, сказали хозяину гостиницы, что я вас жду?
— Надеюсь, вы не разобьете мое сердце, сказав, что вы забыли? Вчера, прощаясь, я обещал заехать утром за вами, чтобы сводить вас во «Флориан». А вы еще в халате… Ну да, конечно, тут была дама…
Марк-Антуан отвернулся, чтобы скрыть отвращение.
— Подождите минуту, я переоденусь.
Марк-Антуан воспользовался этим предлогом и вышел в смежную спальню. Ему надо было остаться хоть на миг в одиночестве, чтобы унялись чувства, вызванные визитом Изотты, и улегся гнев на это крайне несвоевременное вторжение.
Мессер Вендрамин, с улыбкой воображая сцену, которую он прервал своим появлением, медленно направился к балкону. Что-то скрипнуло у него под ногами. Наклонившись, он подобрал предмет, по размерам и форме похожий на половину большой горошины. Освещенный солнцем, он тускло поблескивал на ладони. Вендрамин оглянулся. Дверь в спальню была закрыта. Он вышел на балкон, разглядывая находку. Коварная улыбка тронула его полные губы при мысли, что у него в руках ключ к чужой тайне. Может быть, он когда-нибудь случайно выяснит, кто была неосторожная владелица камня. Он сунул неограненный сапфир в карман жилета, и улыбка его стала еще шире.
Глава 9
Миновав величественный портал церкви Санта-Мария делла Салюте, они вышли на простор залива Святого Марка. Гондола Вендрамина снаружи имела похоронный вид, как предписывал старинный закон, введенный для борьбы с расточительством, однако фелца, маленькая кабина посредине, была украшена внутри тонкой резьбой и расписана красочными гербами; большие кожаные подушки были декорированы завитками золотого, красного и ультрамаринового цвета. Конечно, это была не такая уж экстравагантная роскошь, однако она как-то не сочеталась с образом бедствующего патриция.
Синьор Леонардо был для Марк-Антуана загадкой — как, впрочем, и вся Венеция, за жизнью которой он наблюдал этим утром. Казалось, все вокруг черпало вдохновение в ярком солнечном свете и было насыщено им. В толпе, двигавшейся по набережной Рива-дельи-Скьявони, теснившейся на Пьяцетте и разгуливавшей на более широких площадях, царило веселое, беспечное оживление. Настроение венецианцев — и простолюдинов, и буржуа, и патрициев — казалось таким же безмятежным, как голубой небесный купол у них над головой; их не тревожили отдаленные раскаты бури, которая могла в любой момент обрушиться на них.
За неделю до этого, в четверг, являвшийся днем Вознесения, дож на большом сорокавесельном красном с золотом буцентавре отправился во всем блеске былого величия Светлейшей республики в порт Лидо для проведения ежегодной церемонии обручения Венеции с морем.
Сегодня же под заинтересованным взглядом Марк-Антуана пестрый человеческий поток струился по набережной Скьявони мимо мрачной тюрьмы с ее несчастными обитателями, гримасничавшими за массивными решетками или просившими милостыню. Некоторые сочувствовали им, но у большинства они вызывали лишь насмешку. Толпа направлялась на запад, оставляя позади великолепные, отделанные мрамором готические своды Дворца дожей, соединенного с тюрьмой мраморной аркой под названием мост Вздохов, и растекалась по Пьяцетте, кружась около Дзекки, монетного двора, и колонн из восточного гранита, одна из которых была увенчана фигурой святого Феодора, попирающего дракона, а другая — львом с книгой, эмблемами святого Марка.
Марк-Антуан ступил на площадь, выложенную трахитом и мрамором и расстилавшуюся, словно ковер, перед окружающей византийской роскошью. У него захватило дух при виде большой прямоугольной площади с аркадами и кампанилой, этим чудом изящества, устремленным, подобно гигантскому копью, в голубую высь.
Это было сердце древнего города, здесь особенно живо ощущалось биение его жизни.
Около бронзовых пьедесталов трех высоких флагштоков знахарь, в причудливой шляпе с плюмажем из выкрашенных во все цвета радуги петушьих перьев, хрипло расхваливал свои притирания, благовония и другие косметические средства. Возле Сан-Джиминьяно собралась толпа, наблюдавшая за кукольным спектаклем труппы бродячих актеров. При взрывах смеха стаи испуганных голубей взмывали в воздух.
На затененной стороне Пьяццы они сели за столик в кафе «Флориан».
Здесь среди праздных модников обоих полов сновали торговцы, предлагавшие картины, восточные ковры, золотые и серебряные украшения, геммы из муранского стекла и прочие безделушки.
Это был блестящий фасад страны, скрывавший быстрое оскудение ее недр; одежда собравшихся в кафе мужчин и женщин превосходила своей экстравагантностью все, что можно было увидеть в каком-либо другом уголке Европы; веселье и беззаботность заставляли забыть о мрачных сторонах жизни.
Если жизнь Светлейшей республики и в самом деле клонилась к закату, как предсказывали некоторые, подумал Марк-Антуан, то умрет она в такой же роскоши и в таком же праздничном настроении, в каких и жила. Так, согласно историкам, погибла в свое время и Греческая Республика.
Потягивая кофе, он рассеянно слушал жизнерадостную болтовню синьора Леонардо и с несколько бо́льшим интересом рассматривал фланирующую по площади публику. Тут были кавалеры и дамы в шелках и атласе, иногда под маской, и более скромно одетые торговцы; то и дело попадалась черная сутана духовного лица, фиолетовое облачение каноника или коричневая ряса из грубой ткани, в которой спешил по делам монах, не поднимая глаз от своих сандалий. Изредка мелькала алая тога сенатора, шествовавшего с важным видом в Совет приглашенных, Прегади,[1183] или белый мундир и шляпа с кокардой гордо вышагивавшего офицера; виднелись группы подпоясанных албанцев и черногорцев в красных и зеленых длиннополых кафтанах — солдаты из далматинских провинций Светлейшей республики.
Время от времени синьор Леонардо указывал на какое-нибудь известное лицо, но лишь одно из них привлекло внимание Марк-Антуана: крепкий смуглый коротышка средних лет в черном парике и порыжевшем сюртуке. Взгляд его был острым и внимательным, в углах плотно сжатых губ таился намек на усмешку. Он сидел в кафе в полном одиночестве, и даже ближайшие к нему столики пустовали, словно окружающие боялись заразиться от него какой-нибудь болезнью. Узнав, что это Кристоферо Кристофоли, известный тайный агент Совета десяти, Марк-Антуан подумал с удивлением, какие тайны может выведать агент, которого все хорошо знают.
Прошла пара, с презрением прокладывавшая себе путь через толпу, безропотно уступавшую ей дорогу. Смуглый мужчина низкого роста выглядел очень неприглядно в поношенном камлотовом костюме, которым пренебрег бы даже какой-нибудь ремесленник в праздничный день. Тучная неопрятная женщина лет пятидесяти опиралась на его руку. За ними следовали два человека в черном, на груди у них блестели золотые ключи, атрибуты гофмейстера; последним шел гондольер в потрепанной униформе.
— Что это за пугало огородное? — спросил Марк-Антуан.
— Вот уж точно пугало огородное! — расхохотался синьор Леонардо. — И не только из-за наряда. Он и вправду мог бы вселить ужас во всех этих глупых ворон! — Вендрамин широким жестом указал на окружающих. — Он ходячее предупреждение всем итальянцам, и венецианцам в особенности, поистине пугало. Это кузен императора Священной Римской империи Эрколе Ринальдо д’Эсте, герцог Моденский. Недавно якобинцы, объединив Модену и Реджио в Циспаданскую республику, изгнали его из его владений. Женщину зовут Кьяра Марини — говорят, она его вторая морганатическая жена. Он служит наглядным примером того, какой слабой стала императорская власть.
Марк-Антуан кивнул без каких-либо комментариев, сохраняя ту же сдержанность, с какой он воспринимал всю информацию и избегал отвечать на вопросы, которыми Вендрамин настойчиво бомбардировал его. Венецианец вызывал у него антипатию, но Марк-Антуан относился к этому чувству с некоторым недоверием, боясь, что к нему примешивается вполне естественная человеческая ревность.
Поэтому расстались они, не так уж много узнав друг о друге, однако Вендрамин с воодушевлением пообещал снова навестить его в скором времени.
Крикнув гондольера у ступеней Пьяцетты, Марк-Антуан велел отвезти его на канал Сан-Даниэле.
Он пообедал вместе с графом, графиней и Доменико. Изотта не выходила из своей комнаты, сославшись на недомогание. После обеда они с графом отправились в Ка’ Пезаро к дожу.
Лодовико Манин, извещенный об их визите, принял их в богато убранном зале, который служил ему рабочим кабинетом.
Марк-Антуан поклонился семидесятилетнему дожу. Тот был склонен к полноте; его алая тога была перехвачена на отвислом животе поясом с редкими камнями. На голове дож носил вместо парика черную бархатную шапочку. Лицо его было крупным и бледным, с дряблыми щеками; из-под кустистых черных бровей выглядывали очень темные тусклые глаза. Орлиный нос с возрастом покрупнел, верхняя толстая губа была выдвинута вперед, что придавало его в целом невыразительной внешности неско