— Марк, друг мой… — произнес он неуверенно. — Вы не были слишком неосторожны? Надеюсь, вы правильно меня понимаете. Вы знаете, что я был бы рад, если бы все сложилось по-другому.
— Впредь буду осторожнее, — коротко бросил Марк-Антуан.
— Вы знаете, что я беспокоюсь за Изотту, — продолжал молодой офицер. — Ей и без того тяжело.
— Ах, так вы понимаете это?
— Я же не слепой, я все вижу и сочувствую вам обоим.
— Я не нуждаюсь в сочувствии. А если вас волнует судьба Изотты, то почему вы ничего не предпримете?
— Что же я могу сделать? Вы сами видите, как отец старается угодить Вендрамину сегодня после того, как тот доказал свою силу. Им движет страстный патриотизм. Он любит Венецию до самозабвения и готов принести ей в жертву все, что имеет. Бороться с этим невозможно. Остается только покориться, Марк, — заключил он, пожав локоть друга.
— Я покоряюсь, но при этом и выжидаю.
— Выжидаете? Чего?
— Что боги смилостивятся.
Но Доменико все еще не хотел отпускать его:
— Я слышал, вы с Вендрамином много времени проводите вместе.
— Да, он назойливо ищет моего общества.
— Я так и думал, — хмуро обронил Доменико. — Вендрамин считает, что все странствующие англичане сказочно богаты. Он уже занимал у вас деньги?
— Я вижу, вы хорошо его знаете.
Глава 12
Баттиста, хозяин «Гостиницы мечей», нашел для Мелвилла камердинера — француза по имени Филибер, который оказался замечательным парикмахером.
Этот пухлый сорокалетний человек с мягким голосом и мягкой походкой много лет заботился о прическе герцога де Линьера. Но затем гильотина лишила герцога головы, а Филибера работы. Поскольку будущее остальных аристократических голов во Франции также было под вопросом, Филибер последовал примеру умных людей и эмигрировал из республики, где парикмахерам трудно было конкурировать с Национальным Брадобреем, отворяющим кровь.
Марк-Антуан, очень трепетно относившийся к состоянию своей блестящей черной шевелюры, был рад этому обстоятельству и взял мягкоголосого парикмахера в камердинеры.
Филибер как раз демонстрировал свое мастерство на голове нового хозяина — а точнее, брил его, — и во время этой интимной процедуры в комнату ворвался мессер Вендрамин, выглядевший очень молодцевато в сиреневом костюме из тафты. Он явился словно к себе домой и, помахивая тросточкой с золотым набалдашником, развалился в кресле у туалетного столика, откуда мог наблюдать за процессом бритья.
Вендрамин развлекал мистера Мелвилла беспредметной болтовней и рассказами о происшествиях, носивших по большей части скандальный и иногда непристойный характер, героем которых неизменно был он сам. Присутствие Филибера нисколько его не смущало. Судя по синьору Леонардо, скромность была в Венеции не в моде. К тому же любовные приключения теряли для него половину своей прелести, если о них некому было рассказать.
Мистер Мелвилл, внутренне желая, чтобы гость провалился ко всем чертям, не останавливал его. Болтовня синьора Леонардо действовала на него усыпляюще.
— Сегодня, — объявил Вендрамин, — я свожу вас в одно из самых изысканных и привилегированных заведений в Венеции, в салон блестящей Изабеллы Теоточи.[1192] Вы о ней, конечно, слышали?
Выяснив, что Мелвилл не слышал о ней, он продолжал щебетать:
— Меня просила привести вас туда очаровательная виконтесса де Со, мой очень близкий друг.
Филибер с криком ужаса отскочил от Марк-Антуана.
— Ах, боже ты мой! — воскликнул он голосом, утратившим обычную мягкость. — Ни разу за двадцать лет такого со мной не случалось! Я никогда не прощу себе этого, месье, никогда!
Его отчаяние объяснялось тем, что на щеке мистера Мелвилла появилось алое пятно. Вендрамин обрушился на незадачливого француза с обвинениями:
— Что за неуклюжесть, неотесанный чурбан! Да вас надо высечь за это! Какого черта? Вы брадобрей или мясник?
Мелвилл замахал руками Вендрамину, призывая его утихомириться, и обратился к нему невозмутимым тоном, в котором, однако, чувствовалась нотка раздражения:
— Не стоит так возмущаться, синьор! — Он промокнул порез уголком полотенца. — Это не ваша вина, Филибер, а моя. Я задремал, пока вы работали, и, внезапно очнувшись, дернулся. Так что это вы должны простить меня за то, что я испортил вашу репутацию.
— О месье!.. О месье! — Филибер не находил слов.
— Нет, вы, англичане, поистине непостижимы! — усмехнулся Вендрамин.
Филибер развил бурную деятельность — достал чистое полотенце и стал смешивать что-то в чашке.
— Я готовлю раствор, месье, который мгновенно залечит рану. Пока я делаю прическу, кровотечение прекратится. Вы очень добры, сэр, — добавил он с трогательной благодарностью в голосе.
Мелвилл сменил тему:
— Вы, кажется, говорили о какой-то женщине, синьор Леонардо, с которой хотите меня познакомить? Как, вы сказали, ее зовут?
— Да-да. Это виконтесса де Со. Вам будет интересно познакомиться с ней.
— Я полагаю даже, что никакое другое знакомство не вызывало бы у меня такого интереса.
Вендрамин бросил на него пристальный взгляд.
— Вы слышали о ней?
— Да, имя мне знакомо.
— Она эмигрантка. Вдова виконта де Со, которого гильотинировали во время террора.
Это, без сомнения, была та женщина, которую Лебель, по словам Лаллемана, сделал виконтессой. Понятно было, почему негодяй выбрал для нее это имя: оно наверняка первым пришло ему в голову. Насколько опасной для Марк-Антуана могла стать «виконтесса», можно было понять, лишь встретившись с ней. И поскольку он раньше или позже должен будет разоблачить ее как шпионку, опасность она будет представлять недолго.
Они направились в казино Изабеллы Теоточи, известной жеманной красавицы-гречанки, которая разошлась с первым мужем, венецианским патрицием Карло Марином, после чего за ней стал настойчиво ухаживать другой патриций, Альбрицци. Ее частное заведение ничем не напоминало «Казино дель Леоне». Здесь не устраивали азартных игр, посетители вели интеллектуальные беседы на темы литературы и искусства, в которых Изабелла Теоточи была корифеем. Собравшиеся обсуждали новые книги и произведения; в воздухе витали долетавшие из Франции передовые идеи, настолько смелые, что русский и британский послы считали салон Теоточи рассадником якобинства и побуждали венецианских инквизиторов обратить на него внимание.
Прекрасная Теоточи не обнаружила у Марк-Антуана особого интереса к занимавшим ее возвышенным темам и рассеянно приветствовала его. Ее внимание в этот момент было поглощено молодым человеком с худощавым и бледным семитским лицом и горящим взором; склонившись над ее креслом, он говорил что-то многословно и темпераментно.
Когда Вендрамин представил англичанина и обратился к молодому человеку с пышной тирадой, тот был явно раздражен тем, что его прервали, и с презрительной небрежностью кивнул в ответ.
— Дурно воспитанный юнец из Греции, — охарактеризовал его синьор Леонардо, когда они отошли в сторону.
Как Марк-Антуан узнал впоследствии, это был Уго Фосколо,[1193] восемнадцатилетний студент из хорватского города Зара и начинающий драматург, чей рано созревший талант уже успел произвести фурор во всей Италии. Но в данный момент Марк-Антуана интересовал не он.
Фарфоровая дама из «Казино дель Леоне» восседала на канапе в окружении наперебой ухаживавших за ней кавалеров, среди которых был и Рокко Терци с беспокойными глазами. Марк-Антуан подумал, что ему представился редкий шанс лицезреть собственную вдову.
По ее оживившемуся взгляду Марк-Антуан понял, что она его заметила. Он поклонился ей, и она кокетливо обронила, что он явился очень кстати, так как это, возможно, заставит умолкнуть некоторых несдержанных на язык мужчин, для которых нет ничего святого.
— Это несправедливо, — возразил Терци. — Святость тут ни при чем. Если толпа и называет мадам Бонапарт божественной, то причислить ее к лику святых никак нельзя.
Он намекал на дошедшие до Венеции слухи о поклонении мадам Жозефине во Франции после прибытия в Париж австрийских военных знамен, захваченных Бонапартом, и о том, что публика наградила ее титулом «Победительница».
Марк-Антуан решил, что настал удобный момент для того, чтобы поговорить с виконтессой:
— Мадам, у нас, похоже, есть общие знакомые. В Англии я встречался с другой виконтессой де Со.
Голубые глаза женщины несколько раз моргнули, но веер в ее руке продолжал колыхаться так же плавно и равномерно.
— А-а-а, — протянула она. — Это, наверное, вдовствующая виконтесса, мать моего бывшего мужа. Ему отрубили голову в девяносто третьем году.
— Да, я знаю об этом. — Его обманчиво мечтательные глаза внимательно наблюдали за ней. — Но у нас есть и другие общие знакомые. Камилл Лебель, например.
— Лебель? — Она задумчиво нахмурилась и медленно покачала головой. — Нет, среди моих знакомых такого нет.
— О, несомненно, но вы должны были слышать о нем. Он служил одно время управляющим у виконта де Со.
— Ах, да-да, — произнесла она неуверенно. — Я что-то такое припоминаю. Но сомневаюсь, чтобы когда-либо встречала его.
— Это странно. Насколько я помню, он говорил мне о вас и сообщил, что вы в Италии. — Вздохнув, Марк-Антуан бросил заготовленную бомбу: — Бедняга! Неделю или две назад он умер.
После небольшой паузы виконтесса произнесла:
— Не будем о грустном. Давайте лучше поговорим о живых. Присядьте рядом со мной, мистер Мелвилл, и расскажите о себе.
Судьба Лебеля, казалось, не интересовала ее. По всей вероятности, она действительно не была с ним знакома и бывший управляющий виконта просто подсказал Баррасу имя, под которым было удобно отправить шпионку в Венецию.
Увидев, что виконтесса сосредоточила свое внимание на Марк-Антуане, окружавшие ее поклонники разошлись. Остались лишь Вендрамин и Терци. Последний подавил зевок.