— Вендрамин уплатил свой долг, — сказал он майору, отведя его в сторону.
— Интересно, кого он ограбил?
— Мы встречаемся завтра утром. Могу я рассчитывать на вас, майор?
Санфермо отвесил церемонный поклон:
— Почту за честь. — С озабоченным видом он добавил: — Этот Вендрамин, как и все мошенники, живущие на сомнительные средства, имеет репутацию неплохого фехтовальщика.
— Полагаю, что я подпорчу его репутацию.
Вечером Марк-Антуан написал записку Доменико Пиццамано:
«Завтра утром дерусь на дуэли с Вендрамином. Не сочтите, что я нарушаю свое обещание. Он уплатил долг, и я не могу уклониться. Буду делать все возможное, но, если произойдет худшее, постарайтесь спасти Изотту от этого типа».
Кроме того, он написал письма матери и Изотте и оставил их Филиберу, дав ему соответствующие инструкции.
Впоследствии Вендрамин обвинял плохое освещение и скользкий грунт: ночью шел дождь, а утро было туманное. Но это было лишь попыткой сохранить свое реноме. Свет был не просто хорошим, но, можно сказать, идеальным, ибо не мешали солнечные блики. Грунт же на этой полоске земли позади длинного и низкого кирпичного здания школы, где рос грустный одинокий платан, был сырым, но совсем не скользким.
Вендрамин вступил в схватку с уверенностью в своем признанном мастерстве, и первые пробные выпады, которыми обменялись дуэлянты, показали, что он ловкий и умелый фехтовальщик, разве что чересчур академичный.
Манера Марк-Антуана была более гибкой и разнообразной, однако ни Санфермо, ни Андрович, наблюдавшие за поединком, не могли одобрить ее, так как привыкли к итальянской школе фехтования, а французскую ценили не очень высоко. Поэтому Санфермо побаивался за исход поединка, а Андрович был почти уверен в победе Вендрамина. Но возможно, им просто не доводилось видеть первоклассных фехтовальщиков французской школы. Им казалось, что итальянский метод с его вытянутой вперед шпагой, постоянно угрожающей противнику и заставляющей его отражать выпады в непосредственной близости от себя, значительно превосходит французский, так как держит человека в меньшем напряжении, чем фехтование с согнутой рукой и прижатым к телу локтем. Марк-Антуану, который никогда не сражался с итальянцами, острие шпаги Вендрамина, неустанно крутившееся на близком расстоянии от него, поначалу очень мешало, тем не менее он успешно отражал атаки противника. Постепенно он приспособился к новому для него методу и продемонстрировал все преимущества французской школы, поразившие наблюдателей. Свойственная ей бо́льшая подвижность позволяла делать двойные выпады, а их молниеносная скорость была крайне опасна при итальянской скованности, когда приходилось одновременно защищаться и наносить ответный удар. Серия атак Марк-Антуана с головокружительными двойными выпадами заставила секундантов пересмотреть свои взгляды на французское фехтование.
Вендрамина раздражала манера англичанина, которую он считал французским фиглярством. По его мнению, фехтование должно было выглядеть иначе. Он поклялся себе, что не будет больше отпрыгивать, избегая выпадов противника, а проведет ответную атаку, которая положит конец этому безобразию. Но Марк-Антуан уклонился от его атаки полуповоротом и нанес ответный удар с фланга. Вендрамину пришлось защищаться, неловко изогнувшись, и выглядело это беспомощно. Ему удалось отразить удар, но с большим трудом, на лбу у него от испуга даже выступил пот. Он опять отпрыгнул назад, несмотря на свою решимость больше не отступать. Но иначе он не смог бы восстановить силы и душевное равновесие.
Секунданты тоже удивлялись, но иному обстоятельству. Во время атаки Марк-Антуана был момент, когда противник полностью открылся, но он не решился нанести удар, и возможность была упущена.
Если бы Марк-Антуана ничего не сдерживало во время дуэли, если бы он не боялся убить Вендрамина, он, не колеблясь, довел бы маневр до конца и его шпага пронзила бы противника сбоку, прежде чем тот успел завершить свой неуклюжий отскок. А пока Марк-Антуан прикидывал, куда именно нанести безопасный удар, Вендрамин успел увернуться.
Но теперь Марк-Антуан знал, что нужно делать, и был уверен в себе. Он стал хозяином положения. Он мог повторить то, что проделал один раз. Для этого ему даже не пришлось прибегать к какой-либо хитроумной тактике, так как Вендрамин сам создал удобную для противника ситуацию, в раздражении сделав неосторожный выпад.
Он рванулся вперед очертя голову, дабы нанести последний и решительный удар. Марк-Антуан слегка отступил перед этой яростной атакой, избегая нацеленного на него клинка, и венецианец, чувствуя, что не достает до него, потянулся дальше. Тут-то Марк-Антуану и представился шанс. Он опять избежал удара с помощью полуповорота, но на этот раз не дал Вендрамину возможности уйти. Он нанес молниеносный ответный удар и пронзил руку противника. Вендрамин выронил шпагу.
Он вскрикнул от боли, отскочил и, прикусив нижнюю губу, прислонился к Андровичу, подбежавшему к нему, чтобы помочь. Он скривился, и не только от боли, но и от злости. Это было крушение всех планов и позорное для известного мастера поражение. А тут еще Санфермо радостно воскликнул, обращаясь к Марк-Антуану:
— Никогда не видел такого великодушия, сэр! Я горжусь тем, что был вашим секундантом.
Только этого не хватало! Чтобы в Венеции говорили, что он обязан жизнью великодушию этого англичанина! Санфермо уже подавал Марк-Антуану сюртук, который он держал во время дуэли. Вендрамин стиснул зубы.
— Куда это они? — спросил он Андровича. — Поединок не окончен. Не было уговора драться только до первой крови. Я фехтую левой рукой так же хорошо, как и правой. Скажите им, что я намерен продолжать.
— Продолжать? Это невозможно. У вас сильное кровотечение.
— Не имеет значения. Вы что, не можете меня перевязать? Разорвите мою рубашку, полковник.
Но тут вмешался Санфермо:
— Мы не будем продолжать, полковник. Мой друг согласился на поединок только для того, чтобы опровергнуть обвинение в трусости. И если мессер Вендрамин не лежит трупом у наших ног, так это лишь благодаря милосердию мессера Мелвилла. Вы сами это видели.
— Вы лжете, Санфермо! — закричал Вендрамин. — И если вы посмеете повторить это, я докажу, что прав, сразившись с вами.
Санфермо слегка поклонился Андровичу:
— Советую вам привести в чувство вашего друга. Поскольку он ранен, я не собираюсь обращать внимание на его угрозы. Нужно вести себя достойно. Я увожу мистера Мелвилла. Поединок окончен.
Даже Вендрамину это наконец стало ясно, так как от потери крови он начал терять сознание и нуждался в немедленной врачебной помощи.
Санфермо с энтузиазмом превозносил повсюду поведение Мелвилла на дуэли, и, когда тот появился в «Казино дель Леоне», присутствующие стали чествовать его, чего он вовсе не желал.
Однако упреков он тоже не избежал. Когда он оказался в какой-то момент наедине с виконтессой, она посмотрела на него с необычной для нее суровостью.
— Вы нарушили слово, — сказала она. — А я думала, что вам можно доверять.
— Вы знаете, я хотел обвинить вас в том же самом, — ответил Марк-Антуан.
— Что-что? — воскликнула она, и, как ему показалось, не только с удивлением. — Вы хотите сказать, что он заплатил вам? Тысячу дукатов?
— Иначе я не стал бы с ним драться. А вы хотите сказать, что не давали ему денег?
— Разумеется, не давала.
Они воззрились друг на друга с недоверием.
Глава 18
На бурном заседании Большого совета в последний понедельник октября Леонардо Вендрамин еще раз убедительно доказал, что, будучи презренным ничтожеством в глазах почти всех видных патрициев, он в то же время обладает силой, которая может решить судьбу государства. Это был парадокс, присущий венецианской системе правления.
Заседание открыл Франческо Пезаро, один из самых влиятельных сенаторов, сразу же решительно высказавшийся за вооруженный нейтралитет. Он сурово осудил политику выжидания, которую проводил дож вопреки постановлениям, принятым на предыдущем заседании. В результате этого французские войска бесцеремонно хозяйничали на землях венецианцев, безнаказанно попирая их права. Заключил свою речь Пезаро страстным призывом взять в руки оружие, пока не поздно, и призвать к ответу тех, кто нарушает их нейтралитет.
В ответ ему привели набившие оскомину возражения финансового характера и не менее часто повторяемый довод, что франко-австрийская война не затрагивает коренных интересов Венеции и, даже если ее отдельные провинции стали ареной вооруженной борьбы, лучше смириться с прискорбными последствиями этого, чем сеять семена более страшного несчастья, безрассудно растрачивая и без того истощенные ресурсы страны.
Тем, кто выдвигал эти малодушные и корыстолюбивые аргументы, ответил Вендрамин. Он был бледен из-за потери крови и имел благодаря этой бледности утонченный и аскетический вид. Поврежденная рука была надежно упрятана под тогой; он царственно выпрямился на трибуне перед своими братьями-аристократами. Начал он с многозначительного утверждения, что было бы фатальной ошибкой полагать, будто Венеции ничто не угрожает. Некоторые политики — в том числе, как он уверен, и его светлость дож — прекрасно понимают, что в случае, если Франция победит в борьбе с Империей, Венеция вполне может лишиться своей независимости. Расписав в ярких красках неукротимость Бонапарта, он вопросил, может ли кто-нибудь всерьез поверить, что, завоевав Италию, этот человек не протянет свои разбойничьи лапы к сокровищам Светлейшей республики.
Сразу после этого он заявил, что вопрос не стоит того, чтобы так долго мусолить его, и надо голосовать предложение, выдвинутое сенатором Франческо Пезаро.
Барнаботто, присутствовавшие в полном составе, единодушно выразили свое мнение, совпадавшее с мнением их лидера. Вероятно, выступление Вендрамина убедило также некоторых колебавшихся влиятельных патрициев, и при подсчете голосов выяснилось, что даже при сотне воздержавшихся предложение Пезаро прошло, так как за него проголосовало на сто с лишним сенаторов больше, чем против. Было вынесено решение нарастить производство вооружения, с тем чтобы Светлейшая республика могла заявить, что в связи с нарушениями ее границ и прав ее подданных она вынуждена перейти от невооруженного нейтралитета к вооруженному и потребовать освобождения ее территорий от войск воюющих сторон.