— В данный момент, — отозвался Марк-Антуан, — досадно еще и то, что я не приглашал вас за свой столик. Я польщен вашей заботой о моем здоровье, но не думаю, что ваше присутствие будет полезно для моей репутации.
— Все опасаются этого, — вздохнул Кристофоли. — Но вы несправедливы ко мне. Зная, что люди избегают моего общества, я никогда не навязываю его, если это не нужно для дела.
— Мне так не повезло, что я нужен вам по делу? — спросил Марк-Антуан, подавив приступ раздражения.
— Пока еще рано судить, повезло вам или нет.
— Когда я узнаю, что у вас за дело, то смогу судить более взвешенно, — сказал Марк-Антуан, глотнув пива.
Флегматичные бусинки продолжали разглядывать его.
— Даже в Венеции вы предпочитаете свои национальные напитки, — заметил Кристофоли. — От привычки трудно отказаться.
Марк-Антуан поставил стакан на стол.
— Вы ошибаетесь. Это не английское пиво.
— Я знаю. Но вы ведь не англичанин. Как раз об этом я и хотел с вами поговорить. — Он перегнулся к Марк-Антуану через маленький столик и понизил голос, что было излишней, чисто инстинктивной предосторожностью, поскольку вблизи них никто не сидел. — Видите ли, уважаемый, государственные инквизиторы хотят разрешить свои сомнения относительно вашей национальности.
Раздражение Марк-Антуана все возрастало. Это была дурацкая и досадная трата времени и усилий, как и все действия венецианского правительства, которое занималось никому не нужными делами и никак не препятствовало силам, подтачивавшим фундамент государства. Однако внешне он сохранял полное спокойствие.
— Буду рад помочь им в любой момент.
Судебный исполнитель улыбнулся с одобрением:
— Вот сейчас как раз самый подходящий момент. Если вы не против, я буду иметь честь проводить вас к ним.
Марк-Антуан бросил на него гневный взгляд, на что Кристофоли снова ухмыльнулся:
— Вон там сидят трое моих людей, и если им придется применить силу, то разыграется некрасивая сцена. Я уверен, что вам не хотелось бы этого. — Он встал. — Идемте?
Марк-Антуан ни секунды не колебался. Он подозвал официанта, заплатил за пиво и с невозмутимым видом последовал за Кристофоли. Миновав строй солдат, охранявших ворота Порта-делла-Карта, они прошли во двор Дворца дожей, где полбатальона славян расположились биваком возле большого бронзового колодца. Затем они поднялись по лестнице, охранявшейся гигантами Сансовино,[1217] и по величественной наружной галерее дошли до другой лестницы, у подножия которой стоял часовой. Тут они стали подниматься все выше и выше, пока выдохшийся Марк-Антуан не понял, что они идут на самый верхний этаж дворца, где находилась Свинцовая тюрьма.
В комнате, представлявшей собой что-то среднее между караульным помещением и канцелярией, исполнитель перепоручил Марк-Антуана заботам тучного чиновника, который тут же заинтересовался его именем, возрастом, общественным положением, национальностью и местом постоянного проживания.
Кристофоли стоял рядом, пока Марк-Антуан говорил чиновнику, что он Мелвилл, и сообщал все соответствующие данные. Чиновник записал их в журнал. Затем он приказал двум лучникам обыскать Марк-Антуана. Однако, не считая шпаги, ничего такого, что следовало бы у него отобрать, они не нашли.
По окончании этой процедуры те же лучники провели его вслед за надзирателем в помещение для арестованных. Это была комната средних размеров, в которой находились стол, стул, табурет с тазом и кувшином и кровать на колесиках.
Ему сказали, что за деньги он может приобрести то, что ему понадобится и что не выходит за рамки разумного; надзиратель посоветовал ему заказать ужин.
После этого его оставили в одиночестве, и он должен был признать тот несомненный факт, что он стал арестантом инквизиции. Обычно этот факт вселял ужас в людей, но Марк-Антуан постарался отнестись к нему с философским спокойствием. Все это раздражало его, но не пугало.
Он написал записки сэру Ричарду Уорзингтону и графу Пиццамано, прося их помощи. Просьба, обращенная к первому из них, была скорее требованием защитить его права иностранца, графа же он просил об одолжении.
Оказалось, однако, что о помощи он мог не беспокоиться. Катарин Корнер, хотя и склонялся к мысли о виновности Марк-Антуана, тем не менее позаботился о том, чтобы тот имел возможность опровергнуть это убеждение. Поэтому, когда на следующее утро Марк-Антуан предстал перед грозным трибуналом инквизиторской тройки, он увидел, что и британский посол, и граф Пиццамано уже находятся там.
В камеру за ним пришел Кристофоли. Он провел его на третий этаж громадного дворца и затем по широкой галерее, окна которой выходили во двор, где тени отступали перед утренним апрельским солнцем и слышались разговоры и смех солдат, свободных от несения караула.
Кристофоли остановился перед высокой красивой дверью, охранявшейся двумя гвардейцами. В стене рядом с дверью была высечена голова льва в натуральную величину. Раскрытая пасть льва служила почтовым ящиком для тайных донесений.
Дверь открылась, и Марк-Антуан вошел в прекрасный величественный аванзал. Два лучника в красной униформе, вооруженные алебардами, стояли по обеим сторонам двери, двое других охраняли маленькую дверь справа. Младший офицер расхаживал взад и вперед по залу. В восточной стороне зала имелось высокое окно с витражом, изображавшим геральдические фигуры. Солнечный свет, пробиваясь сквозь стекло, отбрасывал цветные блики на деревянный мозаичный пол. Под окном стояли две высокие фигуры — сэр Ричард и граф.
При появлении Марк-Антуана граф Пиццамано хотел подойти и поговорить с ним, но офицер вежливо остановил его. Он сам сразу же подошел к арестованному и провел его, вместе с Кристофоли, в инквизиторскую.
Это была небольшая и уютная комната, так же изобиловавшая фресками, позолотой и витражами, как и остальные помещения роскошного дворца. Марк-Антуана подвели к деревянной перекладине, отгораживавшей допрашиваемого от инквизиторов. Он спокойно поклонился им. Инквизиторы сидели в ковшеобразных креслах на невысоком помосте около стены, перед каждым из них была установлена небольшая кафедра, чтобы они могли вести записи. Катарин Корнер, как член Совета дожа, был в красном и занимал центральное кресло, двое других, являвшиеся членами Совета десяти, сидели в черных мантиях по бокам от него. Всю стену за их спиной занимал гобелен с изображением льва святого Марка с нимбом, опиравшегося одной лапой на раскрытое Евангелие.
Перед помостом находилась еще одна кафедра, за которой стоял секретарь трибунала в патрицианском облачении.
Офицер удалился, оставив Кристофоли следить за арестованным.
Марк-Антуан спокойным и уверенным тоном попросил у инквизиторов разрешения сесть, поскольку он еще не вполне оправился от последствий ранения.
Ему подали стул, после чего секретарь открыл заседание трибунала, зачитав пространный обвинительный акт. Вкратце он сводился к обвинению в шпионаже, введении властей в заблуждение, передаче французскому правительству информации, наносящей ущерб Светлейшей республике, а также в том, что он выступал под вымышленным именем Мелвилла, якобы англичанина, являясь на самом деле французским подданным, членом Совета пятисот, тайным агентом Директории по имени Камилл Лебель.
Дочитав, секретарь сел на свое место, и Катарин Корнер учтиво обратился к арестованному:
— Вы слышали обвинительный акт и, несомненно, сознаете, какой приговор может быть вынесен за столь серьезные преступления. Вы имеете право указать причины, которые, по вашему мнению, могут смягчить приговор.
Марк-Антуан поднялся и прислонился к ограждению.
— Поскольку эти обвинения целиком — или почти целиком — основываются на вопросе о моем имени и национальности, а мои утверждения не будут иметь веса, я почтительно предлагаю вам выслушать посла Великобритании и моего друга сенатора графа Пиццамано, которые присутствуют здесь.
У сидевшего по правую руку от Корнера Анджело Марии Габриэля было вытянутое скорбное лицо; говоря в нос траурным тоном, он одобрил это предложение как вполне разумное. Третий инквизитор, Агостино Барбериго, старик со сморщенным лицом, трясущийся и наполовину парализованный, лишь пренебрежительно кивнул в знак согласия.
Первым вызвали Ричарда Уорзингтона. Он держался с важностью и уверенностью. Однажды он уже совершил ошибку в отношении мистера Мелвилла, и, когда тот пожаловался Уильяму Питту, посол получил неприятный выговор из Уайтхолла.[1218] После этого Мелвилл игнорировал посла — в наказание, как считал сэр Ричард, — и лишал его шанса реабилитироваться в глазах правительства. И вот теперь ему представилась наконец такая возможность, так что он был намерен не упустить ее.
Поэтому он произнес страстную речь в защиту Марк-Антуана — трудно было назвать его выступление как-то иначе. Внушительность его риторики чувствовалась даже на французском языке, на котором сэр Ричард предпочел говорить, но, несмотря на риторику, его показания были малоубедительны, так как основывались на письмах Уильяма Питта, из которых первое привез с собой виконт де Со, а последующие поступили с почтой.
Сэру Ричарду пришлось признаться, что он не был знаком с подсудимым до их встречи в Венеции, а потому не мог удостоверить его личность. Он начал было говорить, что тем не менее письма английского премьер-министра не оставляют сомнений на этот счет, но его остановил заунывный голос инквизитора Габриэля, звучавший особенно заунывно на французском с его обилием носовых согласных:
— Вы вряд ли вправе, сэр Ричард, исключать возможность, что арестованный мог незаконным путем завладеть письмом, которое он показал вам, а последующие письма месье Питта могли быть написаны в результате недоразумения, подстроенного подсудимым в своих корыстных целях.
— Я сказал бы, — ответил сэр Ричард с горячностью, — что это предположение совершенно невероятно и просто… фантастично.