— Благодарю вас, сэр Ричард… — меланхолично прогудел инквизитор.
Что касается Марк-Антуана, то он-то знал, что предположение инквизитора не такое уж фантастическое, — он именно это и проделал, присвоив документы Лебеля.
Мессер Корнер также поблагодарил британского посла, в то время как старый Барбериго ограничился сдержанным кивком.
Сэр Ричард, громко сопя, приподнял одну руку в знак приветствия Марк-Антуану и улыбнулся ему, надеясь, что это произведет впечатление на судей. Кристофоли проводил его до дверей, и тут же в помещение вошел граф Пиццамано.
С его появлением рассмотрение дела приняло более серьезный характер. Как члену сената, ему предложили сесть рядом с секретарем, откуда он мог видеть и инквизиторов, и арестованного.
Граф говорил ясно и довольно кратко. Он сказал, что познакомился с обвинительным актом и не сомневается в его ошибочности, доказательств чего имеется более чем достаточно.
Да, арестованный присвоил себе чужое имя и национальность, но сделал это как сторонник монархии, в ходе борьбы с якобинством — наихудшим из несчастий, когда-либо обрушивавшихся на Светлейшую республику. Чтобы убедиться в этом, достаточно выяснить настоящее имя арестованного и то, чем он занимался до приезда в Венецию. Но это не все. Уже находясь в Венеции, он оказал существенную помощь Светлейшей, причем с риском для собственной жизни.
Граф сообщил, что знаком с арестованным очень давно, еще с тех пор, как граф служил послом Венеции в Лондоне, и потому может подтвердить, что инквизиция имеет дело с Марк-Антуаном де Мельвилем, виконтом де Со. Рассказал он также и о том, какое участие принимал Марк-Антуан в событиях в Вандее.
— Но какими бы героическими ни были его действия там, — продолжил граф, — они не могут сравниться с тем, что он сделал, несмотря на смертельный риск, ради той цели, к которой стремится каждый венецианец, если ему дорога его родина.
Таким образом, граф был скорее адвокатом арестованного, нежели просто свидетелем, но инквизиторы из уважения к его сенаторскому статусу смотрели на это нарушение принятой процедуры сквозь пальцы. Помимо всего прочего, Пиццамано был и членом Совета десяти, так что имел полное право присутствовать на заседании трибунала.
Габриэль почесал тонким красным указательным пальцем свой длинный и такой же красный нос, заметно выделявшийся на фоне бледного лица.
— Арестованный столь многолик, — прохныкал он, — что человеческий разум просто теряется. То он предстает как французский эмигрант виконт де Со, то как агент британского правительства Марк Мелвилл, то как тайный агент Директории гражданин Камилл Лебель.
— Это было необходимо для того, чтобы выполнить задание, — объяснил Марк-Антуан.
— Трибуналу известно, какими методами действуют тайные агенты, — мягко отозвался Корнер. — Мы знаем, что для успешного выполнения задания им приходится порой делать вид, что они работают на вражескую сторону. Таким образом, нам понятно, что вам необходимо было выступать то под именем Мелвилла, то Лебеля. Вопрос в том, какое из этих имен соответствует действительности.
— На этот вопрос, ваша честь, вам уже ответил граф Пиццамано. Разве стал бы виконт де Со рисковать своей жизнью ради победы якобинства, от которого он так пострадал?
— По-моему, это исчерпывающий ответ, — вставил граф.
Довольно необычное лицо Корнера с тонкими чертами было задумчиво. Он молчал. Но старый Барбериго саркастически произнес дрожащим голосом:
— На первый взгляд ответ не вызывает сомнений. Но наше положение заставляет нас заглянуть глубже и обратить внимание на другие мотивы. Мне представляются вполне возможными такие обстоятельства, при которых виконт де Со мог бы посчитать выгодным для себя пойти на службу Директории. В конце концов, Директория — не то же самое правительство, лишившее виконта собственности и всех привилегий.
— Этот вопрос должна прояснить моя деятельность в Венеции, о которой может рассказать граф Пиццамано, если он будет не против.
Граф тут же принялся очень обстоятельно и убедительно рассказывать, какую ценную информацию время от времени сообщал ему виконт де Со для передачи дожу, и особо подчеркнул разоблачение Рокко Терци и Сартони.
— Что еще требуется для оправдания арестованного? — задал вопрос граф.
— Может быть, ничего и не требовалось бы, — упорствовал в своем недоброжелательстве старый инквизитор, — если бы ущерб, причиненный Светлейшей республике гражданином Лебелем, не перевешивал пользу, принесенную мистером Мелвиллом.
Это побудило графа задать вопрос, который беспокоил его с самого начала:
— Но установлено ли достоверно, что он и Камилл Лебель — одно лицо?
— Арестованный не отрицал этого, то есть молчаливо признал, — ответил Корнер.
— Я открыто признаю это, — вмешался Марк-Антуан, немало озадачив графа. — Ведь я не мог бы войти в доверие французского посла, если бы не представился ему как полномочный агент Директории. Разрешите, я объясню вам, как это стало возможным.
Стараясь быть кратким, он рассказал им о встрече с подлинным Лебелем в гостинице «Белый крест» в Турине.
Барбериго отозвался старческим хихиканьем:
— Прямо сказка из «Тысячи и одной ночи»!
Габриэль, казалось, еще глубже погрузился в меланхолию.
— Вы хотите, чтобы мы поверили, что вы в течение всех этих месяцев успешно выступали во французском посольстве под чужим именем?
— Да, я прошу вас поверить в это, как бы неправдоподобно это ни выглядело. Но об этом свидетельствует и информация, которую я регулярно передавал вам.
В спор вступил Корнер:
— Мы не отрицаем, что кое-какая переданная вами информация действительно была ценной. Но нам не следует забывать и о возможности того, что вы передавали ее именно с целью завоевать наше доверие в случае ареста.
— Неужели вы допускаете, что с этой целью я мог бы разоблачить Рокко Терци или Сартони, нанеся такой ущерб французской разведке?
— Или сообщить о недавних планах Франции объявить войну Венеции и использовать ее как разменную пешку в переговорах с Австрией? — вставил граф Пиццамано.
Барбериго погрозил ему пальцем:
— Лишь будущее покажет, достоверна ли эта информация. Мы же рассматриваем то, что происходило в прошлом.
Корнер откинулся на спинку кресла и, обхватив подбородок рукой, обратился к графу:
— Проблема в том, что мы перехватили письма, в которых арестованный пишет Директории о мерах, предпринимаемых венецианским правительством.
Марк-Антуан сразу же ответил ему сам:
— Вы сами говорили о том, в каком сложном положении находится тайный агент. Чтобы успешно играть роль Лебеля, мне необходимо было поставлять им какие-то данные. Не знаю, какие именно письма вы перехватили, но, прочитав их внимательно, вы можете убедиться, что ни в одном из них нет сведений, которые могли бы принести вред Венецианской республике или которые не стали бы достоянием гласности еще до того, как эти письма достигли Парижа.
Корнер молча кивнул, как будто соглашался с этим, но Габриэль хлопнул рукой о кафедру.
— Есть и гораздо более серьезные обвинения! — пронзительно выкрикнул он.
— Я подхожу к этому, — отозвался Корнер успокаивающим тоном, словно укоряя коллегу за несдержанность. Он выпрямился в кресле и уперся локтями в кафедру.
— Несколько месяцев назад, — медленно проговорил он, — еще до того, как Франция вторглась на нашу территорию, в сенат поступило низкое, ничем не оправданное требование изгнать из пределов Венецианской республики несчастного принца королевской крови, который эмигрировал из Франции и благодаря нашему гостеприимству проживал под именем графа де Лилля в Вероне. Это требование, написанное в ультимативной форме, было подписано Камиллом Лебелем. Как мы позже выяснили, ультиматум был составлен не по указанию из Парижа, а по вашей собственной инициативе и подписан был вами, потому что французский посол отказался подписывать столь постыдный документ. Если вы будете отрицать это, я предъявлю вам доказательства.
— Я не отрицаю ни это, ни любые другие достоверные факты.
Ответ был неожиданным не только для инквизиторов, но и для графа Пиццамано.
— Вы не отрицаете это? — откликнулся Корнер. — Как тогда можете вы, заявляя о своей роялистской, антиякобинской позиции, объяснить мотивы, которыми вы руководствовались, совершая этот поступок, столь недоброжелательный по отношению и к своему монарху, и к Светлейшей республике?
— Да-да! — проскулил Габриэль. — Как можно согласовать ваши утверждения с ультиматумом, не только причинившим вашему принцу столько зла, но и вынудившим Светлейшую республику сделать шаг, который, как вы знали, неизбежно выставлял ее на позор перед всеми нациями?
— Ответьте на этот вопрос! — захихикал старый Барбериго. — Да, ответьте! Проявите такую же находчивость, как и при сочинении всех прочих вымышленных историй, попытайтесь!
Корнер приподнял одну руку, утихомиривая разбушевавшегося коллегу.
Бросив презрительный взгляд на серое старческое лицо, Марк-Антуан хладнокровно ответил:
— Я напомню вам, господа, обстоятельства того момента. — Он сделал паузу и под суровыми взглядами инквизиторов постарался собраться с мыслями. Даже граф Пиццамано смотрел на него нахмурившись. — Да, приказа из Парижа я на это не получал, но сказать это можно только в строго буквальном смысле. Из предыдущего письма Барраса было ясно, что такой приказ поступит, и он действительно поступил спустя несколько дней после того, как я послал ультиматум.
— Но почему вы вдруг решили совершить поступок, который должен был бы вызывать у вас отвращение, если вы в самом деле тот, за кого себя выдаете?
— Как вы, наверное, помните — или, по крайней мере, как должно быть отмечено в ваших записях, — ультиматум поступил в сенат дня через два после ареста Рокко Терци. Из-за этого ареста я оказался в очень трудном и опасном положении. Я был единственным, помимо Лаллемана и сообщников Терци, кто знал о том, чем он занимается. Поэтому на меня пало серьезное подозрение. Чтобы спасти свою жизнь и продолжить свою антиякобинскую деятельность, я должен был развеять это подозрение и вернуть доверие Лаллемана. Это было нелегко. Мне пришлось совершить акт, доказывавший твердость моих якобинских убеждений. Фактически я лишь выполнил заранее тот приказ, который поступил через несколько дней. Но даже без этого приказа мои действия были оправданны, ибо, принося в жертву необходимости принца и достоинство Светлейшей республики, я делал это ради окончательной победы и того и другого.