Но если адмирал умудрился вернуться в Геную с высоко поднятой головой, то на сердце у него лежал тяжкий гнет. Он не тревожился из-за своего бегства с флотом из Шершела: у него просто не было другого выхода. Но если совесть командира была спокойна, то как человек он глубоко переживал неудачу. Все (и в особенности данное Джанне обещание) говорило о том, что ему следовало удержать Просперо от безрассудной вылазки, которая, несомненно, стоила ему головы. Поэтому Дориа, человек волевой, ни перед кем не опускавший глаз, боялся посмотреть в лицо своей племяннице.
Как он и ожидал, она пришла в гавань с монной Переттой во главе большой толпы знати и простолюдинов, с флагами, трубами и цветами явившейся приветствовать избежавшего поражения триумфатора. С первого взгляда он заметил в ней разительную перемену. Ее бледное лицо выражало страдание. Прекрасные карие глаза поблекли и затуманились. Спокойствие, свидетельствовавшее о силе духа, сменилось апатией, а сдержанность — полным безразличием ко всему.
Она безучастно позволила себя поцеловать. Странно было то, что Джанна не задала никаких вопросов, чем еще больше осложнила задачу Дориа. Освободившись от восторженной толпы и оставшись наедине с Джанной в будуаре монны Перетты во дворце Фассуоло, он рассказал ей все.
— У меня для вас печальные вести, моя дорогая, — сказал он так скорбно, что она все поняла.
Ответа не последовало. Он боялся ее смятения, но Джанна его не выказала. Неестественно вялая, она смотрела на него, казалось, лишь из вежливости. Монна Перетта, сидя возле нее на персидском диване, с мрачным видом держала Джанну за руку, сочувствуя ей и ободряя ее.
Озадаченный адмирал ни о чем не спрашивал. Он просто рассказал все, стараясь представить смерть Просперо как акт величайшего героизма.
Он был готов к горестным рыданиям. Он даже ожидал обвинений в том, что поставил необходимость вывода флота выше, чем спасение Просперо. Но был совсем не готов к тому, что затем последовало.
В помутневших глазах Джанны, по-прежнему устремленных на него, ничего не изменилось. Голос тоже звучал по-прежнему бесцветно.
— Благодарю Бога, что конец его был таким достойным, — сказала она.
Глава 19
Когда адмирал получил наконец от дамы объяснение этой тайны, оно ошеломило и испугало его.
Едва экспедиция отплыла, как вспыхнуло раздражение по поводу альянса Адорно и Дориа, к которому вела предстоящая женитьба Просперо. Дом Адорно презирал главу клана Дориа за это поражение. Те же чувства овладели и знатными генуэзцами, не смирившимися с верховенством Дориа в государстве и готовыми поддержать семейство Адорно, находящееся в оппозиции к нему. Об этом презрении так открыто и свободно говорили, что споры приводили даже к стычкам. Они достигли кульминации, когда Таддео Адорно, публично оскорбленный Фабио Спинолли, убил его на дуэли, а на следующую ночь и сам был умерщвлен агентами Спинолли. Это вынудило его отца в бешенстве прийти к монне Аурелии.
— Мадам, предательство вашего негодного сына начинает приносить свои зловещие плоды, а пожинать их вынуждены другие. Мой мальчик предпочел умереть от ран, нанесенных подлецами. Но я клянусь святым Лаврентием, что синьор Просперо заплатит за это. Мы пустим грязную кровь из его жил, как только доберемся до него.
Ее щеки побелели.
— Вы угрожаете его жизни?
— А что еще остается делать? Могу ли я оставить убийство моего сына безнаказанным?
— Возьмите плату с тех, кто пролил его кровь. Направьте свой гнев на Спинолли.
— Этим мы тоже займемся, будьте уверены. Но мы придушим зло в зародыше. Мы очистимся от позора, в который вверг нас синьор Просперо, очистимся раз и навсегда.
И в ярости добавил:
— И Аннибале быстро найдет управу на Просперо!
— О, вы сумасшедший! Вы и ваш сын!
Он усмехнулся.
— Скоро вы отведаете нашего безумия. Вы поймете, что это такое, когда мы перережем глотки вашим щенкам.
Они с ненавистью смотрели друг на друга: он — объятый яростью и горем из-за потери сына, она — в паническом страхе перед угрозой.
— Боже мой! — воскликнула она. — Вы не представляете себе, что творите, кровожадный дурак!
— Когда дело будет сделано, вы об этом услышите, — жестко ответил он и повернулся, чтобы уйти, но монна Аурелия в ужасе схватила его за руку.
— Вы ослеплены! — исступленно вскричала она. — Все не так, как вы думаете, Рейнальдо. Настояв на своем, вы приблизите день собственной смерти. Разве вы не видите, сошедший с ума слепец, что Просперо не мог поступить иначе?
Он сердито посмотрел на нее.
— Вы достойная мать своего сына, клянусь Господом! Не мог поступить по-другому, вы говорите? Ха! — Он попытался отпихнуть ее. — Дай мне пройти, женщина.
Но она, дрожа, цеплялась за него. И в панике забыла об осторожности. Она хотела лишь одного — спасти своего сына от рук мстительных убийц. Но поскольку предупредить Просперо, чтобы он мог защитить себя сам, она не могла, оставалось, по ее мнению, лишь одно — отвратить Рейнальдо от его кровавого замысла, открыв ему страшную правду.
— Слепой, невидящий глупец! — взорвалась она. — Что мог сделать Адорно в ссылке? Чтобы свести счеты с этими Дориа, нужно было возвратиться сюда, в Геную. А как мы могли это сделать? Только уверив их, что они в безопасности!
— О чем вы говорите? Если вы что-то знаете, выскажитесь яснее.
— Это и болвану ясно. Смирение Просперо — лишь притворство. Он принял их предложение дружбы только для того, чтобы уж наверняка повергнуть их в прах.
Он широко расставил ноги и, уперев руки в бедра, вытаращил глаза.
— И позволил себе помолвку с Джованной Марией Дориа? Кажется, вы об этом забыли. Ба! Но меня на мякине не проведешь.
— Это правда, клянусь на Библии!
— Правда! О Божий гнев! Ну а что тогда эта дама?
Монна Аурелия жестоко усмехнулась:
— Она? Всеобщее посмешище, которое осрамят Дориа, чье имя она носит.
Рейнальдо был потрясен.
— Если это правда, синьор Просперо заслуживает не больше уважения, чем если это ложь.
— Кажется, на вас не угодишь.
— Да, мне не нравится ни то ни другое. Я еще сохранил чувство приличия.
— Это для меня новость, — сказала она.
— Если я с кем-то ссорюсь, то не отыгрываюсь на женщинах, а вступаю в бой непосредственно со своим врагом.
Она рассмеялась ему в лицо.
— Это тоже что-то новенькое. Если вы так отважны, храбры и прямолинейны, почему вы не вцепились в бороду Андреа Дориа, когда он был здесь? Или почему вы не сделаете этого в Генуе с одним из Дориа? Тут их много, есть на кого направить свою ярость. Но вы предпочитаете с отчаянной задиристостью нападать на меня.
— Господи, Аурелия, будь вы мужчиной…
— …вы вели бы себя более вежливо. По возвращении Просперо узнает, что вы о нем думаете. Тогда и посмотрим, хватит ли у вас духу упорствовать в своем мнении.
Лишь после его ухода монна Аурелия поняла, что ее откровенность произвела на него действие, прямо противоположное желаемому. Она хотела успокоить его, полагая, что он разделит ее восхищение упорством Просперо, что он, полный мстительной решимости, чужд всяких слюнтяйских сомнений. А вместо этого Рейнадьдо ушел совсем в другом настроении, не приняв ее образа мыслей. И тогда она испугалась: стоит Рейнальдо заговорить, стоит его словам достичь ушей Дориа — и все пропало. Рейнальдо вспылил и, лишь поостыв, осознал, какой бедой чревато создавшееся положение. События развивались с бешеной скоростью, как бывает, когда в дело вмешивается злой рок. Спустя три или четыре дня дворецкий монны Аурелии доложил ей о прибытии герцогини Мельфийской с племянницей.
Поначалу охваченная страхом хозяйка решила не принимать непрошеных гостей. Потом храбрый дух Строцци придал ей сил. Вооруженная сознанием собственной правоты, она спустилась по большой мраморной лестнице в гостиную с колоннами, мозаичным полом и потолком, богато украшенным фресками. Там мать Просперо и его невеста впервые увидели друг друга.
Пожилая женщина держала себя с холодным, презрительным достоинством, молодая — хладнокровно, с некой задумчивой таинственностью, которую монна Аурелия нашла одновременно и восхитительной, и отвратительной.
Спокойствие хозяйки в этот день было напускным, за ним пряталась истерзанная душа. Столь же фальшивой была и улыбка монны Перетты.
Монна Аурелия, стоя на пороге, приветствовала их с холодной вежливостью:
— Вы оказываете мне большую честь.
Потом она шагнула вперед с поразительной грациозностью, которую сохранила, несмотря на гнет прожитых лет. Гостьи сделали глубокий реверанс, мягко шурша парчой. Монна Джанна была облачена в платье винного цвета, монна Перетта — в розово-серебристое, усеянное драгоценными камнями и подпоясанное блестящим кушаком. Темные глаза герцогини под дугами бровей сверкали, алые губы улыбались.
Она объяснила цель своего визита:
— Ваше здоровье и так подорвано нашими общими несчастьями, и, дабы не утруждать вас посещением нашего дома, я решила посетить вас сама вместе с племянницей. Ведь это ее долг.
— Исполнение которого несколько запоздало, — ответила монна Аурелия, решив занять выжидательную позицию.
Она предложила им сесть, устроив гостей лицом к окнам, а сама расположилась спиной к свету.
— Однако дольше тянуть было нельзя, — мягко сказала Джанна. — Я всегда хотела видеть вас, а теперь ощутила настоятельную потребность в этом.
Даже настроенная враждебно мать Просперо почувствовала, как мелодично звучит низкий голос Джанны.
— Что же превратило ваше желание в потребность?
— Вам интересно? — вежливо осведомилась герцогиня. Она тихонько помахала веером из павлиньих перьев. — Вы действительно задавались этим вопросом? Или же хотите, чтобы мы просто подтвердили вашу собственную догадку?
— Обычно я не позволяю себе гадать, когда могу просто узнать все, что мне нужно, от людей.