[1783], на котором лежали ноты, несколько книг и стояла изумрудно-зеленая глиняная чаша с розами, наполнявшими комнату сильным ароматом. Рядом с двумя изящными столиками соседствовали кресла, гобеленовая обивка которых была расшита иллюстрациями к басням Лафонтена.
Гортензия считала эту комнату своей гостиной, что признавалось всеми — даже графиней.
Виконт, аккуратно затворил дверь. Гортензия села на стул у спинета, повернувшись к инструменту спиной и положив руки на колени, с холодной невозмутимостью ожидая объяснений.
Ротерби встал рядом с девушкой, опершись локтем об угол спинета. Его смуглое с крупными чертами лицо обрамляли ниспадавшие завитки парика.
— Я лишь хотел попрощаться, Гортензия, — сказал он. — Наконец-то я покидаю Стреттон-Хауз. Уезжаю сегодня же.
— Я рада, — ответила она ровным бесцветным голосом, — что все устроилось и вы теперь можете поступать, как вам заблагорассудится.
— Вы рады? — спросил он, чуть нахмурившись и слегка наклоняясь к девушке. — Вы рады? За мистера Кэрилла?
Она спокойно и бесстрашно посмотрела ему в лицо.
— И за вас тоже.
Темные беспокойные глаза виконта впились в глаза Гортензии, но она не дрогнула под его пристальным взглядом.
— Это правда? — требовательно произнес он.
— Отчего же. Я не жажду вашей смерти.
— Вы желаете, чтобы меня здесь не было! — воскликнул он. — Вы этого хотите? Сознайтесь, вы только об этом и мечтаете?
— Я даже и не думала об этом, — заявила Гортензия с безжалостной прямотой.
Он тихо и злобно рассмеялся.
— Итак, никакой надежды, верно? Вы даже и не думали об этом — может быть, вы даже и не вспоминали обо мне?
— Разве это не лучшее из того, что я могла сделать? Вы не дали мне повода думать о вас хорошо. С моей стороны было весьма любезно — не думать о вас вообще.
— Любезно? — передразнил ее Ротерби. — Вы полагаете, это любезно — забыть меня, человека, который вас любит?
Гортензия тут же поднялась на ноги и направилась к двери, на ее щеках появился румянец.
— Ваша светлость, — сказала она, — нам не о чем больше говорить.
— Нет, есть! — воскликнул он. — Я хочу сказать еще кое-что.
Ротерби преградил ей путь.
— Я попросил у вас встречи не только для того, чтобы попрощаться, — его голос внезапно смягчился. — Прежде чем уехать, я хочу услышать, что вы прощаете меня. — В его тихом голосе послышались нотки раскаяния. Он опустился перед девушкой на колени и протянул к ней руку. — Я не встану, пока не получу прощения, дитя мое.
— Что ж, если это все, что вам надо, то я охотно вас прощаю, — ответила она по-прежнему бесстрастно.
Виконт нахмурился.
— Охотно! — воскликнул он. — Вы прощаете меня слишком охотно, чтобы быть искренней. Такое прощение я не приму.
— Вам трудно угодить. Хорошо. Я прощаю вас от всего сердца.
— Правда? — воскликнул Ротерби и попытался поймать ее руки, но девушка спрятала их за спину. — Вы не питаете ко мне неприязни?
На сей раз Гортензия устремила на виконта спокойный критический взгляд, вынудивший его опустить глаза.
— За что?
— За то, что я сделал, что собирался сделать.
— Интересно, знаете ли вы обо всем, что сделали? — задумчиво спросила она. — Сказать вам, сэр? Вы избавили меня от заблуждений. Я хотела избежать одной напасти, но вы помогли мне понять, что я рискую навлечь на себя еще большую. Я была слепа, но вы открыли мне глаза. Вы спасли меня от меня самой. Вы заставили меня страдать, но это была исцеляющая боль. Отчего же мне обижаться на вас?
Ротерби встал с колен. Он встал поодаль, глядя на девушку из-под нахмуренных бровей, и в его глазах горел сердитый огонек.
— Мне кажется, — закончила Гортензия, — что нам больше не о чем говорить. Я поняла вас еще в тот памятный день в Мэйдстоуне. Прощайте.
Она шагнула к двери, но виконт снова преградил ей путь, на сей раз куда решительнее.
— Подождите, — серьезным тоном произнес он. — Подождите. Я причинил вам зло. Как бы жестоко ни звучали ваши слова — я их заслужил. Но я хочу загладить свою вину. Я люблю вас, Гортензия.
Она задумчиво улыбнулась.
— Об этом поздно говорить.
— Но почему? — с жаром спросил он, схватив девушку за руки. — Почему поздно?
— Позвольте мне уйти, — сказала она скорее требовательным, чем просящим, голосом и сделала попытку высвободить руки.
— Я хочу, чтобы вы стали моей женой, Гортензия, моей законной супругой.
Девушка посмотрела на виконта и рассмеялась холодным презрительным смехом, в котором, впрочем, не слышалось горечи.
— У вас и прежде появлялось такое желание, но вы пренебрегли возможностью, которую вам давало мое глупое увлечение. И — о Боже, — я благодарна вам за это!
— Не говорите так! — взмолился он. — Не говорите так! Я люблю вас, неужели вы не понимаете?
— Разве можно было не понять после того, как вы представили мне исчерпывающие доказательства своей искренности и преданности?
— Вы издеваетесь надо мной? — спросил виконт, справившись с приступом гнева. — Неужели вы считаете меня настолько ничтожным, что оттачиваете на мне свое остроумие?
— Разве я дала вам повод подумать такое? Позвольте мне уйти.
Виконт еще мгновение стоял, держа девушку за руки и глядя на нее с мольбой и яростью. Вдруг из груди вырвался хриплый вздох, и он с силой привлек к себе Гортензию, склонив над нею потемневшее пунцовое лицо.
— Отпустите меня, ваша светлость, — воскликнула девушка трепещущим от страха голосом. — Отпустите!
— Я люблю вас, Гортензия! Я не могу без вас! — простонал он, осыпая жадными поцелуями ее щеки и губы. По ее телу от головы до ног пробежала горячая волна стыда, и девушка беспомощно забилась в крепких руках виконта.
— Животное! — крикнула она и, высвободив руку, ударила его по лицу. — Гадина! Трус!
Они отпрянули друг от друга, тяжело дыша. Гортензия прислонилась к спинету, ее грудь судорожно вздымалась. Виконт бормотал проклятья — ударив Ротерби по лицу, девушка угодила пальцем ему в глаз, и боль, заставившая его ослабить хватку и отпустить Гортензию, сорвала последние покровы с истинной сущности этого человека.
— Может быть, вы уйдете? — гневно спросила она, разъяренная гнусными воплями виконта. — Уйдете или мне позвать на помощь?
Его светлость стоял, глядя на нее, поправляя парик и стараясь обрести внешнее спокойствие.
— Итак, — сказал он, — вы презираете меня? Вы не выйдете за меня замуж? Отказываетесь от такой возможности? Но почему? Отчего?
— Видимо, потому, что не вижу особой чести в таком союзе, — ответила она, справившись с собой. — Так вы уйдете?
Ротерби не двинулся.
— Ведь вы меня любили…
— Неправда! — воскликнула Гортензия. — Мне так казалось… к моему стыду.
— Вы любили меня, — настаивал он. — Вы и теперь любили бы меня, если бы не этот проклятый Кэрилл, французский шут, втершийся к вам доверие, словно ползучая скользкая гадина!
— Говорить о человеке гадости за глаза — это так вам к лицу, сэр! Вы неплохо научились нападать со спины!
Насмешка пронзила виконта болью, какую способна вызвать только истинная правда, и его гнев утих. Его светлость стоял красный и растерянный. Затем он пришел в себя.
— Известно ли вам, кто он и что он? — спросил виконт. — Так я вам расскажу. Он шпион — шпион короля Якова. Одно мое слово — и этот французишка будет болтаться на веревке.
Ее взгляд обдал виконта презрением.
— Было бы глупостью поверить вам, — высокомерно ответила девушка.
— Спросите его сами, — Ротерби рассмеялся, повернулся и пошел к двери. Остановившись, он окинул Гортензию сардоническим взглядом. — Между нами все кончено, мадемуазель. Все кончено! Я повешу вашего ненаглядного голубка в Тибурне. Так ему и передайте.
Он распахнул дверь и вышел, оставив в комнате похолодевшую от страха девушку.
Может быть, это была пустая угроза, цель которой — испугать ее? Первым побуждением Гортензии было немедленно отыскать мистера Кэрилла, расспросить его и поделиться своими опасениями. Но какое она имела право? По какому праву она могла задавать вопросы, касающиеся столь секретных дел? Она представила себе, как он поднимет брови — надменно, как это делал он всегда — и окинет ее взглядом с ног до головы, словно пытаясь проникнуть в сущность этого странного создания, что осмеливается задавать ему подобные вопросы. Она представила себе улыбку и остроту, которыми он ответит на ее любопытство.
На следующий день недомогание Кэрилла обострилось, и он счел за лучшее покинуть Стреттон-Хауз и вернуться домой, на Олд-Палас-Ярд.
Перед отъездом Кирилл еще раз переговорил с лордом Остермором. Его светлость, по чьей инициативе состоялась беседа, вновь повторил большую часть того, что было сказано им накануне в беседке, и мистер Кэрилл вновь привел те же аргументы в пользу оттяжки дела, которые упоминал тогда же.
— Подождите хотя бы день-другой, — просил он, — после моего отъезда за границу, чтобы я успел сообразить, куда дует ветер.
— А разве это неясно?
— Я могу дать правильный ответ, только если у меня будет возможность подумать. Не сомневайтесь: я не уеду во Францию, не известив вас. У вас еще будет достаточно времени, чтобы передать письмо, если вы, конечно, не измените своих намерений.
— Будь по-вашему, — ответил граф. — Мы все обговорили, а письмо будет у меня в большей безопасности, чем у вас в кармане, — он легонько постучал по секретеру. — И все же посмотрите, что я написал его величеству, и скажите, не нужно ли что-нибудь изменить.
Граф вынул из гнезда правый ящик, сунул в образовавшееся отверстие руку и шарил ей внутри стола до тех пор, пока, по-видимому, не нащупал пружину: в этот момент распахнулся маленький тайничок. Его светлость выудил оттуда два документа: тонкий пергамент послания короля Якова и ответ лорда Остермора, написанный на плотном листе. Граф развернул его, передал мистеру Кэриллу, и тот принялся читать.