— Едва ли. — Герцог задумчиво нахмурился. — Надеюсь, на улице нет инфекции?
— Пока нет. Но там ее боятся так же, как и везде. Этот торговец с Фенчерч-стрит не скрывал, что считает меня безумным, так как я ищу дом в Лондоне в подобное время.
— Подумаешь! — Его светлость с презрением отмахнулся. — Горожане просто спятили от страха! Но это к лучшему, так как отвлечет их внимание от соседей. Я хочу, чтобы за мной там никто не шпионил. Завтра, Бейтс, вы повидаете торговца и снимете дом от собственного имени. Понятно? Мое имя не должно упоминаться. Чтобы избежать вопросов, заплатите ему сразу за полгода.
Бейтс поклонился:
— Будет исполнено, ваша светлость.
Бакингем откинулся в кресле, прищурившись и с усмешкой глядя на слугу:
— Вы, конечно, догадываетесь о целях, для которых я снимаю этот дом?
— Я бы никогда не позволил себе строить догадки относительно намерений вашей светлости.
— Иными словами, мои намерения ставят вас в тупик. Это признание в глупости. Помните маленькую комедию, которую мы разыграли месяц назад для мисс Фаркуарсон?
— Разумеется. Мои кости все еще болят от колотушек. Французские лакеи вашей светлости играли свои роли весьма реалистично.
— Леди так не показалось. По крайней мере, это ее не убедило. Так что нам придется действовать лучше.
— Да, ваша светлость. — В тоне негодяя не ощущалось ни малейшего сомнения.
— Мы внесем в комедию серьезную ноту и похитим леди. Для этой цели мне и понадобился дом.
— Похитите ее? — переспросил Бейтс, чье лицо внезапно стало серьезным.
— Этого я требую от вас, мой славный Бейтс.
— От меня? — Лицо Бейтса вытянулось, а рот, напоминающий волчий, широко раскрылся. — От меня, ваша светлость? — Он ясно давал понять, что перспектива пугает его.
— Ну конечно! Почему это вас так удивляет?
— Но, ваша светлость, это… это очень серьезно. За такое могут повесить!
— Черт бы побрал вашу тупость! Повесить, когда за вами стою я?
— В этом-то все и дело. Вашу светлость никогда не осмелятся повесить. Зато, если возникнут неприятности, повесят его орудие, так как понадобится козел отпущения, чтобы удовлетворить чернь, требующую правосудия.
— Вы совсем спятили?
— Напротив, я абсолютно в здравом уме. И если я могу позволить себе дерзость дать совет вашей светлости…
— Это и впрямь было бы дерзостью с вашей стороны, наглый мошенник! — Герцог возвысил голос и нахмурился. — По-моему, вы забываетесь.
— Прошу прощения вашей светлости. — Бейтс продолжал, несмотря на выговор: — Ваша светлость, очевидно, не осведомлены о панике в городе из-за чумы. Нонконформистские[931] ханжи-проповедники повсюду кричат, что это наказание за грехи двора. И если ваша светлость осуществит задуманное…
— Черт побери! — загремел Бакингем. — Вы, кажется, все-таки берете на себя смелость советовать мне!
Бейтс умолк, но в его взгляде, устремленном на хозяина, светилось упрямство. Бакингем продолжал более спокойно:
— Слушайте, Бейтс. Если чума мешает нам с одной стороны, то помогает с другой. Похищение мисс Фаркуарсон, когда она играет в театре, вызвало бы немедленную охоту на похитителей, которая могла бы привести к неприятным последствиям. Но лорд-мэр распорядился закрыть все театры в субботу вечером, и, следовательно, в субботу, после спектакля, и должно произойти похищение, так как мисс Фаркуарсон никто не хватится и ее исчезновение не поднимет шума, особенно когда все поглощены страхом перед чумой и только о ней и говорят.
— А после, ваша светлость?
— После?
— Когда леди станет жаловаться?
Бакингем улыбнулся улыбкой опытного волокиты:
— Вы когда-нибудь слышали, чтобы леди обращалась с подобными жалобами после? Кроме того, кто поверит, что она попала в мой дом против воли? Помните: мисс Фаркуарсон — актриса, а не принцесса. А я обладаю кое-какой властью в этой стране.
Но Бейтс серьезно покачал головой:
— Сомневаюсь, чтобы власти вашей светлости хватило на спасение моей шеи в случае неприятностей, которые, несомненно, возникнут. Кругом слишком много недовольных, только и ждущих повода, чтобы поднять шум.
— Но кто станет обвинять вас? — раздраженно осведомился герцог.
— Сама леди, если я похищу ее для вас. Кроме того, разве ваша светлость не сказали, что дом должен быть снят на мое имя? Я преданный слуга вашей светлости и, видит бог, в своей службе вам не проявляю особой щепетильности. Но на такое я не осмелюсь, ваша светлость!
Лицо Бакингема отразило удивление и презрение. Найдя в Бейтсе препятствие своим планам, он одновременно испытывал желание сердиться и смеяться. Задумчиво побарабанив пальцами по столу, герцог решил пойти с козырей:
— Вы давно у меня на службе, Бейтс?
— В этом месяце исполнилось пять лет, ваша светлость.
— И вы устали от нее, не так ли?
— Ваша светлость знает, что нет. Я всегда преданно служил вам…
— Но вы считаете, что теперь наступило время выбирать, как именно вы будете мне служить. Думаю, Бейтс, вы работаете у меня уже слишком долго.
— Ваша светлость!
— Возможно, я ошибаюсь. Но чтобы убедиться, мне нужны доказательства. К счастью для вас, снабдить меня ими в ваших силах. Советую это сделать.
Герцог холодно посмотрел на Бейтса, и тот ответил ему испуганным взглядом. Тощие костлявые руки негодяя нервно поглаживали шею. Жест этот, несомненно, отражал мысли о том, что упомянутую шею вскоре может захлестнуть петля.
— Ваша светлость! — взмолился он. — Нет службы, которую я не выполнил бы, чтобы доказать мою преданность! Поручите мне все, что угодно, но… но только не это.
— Я тронут вашими словами, Бейтс, — надменно произнес герцог. — Но, к несчастью, это единственная служба, которая требуется мне от вас в данный момент.
Бейтс пришел в отчаяние.
— Не могу, ваша светлость! — воскликнул он. — Вы знаете, что за это могут вздернуть!
— Меня — да, если строго придерживаться закона, — равнодушно ответил Бакингем.
— А так как ваша светлость стоит слишком высоко для повешения, то меня сделают вашим представителем.
— Вы повторяетесь — это утомительная привычка. К тому же тем самым вы лишь утверждаете меня в моем положении. Впрочем, быть может, вас удовлетворят сто фунтов в качестве douceur…[932]
— Дело не в деньгах, ваша светлость. Я не сделал бы этого и за тысячу.
— Тогда говорить больше не о чем. — Хотя Бакингем внутри кипел от злости, внешне он сохранял ледяное спокойствие. — Можете идти, Бейтс, я более не нуждаюсь в ваших услугах. Если вы обратитесь к мистеру Гроувсу, он выдаст вам деньги, которые вам, возможно, причитаются.
Взмахом белой, сверкающей драгоценностями руки герцог отпустил мошенника. Несколько секунд Бейтс колебался, не желая смириться с увольнением. Но чувство страха оказалось сильнее. Он мог бы рискнуть всем, только не своей шеей. Сознавая бесполезность дальнейших просьб и протестов, Бейтс молча поклонился и вышел из комнаты.
Если слуга удалился расстроенным, то хозяина он оставил в неменьшем расстройстве. Козырная карта не помогла герцогу выиграть, и теперь он не знал, где найти еще одного агента для выполнения задуманного предприятия.
Мистер Этеридж, пришедший позднее навестить его светлость, нашел его все еще облаченным в халат и мерившим шагами библиотеку, словно зверь в клетке.
Отлично знавший причину, удерживающую герцога в городе, и сам только что закончивший приготовления к отъезду, Этеридж пришел сделать последнюю попытку образумить своего друга и убедить его сменить Лондон на более здоровое местопребывание.
Но Бакингем невесело рассмеялся:
— Твоя тревога лишена оснований, Джордж. Чума — порождение грязи, и поражает она грязных. Посмотри, где происходят вспышки. В домах бедноты и на улицах, где полно оборванцев. Эта болезнь соблюдает весьма достойную разборчивость и не решается обрушиваться на знать.
— Тем не менее я соблюдаю меры предосторожности, — заявил мистер Этеридж, демонстрируя платок, от которого шел сильный запах камфоры и уксуса. — И я считаю, что лучшее лекарство — бегство из Лондона. Кроме того, что здесь делать? Двор уехал, на улицах жара и вонь, как в аду. Ради бога, давай подышим чистым и прохладным деревенским воздухом!
— У тебя, Джордж, пасторальные наклонности, как у Драйдена. Ладно, отправляйся к своим овцам. Мы здесь обойдемся без тебя.
Мистер Этеридж уселся и, скривив губы, посмотрел на приятеля:
— И все это ради девчонки, которая не проявляет к тебе благосклонности? Честное слово, Бакс, я не узнаю тебя!
Герцог тяжело вздохнул:
— Иногда мне кажется, что я сам себя не узнаю. По-моему, Джордж, я схожу с ума!
Он зашагал к окну.
— Утешь себя мыслью, что ты еще не окончательно рехнулся, — безжалостно посоветовал Этеридж. — Как может человек твоего возраста мучиться и рисковать, пускаясь в погоню за…
Герцог обернулся и резко прервал его:
— В том-то и дело! Сводит с ума погоня, в которой нельзя настигнуть добычу!
— Неплохой афоризм — для тебя, — усмехнулся мистер Этеридж. — Но помни, что в любви убегающий ранит, а преследующий умирает.
Но Бакингем не обратил внимания на насмешки; в его голосе послышалась страсть:
— Очевидно, во мне говорят охотничьи инстинкты. Всегда стремишься настигнуть самую неуловимую добычу. Неужели тебе это не ясно?
— Слава богу, нет! Я еще не лишился разума. Поезжай в деревню, дружище, и приходи в себя на лужайке среди лютиков.
— Тьфу! — Бакингем вновь отвернулся, пожав плечами.
— Это твой ответ?
— Вот именно! И я тебя не задерживаю!
Этеридж поднялся и положил руку на плечо Бакингема:
— Если ты остаешься здесь в такое время, то с определенной целью. С какой же?
— С той, которую я обдумывал перед твоим приходом, Джордж. Окончить начатое дело. — И он процитировал переделанные стихи Саклинга: