Паук рассказал, что питается солнцеед солнечным светом и дождем и начисто лишен аппетита в привычном смысле слова. Вся его еда на вкус одинакова, что неудивительно при такой диете. То же и с сексуальными потребностями, поскольку он саморазмножающийся.
— И много таких, как он? — спросила я.
— Солнцеед творит себе подобных почкованием, но официальное производство давно приостановлено. Власти сочли homo syntheticus чересчур инертным. Правильно, ему ведь не нужно зарабатывать на жизнь, а новому человеку такое не пристало.
— Но солнцееда не уничтожили!
— Его вышвырнули как отработанный материал. Посчитали мертвым и бросили на кучу мусора. Однако не так-то просто убить растение. Вдобавок зима выдалась теплая, с дождями, и солнцеед оправился. Я встретил его на городской свалке и привел сюда. Теперь он цветет и пахнет.
— Очень благородно с вашей стороны, господин паук.
— Люди нового образца должны помогать друг другу. Солнцеед обрел место в жизни и призвание.
— И в чем оно заключается?
— В духовной эволюции, кажется. Его плотские радости, если таковые вообще имеются, сведены к минимуму, что дает простор для любви и тяги к прекрасному.
— По мне, просто идеал человека, — сказала я.
— Но он вовсе не человек. Внешность здесь обманчива, это лишь дань антропоморфному сентиментализму его создателей. По сути, солнцеед самый диковинный из нас. Он не подчиняется желаниям в силу отсутствия таковых, не страдает вкусовыми пристрастиями, питаясь исключительно светом, а саморазмножение исключает тягу к сексу. Вдобавок солнцеед не обладает эстетическим чувством ввиду неспособности творить материальные объекты. Не можешь сотворить объект — значит не можешь вникнуть в его суть и полюбить.
— Что же тогда он любит?
— Мне кажется, его разум освобожден для мыслей высокоморального, этического и эстетического плана. Солнцеед любит саму игру жизни, обладая достаточной чувственностью, чтобы оценить вечное торжество этого процесса. В отличие от настоящих людей, эта игра для него не оканчивается смертью, ибо он во всех отношениях бессмертен, творя растения, которые суть продолжение его самого. Из человеческого в нем только любовь к игре. И эта игра сейчас требует, чтобы ты, русалочка, отправилась к морю и нашла своего суженого.
— Я и сама не прочь. А как же вы, господин паук?
— Во мне тоже мало человеческого. Мой организм принимает пищу, но не наслаждается ею. Половое влечение присутствует лишь в слабой форме, не даруя удовольствия от процесса. Металлическая и механическая природа моего тела отлучила меня от плотских тягот и утех.
Вскоре паук и солнцеед ушли, оставив меня в одиночестве.
Размышляя о словах паука, я все явственней понимала, что вступаю в пору чудес. Старые, отжившие свое формы жизни уступали место новым, вроде меня.
Я барахталась на мелководье, помогая себе хвостом, и вскоре выбилась из сил. Вокруг плавали нечистоты — верный признак близости человеческого жилища.
Захотелось передохнуть, подремать. Я закрыла глаза и увидела сон.
Снова снился братик.
— Сестричка, — чирикнул он, — прости, что являюсь только в грезах, по-другому пока не выходит, но я стараюсь, учусь. Тяжеловато, конечно. Удильщик снов говорит, что я самородок, поэтому надо учиться. Сестричка, берегись: впереди тебя подстерегают беды и преграды. Надеюсь упросить удильщика, чтобы помог тебе.
— Какие беды? Что за преграды? Кто такой удильщик снов?
Помедлив, братик произнес:
— Мне этого не объяснить, сестричка, но чем смогу, помогу. Главное, так и плыви, не сворачивай, а помощь придет.
Тут я проснулась, чувствуя себя одинокой, как никогда в жизни.
Я снова пробиралась вниз по реке, когда вдруг послышался громкий плеск и чей-то рассерженный голос. Нырнуть и спрятаться не удалось — слишком мелко. Ко мне на полном скаку приближался всадник, но, приглядевшись, я увидела, что человеческая голова растет прямо из конской шеи. Широкоскулое, заросшее щетиной лицо пылало злобой и мрачной одержимостью.
Решив, что это замаскированный под чудовище бандит, я закричала в отчаянии:
— Убирайся прочь, негодяй!
Человек-конь застыл на месте:
— Сейчас задам тебе за «негодяя»! А ну, встань! Хочу на тебя поглядеть.
Я выпрямилась на хвосте. Человек-конь опешил:
— Что за чудо-юдо!
— Я русалка. — Заметив в его взгляде недоумение, я пояснила: — Полудевушка-полурыба.
— Первый раз такое вижу.
— Взаимно, полумужчина-полуконь.
Он покачал головой и нахмурился, что ему абсолютно не шло. Такой красавчик, когда не корчит рожи.
— Да, я наполовину конь. Знаешь, кем меня считают люди?
— Кентавром? — робко предположила я.
— Ха, если бы! Паршивой клячей, не хочешь? — фыркнул тот. — И вдобавок секут, если медленно волочу плуг. Но это еще полбеды. Рассказать, что самое страшное?
— Конечно, — пролепетала я, не имея ни малейшего желания узнавать.
— Самое страшное — это когда тебя ведут на случку с кобылой! Можешь такое представить?
— С трудом, — призналась я.
— Просил их, приведите мне женщину-кентавра, а они — нет таких. Как так, спрашиваю. Если есть самец, то почему нет самки? А они: «На женскую особь Филу не хватило денег, кончились». Нет, ты представляешь?!
— Кошмар! — ахнула я, больше чтобы не злить собеседника, который явно ждал такой реакции. — Просто ужас!
— Ничего, теперь мы квиты. Спасибо винчестеру! — В одной руке он держал винтовку, на шее болтался патронташ. — Пора валить с реки — не моя стихия. Отправлюсь в горы. Кентавру там самое место. Прощай, рыбка.
Не люблю вспоминать остаток путешествия, но раз взялась, так и быть, расскажу до конца.
Река ширилась и мельчала. Никогда не думала, что вода может вот так кончиться, но увы. Глубина стала не больше дюйма. Дно покрывала грязь, песок и камни. В основном грязь. Вскоре она облепила меня с головы до хвоста: ни дать ни взять статуя русалки, на худой конец ее чучело.
Казалось, до моря рукой подать: грязь уступила песку и камням, вода снова прибывала и, пройдя через песчаный «фильтр», становилась чище, но не особо. Стараясь не дышать, я наконец поплыла обычным манером.
Внезапно река снова сузилась и превратилась в канал с бетонными стенами. Мощный поток подхватил меня и понес вперед. Чтобы не нахлебаться ядов, голову приходилось держать на поверхности, а еще беспрестанно уворачиваться от обломков древесины и мертвых тел.
Вдруг с берега донеслось:
— Эй, девушка-рыба!
Кричал тот самый кентавр. Я подплыла и остановилась в тридцати футах от него.
— Не бойся, не обижу, — ухмыльнулся он.
— Зачем ты вернулся?
— Предостеречь тебя.
— Насчет чего?
— Ты, рыбка, родилась под несчастливой звездой. Отсюда тебе в жизни не добраться до моря.
— Врешь! — в отчаянии выкрикнула я.
— Святая правда. Ты просто слишком молода, не помнишь о том, как сюда явились подводные монстры.
— Впервые слышу о таких.
Рассказанное кентавром я передаю своими словами, поскольку доподлинно все не запомнила, хотя просила повторить и разъяснить некоторые места.
Короче, пятнадцать лет назад в этих краях поселился страх. Ходили слухи о жутких подводных чудовищах, которые, выползая на берег, похищали мужчин и женщин, запасали их у себя в логове, как аллигаторы, а после сжирали. Когда слухи дошли до правительства, там, может, и не поверили, но решили подстраховаться, создав запретную зону. Побережье огородили колючей проволокой, заминировали и поставили сторожевые башни с автоматическими пушками, реагирующими на движение.
Но хуже всего, что ниже по течению возвели крепость, чтобы отстреливаться от чудовищ, а когда те так и не объявились, ее переоборудовали в водоочистительную станцию. Все, что приплывало по реке, тщательно перемалывалось, дезинфицировалось и стерилизовалось. Попасть в море можно было лишь таким путем.
— Спасибо, порадовал, — фыркнула я. — И ради этого ты свернул с намеченной дороги? Просто чтобы меня предупредить?
— Видишь ли, рыбка, могу предложить тебе иной путь. Забирайся ко мне на спину, и я отвезу тебя в безопасное место.
— Откуда такая доброта? — насторожилась я, начиная смутно догадываться о природе мужских намерений.
Было в этом кентавре что-то пугающее, заставляющее держать ухо востро.
— Просто подумал, нам стоит объединиться. Два бесприютных мутанта… Не бойся, рыбка, не обижу.
Предложение звучало заманчиво, хотя мне по-прежнему не нравился кентавр. В его помутившемся рассудке роилась масса темных мыслей. Но, похоже, в сложившейся ситуации выбирать не приходилось…
Вдруг мне вспомнился совет братика так и плыть, не сворачивать. Значит, надо продолжать путь, хоть и в одиночку, поэтому я крикнула:
— Нет, я поплыву дальше!
— Ну и черт с тобой, дура! — Развернувшись, кентавр ускакал прочь.
Я двигалась по узкому бурлящему каналу, зорко поглядывая по сторонам. Тушки животных и растения почти намертво закупорили реку, и плыть удавалось с трудом.
И вот впереди замаячила гигантская бетонная крепость. Река стремительно неслась к ее подножию и исчезала глубоко в недрах, оставляя после себя лишь шапку грязной пены.
Подплыв ближе, я различила в середине огромный стальной барабан, наполовину уходящий в воду. Его острые зубья хватали дрейфующие обломки, чтобы с шумом перемолоть.
Ужас сдавил мое сердце. Умирать, а тем более так, совсем не хотелось, но стальная пасть уже готовилась меня пожрать. Я отчаянно барахталась, а течение неумолимо несло меня вперед, на верную смерть.
Вдруг над головой вспыхнул свет. Прищурившись, я разглядела очертания крыльев, будто сотканных из солнца. Братик!
В грохоте и реве барабана говорить не было смысла, но в моих ушах отчетливо звучало:
— Держись, сестричка. Помощь на подходе. Отплыви чуть вправо.
Как ни странно, мне это удалось, хотя течение не ослабевало.
Внезапно сильная рука схватила меня за запястье. Моргнув, я различила очертания крупного, шесть-семь футов длиной, муску