В пещере хранился внушительный запас сушеных съедобных растений, был тут и приличный источник воды. Люди знали все места в округе, где можно добыть воду и пищу, и я нередко вместе с ними ходил на промысел. Однажды мы прошли несколько миль и добрались до разрушенного корабля. По словам и жестам спутников я понял, что это их аппарат — не повезло с посадкой, и они чудом остались в живых. Тогда-то и покалечило Рутана — не выдержали противоперегрузочные крепления, и его швырнуло на металлическую стойку.
Бо́льшую часть этой истории я узнал от Дара, самого рослого мужчины в племени и, похоже, самого умного после Рутана. Еще этот дылда отличался добродушием и неисчерпаемым спокойствием, и ему даже лучше, чем старику, удавалось превращать слова и жесты в понятия, которые закреплялись в моем мозгу.
Иногда за мое обучение бралась Айиша, и такими часами я очень дорожил, поскольку мне нравилась эта девушка. Хотя порой она вела себя со мной резковато, и казалось, ей не до меня. Тогда я решил, что она нервничает из-за плохого состояния отцовского здоровья.
Шло время, но мне никак не удавалось притерпеться к ночной стуже и дневной жаре. Зато я не боялся близкой смерти, как в тот день, когда появился в этом мире.
Я узнал, что племя называет его Эон-Миштрил. Вторая часть слова, несомненно, что-то означала, но понять это значение не позволяли мои зачаточные представления о языке. Похоже, племя не считало Эон астероидом. Когда я пытался выяснить, как он расположен по отношению к планете моих спасителей, Рутан принялся увлеченно чертить на земле. Получилось несколько мудреных рисунков, совершенно непостижимых для меня — возможно, по причине незнакомых условных обозначений, а не из-за сложности концепции как таковой.
Также мне не удалось понять, что привело сюда этих людей.
Гораздо позднее я узнал, что у них на родине возникли очень серьезные политические и религиозные проблемы, и Рутан с дочерью, следуя древнему пророчеству, украли космический корабль и прилетели на Эон.
Одно мне удалось понять точно, и то скорее по намекам, чем по прямому утверждению: близится некое великое событие, и в нем отведена роль мне. Но никто, похоже, не желал говорить на эту тему. Возможно, было еще не время.
Естественно, мне о грядущем событии захотелось узнать побольше. С каждым днем я все лучше понимал траншийский, поскольку отдавал его изучению почти все время бодрствования. Да и чем еще заниматься, когда ты ни книжку почитать не можешь, ни кино посмотреть? Я прошел что-то вроде базового курса Берлица: постоянно слушал и говорил и вскоре научился интуитивно улавливать смысл слов, которые еще не успел выучить.
Мои успехи в изучении траншийского сказались на беседах с Рутаном, которые удлинялись день ото дня. Его очень интересовали события, предшествовавшие моему появлению на Эоне.
Как ни странно, мне было довольно нелегко восстановить в памяти случившееся в тот последний день. Такое ощущение, будто мое сознание, по крайней мере какая-то его часть, упорно не желало вспоминать. Эта часть была убеждена, что настоящая моя жизнь началась в то утро, когда я проснулся на Эоне. Если бабочка обладает памятью, то у нее, наверное, такие же представления о личиночной стадии ее жизни. Эон изменил меня — но в чем проявлялась метаморфоза, я бы сказать не взялся. По всем внешним признакам я такой же, каким был на Земле: не лучше и не хуже и уж точно не умней.
По настойчивым просьбам Рутана я сделал грубую реконструкцию предшествовавшего переносу дня. Утром я приехал в офис. Была пятница — обычно этот день недели событиями не богат. В перерыве на ланч я перекусил в мексиканском кафе на Шестой авеню — помнится, взял тако и банку кока-колы.
Потом тянулись рутинные часы в редакции. Я даже не позвонил Долорес — она у себя в Агентстве социального обеспечения взяла отпуск и улетела в Мексику, чтобы выхлопотать какие-то документы для своего дяди, Хуана Хосе.
Забота Долорес о семье достойна всяческих похвал, но меня она как-то мало трогает. Я и слов-то испанских знаю всего ничего. Похоже, со мной Долорес сошлась только в порядке протеста против своего мощного чувства долга к семье и la raza [400]. Ей внушали, что если выходить замуж за anglo, то это должен быть адвокат, который поможет ее родственникам переселиться в Соединенные Штаты. Не исключено, что теперь Долорес и сама так считает, поскольку по роду профессии она встречала немало юристов, как англо, так и эспаньол. В последнее время она как будто охладела ко мне, и я даже подумывал, не прекратить ли наши отношения.
В тот вечер после работы я пошел в «Джейк» и заказал гамбургер, салатик, картошку фри и бутылку пива. Домой вернулся ровно в десять вечера. Посмотрел телевизор, а в полдвенадцатого уже лежал в постели. Заснул почти сразу. А проснулся на Эоне.
Рутана мой рассказ разочаровал. Он явно ожидал услышать драматическую историю, проливающую свет на мое прибытие сюда. Старик засыпал меня вопросами, имеющими целью пробудить, как он выразился, погребенную память, но без малейшего успеха. Мне просто нечего было вспоминать. Даже снов я в ту последнюю ночь не видел.
Но отчего-то мне казалось, что сама банальность того дня и той ночи является ключом к разгадке. Великие события вовсе не обязаны предупреждать о себе. Шекспир не прав, кометы не предвещают гибель королей.
Однажды вечером Рутан посоветовал мне лечь пораньше. Завтрашний день будет важным. По расчетам старика, это предсказанная дата; завтра мы заявим о своем праве на Эон и попросим у наших богов поддержки.
Я кивнул и устроился на своем ложе у стены пещеры. Однако сон долго не шел. Рутан сказал «мы» — он что, и меня подразумевает? Если да, то как это может сказаться на моих отношениях с Айишей? И не означает ли это именно то, чего мне так хочется? Не на птичьих правах жить в пещере, а стать частичкой народа, обрести страну?
Не один час пролежал я без сна на постели из тряпья и листьев, внемля храпу соседей и гадая о том, какие сюрпризы принесет новый день. Я спустил фантазию с цепи, и она носилась как угорелая, забегая в дальние дали. Но ни в одном из своих умопостроений я не допускал того ужаса, что на самом деле поджидал меня в ближайшем будущем.
И вот наступило это завтра — такой же яркий, жаркий день, как и все предыдущие. Сразу после завтрака племя дружно приступило к уборке помещения и чистке личных вещей. Наравне со всеми трудился и я. А потом мужчины под руководством Рутана взялись что-то строить у входа. Они спускались на дно котловины и возвращались с кусками белоснежного кварца и других горных пород — и красных, и синих, и зеленых.
Я предложил свою помощь, но Рутан сказал, что эта работа не для меня. Племя умеет делать священные сооружения, а я не знаю.
С этим пришлось смириться. Хорошо хоть, никто не запрещал мне наблюдать. А когда я сказал, что получается великолепно, это явно понравилось всем.
И ведь я нисколько им не льстил. Камешек к камешку они прилаживали с величайшим тщанием и аккуратностью. Алтарь — или нечто близкое по назначению — рос как статуя, ваяемая искусным мастером. И вот уже готово широкое каменное ложе, а позади него сложная скульптура, в которой сочетаются круги и кресты.
Под конец строители нашли несколько красивых, ослепительно блестящих камней и разложили их по местам, имевшим некое важное значение. Работа была завершена — и в эстетическом плане, и в практическом.
Между тем оба солнца уже клонились к западу. Все племя тщательно умылось и переоблачилось в свежую, ни разу не надеванную одежду из ткани и листьев.
Наконец старик решил, что все готово. Семеро из нас сели в ряд у алтаря. Рутан встал перед ними и заговорил.
Это меня не удивило. Я уже давно понял, что Рутан в племени вроде жреца.
Видимо, он провозглашал формальное право на эту землю от имени какого-то божества. Но я напрасно рассчитывал научиться в этот раз чему-нибудь важному. Меня ждало разочарование: из его торжественных заклинаний или проповедей я не понял ни словечка. Возможно, это была древняя форма языка племени. Некоторые слоги показались мне смутно знакомыми, но он, наверное, имел не больше общего с сегодняшним траншийским, чем латынь с английским. Я решил, что попрошу старика перевести эту речь для меня — но, естественно, сделаю это не сегодня.
По его сигналу люди встали, и я тоже поднялся. Дочь Рутана стояла теперь рядом с ним. Старик обратился к ней все на том же древнем языке, повернулся ко мне, потом снова к Айише, и она ответила, очевидно выразив согласие.
Опять он взглянул на меня. По пещере раскатывалось торжественное эхо таинственных слов. Закончив речь, Рутан произнес на современном траншийском:
— Амес, эта женщина готова стать твоей подругой и наложницей, она будет с тобою всегда, дабы любить тебя и помогать тебе. Берешь ли ты ее в жены?
Охваченный донельзя странными и столь же приятными чувствами, я проговорил:
— Да, Рутан, я беру эту женщину, Айишу, в жены, подруги и наложницы. Клянусь нежно любить ее и беречь как зеницу ока.
Он кивнул:
— Сказанные тобою, Амес, слова хороши. Древний ритуал отправлен. Осталось еще только одно.
И он дал знак соплеменникам. Вперед вышел Дар, его лицо было мрачным.
— Сделай то, что должно быть сделано, — велел ему Рутан и обратился ко мне: — Прости, но мы должны быть уверены. Не держи обиды и возвращайся к нам, туда, где тебя будут ждать жена и место высокой чести.
Тут ко мне подошел Дар.
— Да, Амес, ты уж на нас не серчай. Когда-нибудь вместе над этим посмеемся.
И он поднял руку. Я увидел, что он держит длинный остроконечный осколок кварца.
Глядя мне прямо в глаза, Дар вонзил каменный кинжал в мою грудь.
Я понял, что падаю. А последняя мысль была такая: «Надо же, а я-то думал, мне дадут обручальное кольцо».
На следующий день я проснулся в пещере. Снова.
Был день, судя по льющемуся в отверстие свету. Я очень долго лежал без движения, потом осторожно ощупал грудь.