Кроме того, Цицерон подозревал, что если у Антония и возникнут проблемы, то никак не с ним, а кое с кем еще. Вот почему, поразмыслив хорошенько, он передал просьбу Клеопатры Редмонду.
Клеопатра рассказала, как прошла встреча с Антонием. Она уже явно сожалела о том, что вызвала его из небытия, и спросила у Цицерона, нет ли какого-нибудь способа исправить содеянное. Он обещал подумать об этом. Однако внезапно его размышления были прерваны появлением незнакомца, ворвавшегося на виллу и явно не обученного правилам приличий.
Это был огромный человек, облаченный в светло-голубую одежду варвара. На отталкивающем лице, почти целиком заросшем неопрятной рыжей бородой, горели безумным огнем синие глаза.
— Кто вы? — спросил Цицерон.
— Владимир, посланец.
— Чей?
— Мне велено отвести вас к одному человеку.
— Что за человек? Как его зовут?
— Не знаю.
Цицерон отметил про себя, что он оказался прав: с появлением Марка Антония спокойная жизнь закончилась.
Рыжебородый скиф долго вел Цицерона по бесчисленным коридорам, и в конце концов они оказались в той части компьютерного мира, которую Цицерон уже не раз видел. Новый Рим, совсем недавно созданная Сикисом и почти сразу же покинутая им столица Мира Двойников. Город, который двойники называли Фантом-Сити. Цицерон сразу же почувствовал себя не в своей тарелке. Кругом было пусто, все остальные покинули это место, вернувшись в более привычную обстановку.
Вслед за Владимиром он вошел в здание, представляющее собой прекрасную копию прежнего римского сената. В огромном зале стоял человек. Цицерон сощурился, чтобы получше разглядеть, кто это.
— Приветствую тебя, Марк Туллий! — прогремел мощный голос.
Цицерон почти бегом бросился по проходу, все еще не веря своим глазам.
— Цезарь! Ты здесь!
— Но этим я обязан не тебе, Марк.
— Цезарь, клянусь, я все время думал… — Цицерон резко оборвал себя. Старая привычка раболепствовать перед Цезарем не желала умирать, ей удалось пережить их обоих. Однако, напомнил он себе, наступила совсем другая эпоха, и здесь Цезарь не властен над его судьбой. Или все же?.. — В прежние времена, — закончил Цицерон, — мы были союзниками.
— Прости меня, Марк, — ответил Цезарь. — Я просто пошутил. Мне и в голову не приходило, что кто-то, пусть даже великий Цицерон, сможет вернуть меня к жизни.
— Тебе известны обстоятельства нашего нового рождения, Цезарь?
— Кое-что, Марк, кое-что. Не успел я открыть глаза, как человек, назвавшийся техническим директором, заявил, что если я хочу жить, то должен выполнить несколько условий. Одно из них состояло в том, что мне следует как можно скорее войти в курс дела. Этот человек прямо тут же принялся знакомить меня с политической ситуацией.
— Нам предстоит во многом разобраться, Цезарь, — сказал Цицерон. — Мы действительно оказались в очень необычных обстоятельствах. Не мертвые, но и далеко не живые, в обычном понимании этого слова.
Цезарь отмахнулся от его слов.
— Все это, конечно, небезынтересно, однако сейчас меня больше занимают политические реалии. Именно они приоткрывают завесу над тем, что для нас в данный момент важнее всего. Я снова живу, Марк, но только потому, что, как я уже говорил, согласился выполнить определенные условия.
— И кто же поставил эти условия?
— Технический директор ответил мне на этот вопрос совершенно ясно. Он говорил от имени Джона Сикиса, с которым, я уверен, ты знаком.
— Сикис попытался стать здесь единовластным правителем, — сказал Цицерон. — С какой стати позволять выскочке то, чего мы не допустили даже при нашей жизни в Риме? Мы низвергли его и упрятали подальше, чтобы инженеры не смогли нас уничтожить. Мы сделали все, чтобы здесь не было ни казней, ни репрессий. Ну и конечно, чтобы с нами не расправились за то, как мы обошлись с Сикисом.
— Вы обезопасили себя от сил разрушения, — ответил Цезарь, — но не от сил созидания. Сикис вернул меня к жизни при одном условии — что я помогу ему. И я дал слово оказать ему поддержку.
— Цезарь, ты поступил опрометчиво.
— Я тоже поставил ему определенные условия.
Цицерон улыбнулся:
— Узнаю моего Юлия.
— Я обратил его внимание на то, что положение короля или диктатора не слишком достойно и чересчур неустойчиво даже для Мира Двойников, поскольку они также наделены свободной волей. И дал понять, что с политической точки зрения несравненно лучше выглядит идея триумвирата.
— И он согласился? Это было весьма смело с твоей стороны — едва, так сказать, появившись на свет, испытывать его терпение.
— Что толку быть Цезарем, если не действовать смело? Сикис пришел в восторг от этой идеи. Он просто напичкан классическими предрассудками. В частности, убежден, что в прежние времена все было лучше.
— Значит, теперь нами правите вы с Сикисом? — спросил Цицерон. — Ну, это по крайней мере будет интересно. Могу я полюбопытствовать, кто должен стать третьим? Марк Антоний, по-моему, очень подходит для этой роли, ведь он исполнял ее еще в старые добрые времена. Или Клеопатра уговорила вас взять ее? Из нашей общей знакомой получился бы интересный триумвир.
— Как много слов! — промолвил Цезарь, улыбаясь. — Я разговаривал с Марком, и он произвел на меня впечатление человека, у которого с головой не в порядке. Им всецело овладела ненависть к Клеопатре. Не может простить ей, что она позволила ему покончить с собой, когда он думал, что она уже мертва. Отказывается понимать, что за этим стояла всего лишь политика.
— Марк слишком страстен, чтобы быть хорошим политиком, — сказал Цицерон. — И все же — кого вы выбрали третьим? До меня дошли слухи, что Фридрих Великий тоже тут вместе с нами. Вы, наверное, еще не знаете, Цезарь, но мне рассказывали, что он был величайшим правителем в свое время.
Цезарь покачал головой:
— Не знаю и знать не хочу. Зачем нам чужаки в триумвирате? Третьим, Марк, будешь ты.
— Я? Править призрачной империей вместе с вами? Цезарь, я польщен. Правда, моих скудных способностей едва ли хватит…
— Перестань, Марк. Ты прекрасный теоретик и знаешь это. Мне нужны твой ум и твоя утонченность. Ты поможешь мне удерживать Сикиса в рамках. Здесь таятся огромные возможности, Марк, и я уже вижу многие из них.
— Тогда быть посему, — подвел итог обсуждению Цицерон.
Они заключили друг друга в теплые дружеские объятия. И Цицерон подумал, что здесь и впрямь наступает интересная эпоха. Порывистый Антоний, негодующая Клеопатра…
— Да, — сказал он, — совсем как в старые добрые времена.
Представления Дягилева
Не стану задерживаться, сеньоры, на том, с чего или как все это для меня началось, ибо начало было одним и тем же для каждого, кто обнаружил, что возродился в этом месте, называемом Мир Реки. Все мы очнулись нагими и безволосыми, лежащими на короткой траве у берега бесконечной Реки. Близ каждого, присоединенный к запястью коротким ремешком, обнаружился предмет утвари, получивший название грааля: металлический цилиндр с несколькими отделениями внутри. Это чудесный источник пищи. Когда его вставляют в одно из углублений большого серого камня — из тех, что именуют здесь грейлстоунами, в периоды, сопровождаемые дьявольскими синими электрическими разрядами и низким воем, напоминающим шум внезапной бури высоко в горах, — грааль наполняется пищей и питьем, появляется и наркотик, называемый жвачкой грез, а также спирт, а порой и вино и почти всегда — табак.
Когда я возвратился к жизни, первое, о чем я подумал, была моя смерть серым утром 1587 года, когда я сидел в своей келье в Саламанке и усталость нахлынула на меня, а в жилах развилась внезапная слабость, которая подсказала мне, что конец близок. У меня было мало надежды вручить мою душу Господу. Я не много об этом думал, по правде говоря, ибо тому, кто прожил свою жизнь как конквистадор и спутник братьев Писарро в Новом Свете, в Индиях, нет большой пользы думать, была его жизнь хороша или дурна. Мы, испанские конквистадоры, вызвались совершить известное деяние и не особенно заботились о том, как осуществляем свою миссию. Жизнь дешево ценилась в те дни и в тех краях, и наша стоила не больше любой другой. Мы жили за счет меча, и от него же умирали, и я был достаточно изумлен уже тем, что уцелел в те жаркие дни и в дальнейшем прожил достаточно долго, чтобы волосы мои поседели, а смерть пришла ко мне в постели в университетском городке Саламанке, том самом, где я получил степень столь много лет тому назад. Помню, как я подумал, когда священник склонился надо мной и боль и апатия охватили меня: «Ну что же, вот и конец всему». Но я и догадываться не мог, что за порогом смерти лежит здешний Мир Реки.
В те первые дни на берегах Великой Реки я усвоил, вместе с прочими, недавно возрожденными, как пользуются граалями и кое-что об условиях жизни в этом месте. Позднее я обнаружил, что был исключительно удачлив в том, насколько постепенно происходило мое знакомство с Миром Реки, ибо возродился на спокойном выступе Речного берега, где никто не хозяйничал, равный среди других, недавно возродившихся и вспомнивших себя, и равно невежественный.
Моими товарищами в те первые дни по воскрешении были наемники из Свободных Отрядов, которые вершили славные дела в Италии своего времени. То были умелые солдаты из Англии и Германии, и среди них — ни одного испанца. Мы общались на смеси испанского, французского, итальянского и немного — каталонского. Было не слишком трудно обмениваться мыслями, весьма примитивными. Как обычно в таких местах, имелись те, кто возродился на день или на неделю прежде других. И они показывали нам, как нужно обращаться с граалями. И вот мы беседовали и размышляли о нашем жребии в Мире Реки и пытались решить, что нам делать с собой.
И вскоре решение само к нам явилось. Немного прошло после моего воскрешения, когда отряд примерно в пятьдесят человек приблизился к нам строевым шагом по берегу Реки. Мы сразу увидели, что они вооружены, а мы все слишком ясно осознавали, что безоружны. У нас под рукой не оказалось ничего пригодного для боя в этом жутком месте, даже палок и камней. Тогда мы сгрудились поплотнее и постарались придать себе грозный вид, невзирая на нашу наготу, и стали ожидать, что предпримут вновь пришедшие.