бя опасного преступника.
— В квартире?
— Не строй из себя дурачка, парень. Ты прячешь ее в сознании.
На мгновение паника уступила место удивлению. Откуда они узнали?
— Не надо горячиться, — произнес Герстон, стараясь выиграть время. — Я бы никогда этого не сделал.
— Нам точно известно, что она там. Пришелец с далекой планеты, сексуальная преступница, называющая себя Мирой. Ты меня слышишь? Сделай одолжение, дружище. Я понимаю, что твоей вины здесь, может, и нет. Позволь нам войти, и мы постараемся все быстро уладить.
— Клянусь, я понятия не имел, что она преступница, — произнес Герстон деревянным голосом. — Хорошо, входите.
Он открыл дверь, и трое здоровяков полицейских в темно-синей форме ввалились в квартиру. На серебряных жетонах было написано: «Полиция Мысли. Третий Отдел». У одного были сержантские нашивки.
— Не возражаете, если мы войдем? — спросил сержант, постукивая толстым пальцем по лбу Герстона.
— Не возражаю, вы ведь все равно это сделаете.
Двери в сознание Герстона отворились. Трое полицейских в виртуальных черных кожаных куртках и сапогах вошли внутрь. На сапогах была грязь, на лицах застыло мрачное выражение. Несмотря на виртуальность, полицейские были явно несколько растеряны.
— Пожалуйста, поскорее! — крикнул Герстон. — Вас слишком много!
Полицейские принялись обыскивать сознание Герстона. Они сметали всяческий хлам с мнимых полок, срывали со стен портреты предков, о существовании которых он даже не подозревал. Сапоги оставляли глубокие отпечатки на розовом, чувствительном к царапинам сознании Герстона. Грубые слова полицейских клубились под потолком сознания, словно зловонные газы.
— Долго еще? — процедил Герстон сквозь зубы.
— Ничего, привыкай, — огрызнулся сержант. Раздался грохот.
— Простите, шеф, — проворчал полицейский. — Уронил кубок за достижения в гольфе.
— Ее здесь нет, — доложил второй. — Мы осмотрели все, вплоть до грязной ямы со всяким дерьмом, которую этот недоумок считает глубинами своей души. Если бы она была здесь, мы бы ее не пропустили.
— Проклятие! — выругался сержант. — Опять ушла. Ладно, зато у нас есть этот неудачник.
Полицейские вышли из сознания Герстона. На покрытом красными жилками суровом лице сержанта застыло удивленное выражение.
Герстон открыл было рот, но осекся. Все вокруг замерло в неподвижности. Затем промелькнула вспышка света.
Полицейские исчезли. Герстон шумно сглотнул, пытаясь сообразить, что все это могло значить.
И тут в его голове прозвучали слова.
— Привет! — сказал чей-то голос. — Мы прервали ваше погружение в Глубокий Синий Сон, чтобы продемонстрировать новые возможности психических приключений. Понравилось ли вам то, что вы пережили? Хотите еще? Достаточно мысленного подтверждения. Квалифицированные операторы воспримут и обработают заказ, расходы будут отнесены на вашу кредитную карточку.
«Так вот в чем дело!» — подумал Герстон, закипая от возмущения.
— Я требую встречи с ответственным лицом! — заявил он вслух.
В сознании тут же появился высокий худощавый человек в блестящих очках.
— Администратор Олсон. Чем могу быть полезен? Возникли проблемы?
— Черт бы вас всех побрал! Проблемы действительно возникли! Я не выбирал никаких психических приключений. Я всего-навсего хотел немного вздремнуть! А даже если бы и захотел, какое вы имели право присылать эту Миру, чтобы она лазила по моему сознанию? А трюк с полицейскими?!
— Позвольте посмотреть ваше досье, сэр.
Администратор отыскал карту сознания Герстона, прочел ее и поставил на место.
— Все в полном порядке, сэр. Мы располагаем вашим согласием. Это же ваша подпись?
Герстон прищурился.
— Похоже. Но я никогда не соглашался на подобное!
— Соглашались, сэр. Мне бы не хотелось вам это доказывать, тем более что вы сами подписались на наши услуги.
— Нет, уж вы докажите!
— Это произошло незадолго до вашей смерти.
— Так я умер? — прошептал Герстон.
— Разумеется.
— Но как я мог умереть?
— Всякое бывает, — пожал плечами администратор.
— Если я умер, — пробормотал Герстон, — то почему я еще здесь?
— Существует много способов продлить жизнь умершего человека.
— Я не хочу умирать! — завопил Герстон.
— Пожалуйста, успокойтесь, сэр, иначе вы разбудите остальных.
— Остальных? Каких еще остальных?
Но администратор уже ушел, и свет начал помаленьку гаснуть.
Свет в его квартире? Или в сознании? Гаснуть? Вначале ему показалось, что он действительно умирает. Затем Герстон вспомнил, что уже умер. Или ему наврали? Но если это смерть, то что последует за ней? И как все-таки убедиться в том, что он умер? Может, это продолжение очередного приключения во сне? Они бы так и поступили. Они бы так и сделали: сказали бы, что он умер, в то время как он всего лишь… всего лишь…
Герстон окончательно растерялся. Ибо началось нечто совсем уж странное.
Человекоминимум
У каждого своя песня, думал Антон Настойч. Хорошенькая девушка подобна мелодии, а бравый космонавт — грохоту труб. Мудрые старцы в Межпланетном бюро напоминают разноголосые деревянные духовые инструменты. Есть на свете гении, чья жизнь — сложный, богато инструментованный контрапункт, а есть отбросы общества, и их существование всего лишь вопль гобоя, заглушенный неутомимой дробью басового барабана.
Размышляя обо всем этом, Настойч сжимал в руке лезвие бритвы и рассматривал синие прожилки вен у себя на запястье.
Ибо если у каждого своя песня, то песню Настойча можно уподобить плохо задуманной и бездарно исполненной симфонии ошибок.
При его рождении чуть слышно зазвенели было колокольчики радости. Под приглушенный барабанный бой юный Настойч отважился пойти в школу. Он окончил ее с отличием и поступил в колледж, в привилегированную группу из пятисот учащихся, где в какой-то степени можно было рассчитывать на индивидуальный подход.
Однако Настойчу не везло от рождения. За ним тянулась непрерывная цепь мелких неприятностей — опрокинутые чернильницы, утерянные книги и перепутанные бумаги. Вещам была свойственна отвратительная привычка ломаться у него в руках, если не считать случаев, когда вещи ломали его руки. Добавьте к этому, что он переболел всеми детскими болезнями, в том числе скарлатиной, алжирской свинкой, фурункулезом, лисянкой, зеленой и оранжевой лихорадкой.
Все эти неприятности ни в коей мере не умаляли врожденных способностей Настойча, но в перенаселенном мире конкуренции на одних способностях далеко не уедешь. Нужно еще изрядное везение, а у Настойча его вовсе не было. Нашего героя перевели в обычную группу на десять тысяч студентов, где все проблемы усложнились, а шансы подхватить инфекцию повысились.
То был высокий, худой, мягкосердечный, трудолюбивый молодой человек в очках, которому (по причинам, не поддающимся анализу) врачи давно поставили диагноз «подвержен несчастным случаям». Какие бы там ни были причины, факт оставался фактом. Настойч относился к числу тех бедняг, для которых жизнь трудна до невозможности.
Большинство людей скользит по жизненным джунглям с легкостью крадущейся пантеры. Но для Настойча эти джунгли на каждом шагу кишели капканами, западнями и ловушками, ядовитыми грибами и жестокими хищниками, разверзались внезапными пропастями и разливались непреодолимыми реками. Безопасного пути нет. Все дороги ведут к беде.
Годы учения в колледже юный Настойч кое-как преодолел, невзирая на замечательный талант ломать ноги на винтовых лестницах, растягивать сухожилия, спотыкаться о тумбы, ушибать локти в турникетах, разбивать очки о зеркальные стекла окон и вообще проделывать все прочие грустные, нелепые и тягостные трюки, которые выпадают на долю людей, подверженных несчастным случаям. Он мужественно устоял перед соблазном впасть в ипохондрию и силился бороться с неудачами.
Окончив колледж, Настойч взял себя в руки и попытался вновь утвердить светлую тему надежды, некогда намеченную его дюжим отцом и нежной матерью. Под барабанную дробь и переливы струн ступил Настойч на остров Манхэттен, чтобы стать кузнецом собственного счастья. Он упорно трудился, стремясь побороть свою злую судьбу, склонность к несчастьям, и, несмотря ни на что, хотел остаться оптимистом.
Однако злая судьба брала свое. Благородные аккорды выливались в невнятное бормотание, и симфония жизни Настойча докатилась до уровня комической оперы. Работу за работой терял он в потоке испорченных диктофонов и залитых чернилами договоров, забытых карточек и перепутанных таблиц; в мощном крещендо ребер, сломанных в толкотне подземок, ступней, вывихнутых в решетках тротуаров, очков, разбитых о незамеченные углы, в череде болезней (в том числе — гепатита Д, марсианского гриппа, венерианского гриппа, синдрома пробуждения и смешливой лихорадки).
Настойч по-прежнему противился искушению стать ипохондриком. Во сне он видел космос и смельчаков с квадратными подбородками, завоевывающих новые земли, видел поселения на дальних планетах и бескрайние просторы свободных земель, где вдали от чахлых игрушечных джунглей Земли человеку воистину дано познать самого себя. Он подал заявление в Бюро межпланетных путешествий и поселений и получил отказ. Нехотя он отмахнулся от мечты и снова попытал свои силы в разных областях. Одновременно он прибегал и к психоанализу, и к гипнотическому внушению, и к гипнотическому гипервнушению, и к снятию противовнушения, но все понапрасну.
У каждой симфонии есть свой финал, а у каждого человека — свой предел. Тридцати четырех лет от роду, в три дня вылетев с работы, которую искал два месяца, Настойч распрощался с надеждами. Эту неудачу он считал заключительным, комическим, диссонирующим ударом медных тарелок — последней почестью тому, кому лучше было бы и не появляться на свет.
Получив с мрачным видом свои жалкие гроши, Настойч обменялся последним робким рукопожатием с бывшим начальником и стал спускаться на лифте в вестибюль. В его мозгу уже мелькали мысли о самоубийстве: ему чудились колеса грузовика, газовые камеры, многоэтажные здания и быстроходные реки.