— Для меня-то вы что можете сделать? — рявкнул Парети.
— Предложить глоток отличного довоенного бурбона, — ответил доктор Болл. — Средство неспецифическое, но, я бы сказал, общеукрепляющее.
— Кончай мне мозги гребать! Это не смешно! Еще что-нибудь можешь сказать, ты, специалист?
Болл, кажется, только тут заметил, что его черный юмор встречают не с бурным энтузиазмом.
— Мистер Парети, медицинская наука не признает ничего невозможного, даже прекращения биологической смерти. Но это высказывание чисто теоретическое. Мы можем делать очень многое. Мы можем положить вас в госпиталь, накачать лекарствами, подвергнуть облучению, смазывать едкими жидкостями, равно как проводить эксперименты по гомеопатии, акупунктуре и прижиганию. Но, кроме больших неудобств, результата вы не получите. На нашем нынешнем уровне знаний болезнь Эштона представляется неизлечимой и, увы, приводящей к смерти.
На последнем слове Парети громко сглотнул.
Болл неприятно улыбнулся и заметил:
— Расслабьтесь и получайте удовольствие.
— Ах ты, трупный сукин сын! — Парети в гневе шагнул к нему.
— Прошу простить за мое легкомыслие, — поспешно проговорил врач, — знаю, у меня нет чувства юмора. Я не радуюсь вашей судьбе… нет, действительно… я рад, что у меня появилась настоящая работа. Но вы, как я вижу, не слишком много знаете о болезни Эштона. Жить с ней не так и тяжело.
— Но вы только что сказали, что она приводит к смерти!
— Именно. Но к смерти приводит все, включая здоровье и саму жизнь. Вопрос в том, как долго вы проживете и как именно.
Парети вяло опустился в шведское релаксационное кресло, которое поднятием подножников превращалось в ложе для абортов.
— По-моему, вы сейчас будете читать мне лекцию, — пробормотал он, внезапно обмякнув.
— Простите. Я просто извелся от скуки.
— Ну давайте, давайте, бога ради. — Парети устало помотал рукой.
— Ну, ответ несколько неоднозначен, хотя и не без приятных сторон, — сознался Болл с энтузиазмом. — Я уже сказал, что, по моему мнению, самое типичное в этой болезни — ее нетипичность. Давайте рассмотрим ваших сиятельных предшественников. Случай первый — скончался в течение недели после заражения, предположительно от легочных осложнений…
Парети сморщился.
— Проехали, — потребовал он.
— Ах, но случай второй! — промурлыкал Болл. — Вторым случаем был Эштон, тот самый, по которому назвали заболевание. Он стал разговорчив до эхолалии[436]. В один прекрасный день он начал левитировать перед довольно большой толпой зрителей. Он висел на высоте восемнадцати футов без видимой опоры, держа перед толпой речь на загадочном языке собственного изобретения. А потом растворился в чистом воздухе, и больше о нем ничего не слышали. Оттуда и пошла болезнь Эштона. Случай третий…
— А что случилось с Эштоном? — перебил его Парети с некоторым оттенком истерии в голосе.
Болл молча развел руками.
Парети отвернулся.
— Случай третий обнаружил, что может жить под водой, но не в воздухе. Он довольно счастливо прожил два года в коралловых рифах близ Марафона во Флориде.
— А с ним-то что случилось? — осведомился Парети.
— Его прикончила стая дельфинов. Первый зафиксированный случай нападения дельфинов на человека. Мы долго удивлялись, что же он им такого сказал.
— А остальные?
— Номер четвертый на данный момент живет в сообществе Провала Озабль. Держит грибную ферму. Разбогател. За исключением облысения и потери мертвых слоев кожи (в этом ваши случаи, кажется, идентичны), мы не смогли найти никаких признаков заболевания. С грибами он обходится просто мастерски.
— Звучит неплохо. — Парети приободрился.
— Возможно. Но вот номеру пятому не повезло. Совершенно невероятная дегенерация внутренних органов, сопровождаемая наружным их ростом. Вид у него при этом был абсолютно сюрреалистический — сердце болтается слева под мышкой, кишки намотаны на талию, и тому подобное. Потом у него начали расти хитиновый экзоскелет, антенны, чешуя, перья — словно его тело не могло решить, во что же ему превратиться. Наконец оно сделало выбор — анаэробный вид дождевого червя, что довольно необычно. Последний раз его видели, когда он закапывался в песчаные дюны близ Пойнт-Джудит. Сонар следил за ним несколько месяцев, до самой Центральной Пенсильвании.
Парети передернуло.
— Там он помер?
Болл снова молча развел руками:
— Мы не знаем. Может быть, он лежит там в норе, неподвижный, высиживает партеногенетические яйца невообразимого нового вида. Или перешел в предел всех скелетных форм — в мертвый, неразрушимый камень.
Парети сжал безволосые руки и по-детски вздрогнул.
— Го-осподи, — прошептал он, — ничего себе перспективочка. Только об этом всю жизнь и мечтал.
— Ваш конкретный случай может оказаться приятным, — осмелился вставить Болл.
Парети глянул на него с неприкрытой злобой:
— Ну ты, непрошибаемый ублюдок! Сидишь тут под водой и хохочешь до колик, пока говно жрет какого-нибудь парня, которого ты в жизни не видел. Как ты развлекаешься, интересно — тараканов жаришь и их вопли слушаешь?
— Не вините меня, мистер Парети, — монотонно проговорил врач. — Вы выбрали себе работу, не я. Вам сообщили о риске…
— Мне сказали, что подхватить говенную заразу почти невозможно; все это было в контракте мелкими буквами, — встрял Парети.
— …Но вам сообщили о риске, — настаивал Болл. — И вы получали премиальные за риск. Вы не жаловались ни разу за те три года, что деньги рекой лились на ваш счет, так не нойте теперь. Это просто непристойно. Зарабатывали вы примерно в восемь раз больше, чем я. На эти деньги вы можете неплохо утешиться.
— Да, премиальные я получал, — рыкнул Парети, — а теперь я их отрабатываю! Компания…
— Компания, — подбирая слова, произнес Болл, — ни за что не отвечает. Следовало читать то, что в контракте стоит маленькими буковками. Но вы правы: вы действительно отрабатываете свои премиальные. По сути дела, вам платили, чтобы вы подверглись риску заразиться редкой болезнью. Вы играли на деньги Компании в азартную игру — подхватите Эштона или нет? Играли и, к сожалению, кажется, проиграли.
— Я не вашего сочувствия ищу, — ядовито заметил Парети, — которого, кстати, и нет. Я ищу профессионального совета, за который вам платят — по-моему, переплачивают. Я хочу знать, что мне делать… и чего ожидать.
Болл пожал плечами:
— Ожидать неожиданного, конечно. Вы ведь только шестой случай. Четкой закономерности до сих пор не установлено. Болезнь эта так же многолика, как и ее возбудитель… говно. Единственное, что есть общего… и я не уверен, что это можно назвать общим…
— Кончай вокруг да около ходить, твою мать! Колись!
Болл поджал губы. Он явно собирался довести Парети до точки кипения.
— Общий элемент таков: происходит радикальное изменение взаимоотношений между жертвой и внешним миром. Трансформации могут быть органическими, вроде роста наружных органов и функциональных жабр, или неорганическими, наподобие левитации.
— А что с номером четвертым? Он же вроде здоров и с ним все в порядке?
— Не совсем в порядке. — Врач нахмурился. — Его отношение к грибам я назвал бы извращенной любовью. Можно добавить, взаимной. Некоторые исследователи полагают, что он сам стал разумным грибом.
Парети начал грызть ногти. В глазах его вспыхнуло безумие.
— Ну неужели нет никакого средства, ну хоть чего-нибудь?!
Болл воззрился на Парети с плохо скрываемым отвращением:
— Слезы и сопли вам точно не помогут. Да, наверное, и ничто не поможет. Сколько я понимаю, номер пятый пытался сдерживать развитие болезни силой воли, концентрацией… и всей прочей шарлатанщиной.
— Помогло?
— Ненадолго — возможно. Не могу быть уверенным. В любом случае это всего лишь догадка — болезнь все равно его сожрала.
— Но это возможно?
Болл фыркнул:
— Да, мистер Парети, возможно.
Он покачал головой, будто поверить не мог, что слышит такое.
— Помните, что ни один из случаев не похож на предыдущий. Не знаю, каких радостей вам стоит ожидать, но что бы это ни было… это определенно будет необычно.
Парети встал:
— Я с ним буду драться. Оно не сожрет меня, как остальных.
На лице Болла отразилось омерзение.
— Сомневаюсь, Парети. Я не встречался с остальными, но, сколько я могу судить по записям, духом они были куда сильнее вас.
— Почему? Потому что я потрясен?
— Нет, потому что вы слизняк.
— Ты тоже не больно похож на сострадательную мамочку!
— Я не собираюсь изображать скорбь оттого, что вы подхватили Эштона. Вы делали ставку — и продулись. Кончайте ныть.
— Вы это уже говорили, доктор Болл.
— И повторю!
— Это все?
— С моей стороны все, это точно, — фальшиво пропел Болл. — А вот для вас — далеко не все.
— Вы уверены, что не хотите мне больше ничего сказать?
Болл кивнул с неудержимой ухмылкой медицинского зомби. Он даже не успел убрать усмешку, когда Парети быстро шагнул к нему и врезал кулаком ему под ложечку — чуть пониже сердца. Глаза Болла выступили из орбит почти как говно, а лицо сменило три оттенка серого, прежде чем сравняться цветом с лабораторным халатом. Парети поддержал его левой рукой под подбородок, а правой нанес короткий прямой удар в нос.
Болл замахал руками и упал спиной на стеклянный шкафчик с инструментами. Стекло с треском лопнуло, и Болл соскользнул на пол, все еще в сознании, воющий от боли. Он пялился на Парети, пока тот разворачивался к дверям. Сборщик обернулся через плечо, и лицо его в первый раз с той минуты, как он вошел в лазарет, осветила улыбка.
— Херовые у вас манерочки, док, — сказал он и только тогда вышел.
Согласно закону ему давался час, чтобы покинуть «Техас-Тауэр». Он получил последний чек — зарплату за последнюю девятимесячную смену. К зарплате полагалось приличное выходное пособие. Хотя все знали, что болезнь Эштона не заразна, но, когда направлявшийся к выходному шлюзу Парети проходил мимо Пегги Флинн, она грустно глянула на него и попрощалась, однако поцеловать себя не позволила. Вид у нее был застенчивый.