Земляки жили тесно на пятом этаже старого дома. Для гостя уже было выкроено местечко.
Рассказы земляков о нужде и злоключениях, о днях, когда на обед лишь хлеб да яблоки, не обескуражили его.
Издали доносился грохот надземной железной дороги, за окном закрывали небо дома необыкновенной высоты. По дороге сюда, на Бродвее, он видел господ в цилиндрах, дымящих сигарами, и крикливых чистильщиков сапог — явных кандидатов в миллионеры. Все как в книжках.
Прошла неделя. Странно, что у него не появилась мозоль на языке от непрерывного повторения единственной фразы:
— Добрый день, не найдется ли у вас какой-нибудь работы?
Месяц спустя Владимиров вернулся в Кастл-Клинтон, который счастливо миновал в день приезда. Там за плату подыскивали работу для переселенцев. Ему повезло: токарной мастерской требовались умелые руки.
Владельцу он понравился:
— Только условие: вы должны купить за свои деньги хорошие инструменты. Идет?
Несколько недель работы поправили дела. Но однажды утром, придя в знакомый квартал, Владимиров увидел своих новых товарищей, толпившихся возле дымящихся головешек: ночной пожар уничтожил мастерскую. В огне погибли и инструменты. Значит, опять искать и просить…
Попробовал Владимиров точить на старом токарном станке игрушки — прогорел, никто не покупал его изделий. Настали голодные дни. А не двинуть ли на юг, скажем, во Флориду? Уж если голодать, так лучше в тепле. И после небольшого прощального «бизнеса» — продажи зимней одежды — Владимиров покинул Нью-Йорк.
Во Флориде Владимиров рубил дрова для католического монастыря — ему дали работу после того, как он солгал, будто его сестра набожнейшая католичка; батрачил на ферме без денег, за хлеб; сортировал раковины на устричных отмелях Мексиканского залива; мостил дорогу, клал кирпичи на стройке паровой мельницы.
И попутно открывал для себя Америку. Здесь, на юге страны, записал он, «белые сходились в одном: в ненависти к черным». Волгарь поселился в домике у негра — белые стали смотреть на него с презрением и злобой. Но и босс-негр отказал ему, как белому, едва появился подходящий черный работник.
Во время погрузки корабля Владимиров, поскользнувшись, упал в глубокий трюм. Его оттащили в сторону и оставили лежать с разбитым лицом и грудью: никто не смел прерывать работу, боясь босса. Лишь вечером грузчики снесли товарища в лодку и перевезли на берег.
Он пролежал в каморке девять дней. На десятый, прихрамывая, поплелся искать работу. Ему бы чего полегче, пока не окрепнет, но нашлось лишь место в негритянской артели, грузившей доски.
Русского расспрашивали, есть ли черные в его стране и как к ним относятся белые.
— Вы видите, что здесь нас ненавидят, — сказал черный грузчик.
А другой добавил с неприязнью, по-своему истолковав библейскую легенду:
— Первые люди были черными, потому что бог создал их из земли. Но когда Каин, сын Адама и Евы, убил своего брата Авеля, то побелел от страха. От него и пошли белые.
Владимировым по-прежнему владело желание путешествовать, смотреть, как люди живут в Америке, и, скопив денег на билет, он поднялся по трапу парохода, направляющегося в Новый Орлеан.
*
Я не раз перечитывал главу книги «Русский среди американцев», посвященную этому городу. Беглое, сухое перечисление некоторых достопримечательностей — и все. Но ведь ходил же Владимиров по Новому Орлеану? Конечно:
«Гуляя по городу и возвращаясь домой, я каждый раз выбирал все новые улицы и замечал, где какие работы производятся. Теперь, по памяти, направляю свой путь к строящимся зданиям и прошу работы; мне везде отказывают».
Здесь, вероятно, ключ ко всей главе. Он ходил по городу, однако почти не видел его. Он не разглядывал достопримечательности, он искал работу, любую работу, с любой оплатой — и не находил. Казалось, нашего путешественника уже должны были бы закалить неудачи. Однако Новый Орлеан повернулся к нему спиной с первого дня.
Бедняга перепробовал все и стороной обходил лишь порт, где в ожидании работы «оборванные негры нескончаемой вереницей унизывали берег». В порту еще не остыли страсти после дикой, кровавой драки между белыми и черными. Двое поссорились при найме на разгружавшийся корабль — и в ударах ножей разрядилась взаимная ненависть.
Когда Владимиров покидал Новый Орлеан на палубе парохода «Бисмарк», идущего вверх по Миссисипи — по реке, о которой столько мечтал на волжских берегах, — в кармане у него оставалось два доллара. Их украли на второй день плавания.
А плыть до Сент-Луиса надо было восемь дней.
Его путевые впечатления: «Сама Миссисипи до того грязна, что, употребляя ее воду, можно заболеть… Плавучая фотография, кочующие рыболовы, лодка с эмигрантами и домашним скарбом да изредка плот — вот и все, что оживляло воды «отца рек», кроме пароходов, попадающихся не каждый день… Восьмидневный переезд на «Бисмарке» частенько напоминал мне Волгу, но менее населенную, менее оживленную».
Скупо… Между тем Новый Орлеан и Миссисипи стоят того, чтобы вспомнить кое-что об их прошлом, а затем поговорить и о настоящем.
Я прожил в Новом Орлеане несколько дней и бродил по городу до тех пор, пока держали ноги. С темнотой в его современных кварталах плясали, кувыркались огни нахально-броской рекламы. Но в боковых улочках, как и в прошлом веке, бледно светились газовые фонари.
Может, только Новый Орлеан, один среди крупных городов Америки, сумел до сегодняшнего дня сохранить свое лицо, свою старину и традиции. Не уступил железобетонному напору небоскребов на кварталы уютных особняков, защитил их законом. И туристы собираются сюда, чтобы подышать воздухом прошлого.
Длинная, терпеливая очередь выстраивалась возле домика, одно окно которого было прикрыто ставнем, тогда как сквозь мутные стекла другого различались потные лица сидящих прямо на полу зрителей. Вернее, слушателей. Здесь играл джаз. Один из очень старых джазов с очень старыми, даже дряхлыми неграми-музыкантами. Именно здесь все и начиналось. Отсюда пошла по свету джазовая музыка. Новый Орлеан — ее родина.
В старой части города сохранился стиль испанских и французских колоний. На балконах — железные литые решетки, с крыш свисают железные же украшения, тонкие и причудливые, словно кружева. Ну так и кажется, что под балконом вот-вот появятся музыканты и польется серенада, а сквозь деревянные жалюзи на окнах будут наблюдать за происходящим внимательные глаза.
Повсюду внутренние дворики, конюшни, превращенные в гаражи, но так, чтобы это вовсе не было заметно, оливковые деревца, посаженные у крыльца, — символ гостеприимства.
Я жалел, что Владимиров привел сравнительно мало примет того, прежнего Нового Орлеана. Но почти все, о чем он упоминал, сохранилось, даже фонтан, построенный во время эпидемии желтой лихорадки. Как и сто лет назад, покойников здесь не зарывают в землю, обильно пропитанную водой, а хоронят над землей, в погребальных камерах. Как и сто лет назад, город, по крайней мере внешне, чтит тех, кто сражался за сохранение рабства: на высоченной колонне — памятник генералу Ли, командовавшему армией южан. Есть памятники мятежникам, пытавшимся силой вернуть старые порядки после решающей победы Севера. Возле моего отеля две старые пушки — будьте уверены, что из них палили по северянам…
А хотите вспомнить кое-что из истории города и штата Луизиана, на территории которого он находится, — загляните в музей восковых фигур. Фигуры — в человеческий рост, они в костюмах былых эпох и воскрешают давние события.
Новый Орлеан в начале XVIII века основали французы. Менее чем через полвека он перешел вместе с Луизианой к испанцам, потом французы восстановили свою власть.
В витрине — две скромно одетые девицы с небольшими сундучками. Точно известно, что в сундучках — по два платья, не больше. С таким приданым Франция отправляла в заокеанские колонии невест из бедных семей. Корабль с невестами причалил в гавани Нового Орлеана летом 1752 года.
Но кто это восседает в небольшой медной ванне? Наполеон. В столь неподходящем месте будущий император 7 апреля 1803 года совершает торговую сделку: по весьма сходной цене продает Луизиану американцам.
И вот уже американский Новый Орлеан. Аукцион, распродажа рабов. Тут и живой товар, и покупатели. Цены божеские: от полутора доллара за человека.
Особенно заинтересовала меня витрина, изображавшая сцену на пароходе «Миссури». Карточный стол, разбросанная колода карт. В руках одного игрока небольшой пистолет. Пуля только что поразила другого, пятно крови расплывается по белизне сорочки.
Расправу с пароходным шулером видит человек в белом костюме, лицо которого известно всему миру. Возможно, он услышал звук выстрела и вошел, оставив незапертой дверь.
Этот человек — великий Марк Твен, бывший лоцман Сэмюэл Клеменс, не один год плававший по Миссисипи. Он-то прекрасно знал судовые нравы!
Экскурсовод музея уверял меня, что Марк Твен действительно стал свидетелем убийства шулера на пароходе возле Нового Орлеана. Это произошло тогда, когда он был уже знаменитым писателем и путешествовал инкогнито по любимой реке. Но его, конечно, узнали старые друзья, лоцманы и капитаны.
Мне здорово повезло: я в наши дни прошел по Миссисипи на таком же точно пароходе, какие водил в свое время лоцман Клеменс. Пароход строили по особому заказу. Он называется «Марк Твен». У него две высоченные черные трубы впереди рубки и большое гребное колесо за кормой.
Пассажиры сели на него в гавани Нового Орлеана. Не знаю, как у других, а у меня было ощущение праздника. Возле причалов стояли морские суда — они поднимаются сюда вверх по глубоководной Миссисипи, — в гавани носились быстроходные катера, от берега к берегу сновали паромы, забитые автомашинами. Но это был суетливый двадцатый век. А я находился на островке девятнадцатого.
Ударил судовой колокол. Колесо за кормой начало медленно вращаться, взбивая темно-бурую пену. «Марк Твен» вышел на середину реки.
В прошлом веке на Миссисипи пароходство процветало. Потом суда одно за другим оказались на приколе. Им трудно было конкурировать с железными дорогами. Затем пассажирский вагон уступил место автомобилю. В наши дни многие американцы ни разу в жизни не ездили не только на речных пароходах, но и в поездах дальнего следования.