– Да, пожалуй, что так.
– Во всяком случае, мы можем принять это как рабочую гипотезу. Тогда предположим, что в обоих случаях там горело некое вещество, вызывающее странный токсический эффект. Что ж, отлично. В первом случае – с семьей Тридженнисов – это вещество положили в камин. Окно было закрыто, но ядовитые пары, естественно, в определенной степени уходили в дымоход. Поэтому действие яда оказалось слабее, чем во втором случае, когда у паров не было выхода. Это видно по результатам: в первом случае была убита только женщина как более уязвимое существо, а у мужчин временно или навсегда наступило умопомешательство, что, очевидно, является первой стадией отравления. Во втором случае результат достигнут полностью. Таким образом, факты как будто подтверждают теорию яда, который выделяется при сгорании некоего вещества.
Следуя этой цепочке рассуждений, я, разумеется, рассчитывал найти в комнате Мортимера Тридженниса некоторые остатки этого вещества. По всей видимости, их надо было искать на слюдяной полке или дымозащитном кожухе лампы. Естественно, там оказались хлопья сажи, а по краям – кайма коричневого порошка, который не успел сгореть. Как вы видели, половину этого порошка я соскоблил и положил в конверт.
– Почему же только половину, Холмс?
– Препятствовать работе официальной полиции не в моих правилах, Уотсон. Я оставил им все улики, которые нашел. Яд все еще остается на абажуре – если им хватит сообразительности его найти. А теперь, Уотсон, зажжем нашу лампу. Тем не менее, мы примем меры предосторожности и, чтобы не допустить преждевременной гибели двух достойных членов общества, откроем окно, а вы садитесь возле него в кресло – если только, как здравомыслящий человек, не откажетесь принять участие в опыте. О, кажется, вы решили не отступать? Не зря я всегда верил в вас, дорогой Уотсон! Это кресло я поставлю напротив вас, так что мы окажемся лицом друг к другу и на одинаковом расстоянии от яда. Дверь оставим полуоткрытой. Теперь мы сможем наблюдать друг за другом, и, если симптомы окажутся угрожающими, опыт следует немедленно прекратить. Надеюсь, все ясно? Итак, я вынимаю из конверта порошок или то, что от него осталось, и кладу на горящую лампу. Готово! Теперь, Уотсон, садитесь и ждите.
Ждать пришлось недолго. Едва я уселся, как почувствовал тяжелый, приторный, тошнотворный запах. После первого же вдоха рассудок перестал мне подчиняться. Перед глазами закружилось густое черное облако, и я внезапно почувствовал, что в этом облаке, пока что незримом, но готовом поразить мои смятенные чувства, таится все самое ужасное, чудовищное и порочное, что только есть на свете. Кружась и колыхаясь в этом черном тумане, смутные призраки возвещали неизбежное появление ужасного существа, одна лишь тень которого погубит мою душу. Я похолодел от ужаса. Волосы встали дыбом, глаза выкатились из орбит, рот широко открылся, а язык стал как ватный. В голове так шумело, что казалось, будто мозг вот-вот разлетится вдребезги. Я попытался крикнуть, но, услышав донесшееся откуда-то издалека хриплое карканье, с трудом сообразил, что это мой собственный голос. В ту же секунду, отчаянным усилием прорвав зловещую пелену отчаяния, я увидел перед собой лицо Холмса – белую маску, искривленную гримасой ужаса; точно такое же выражение я недавно видел на лицах умерших. Эта зловещая картина на секунду принесла мне просветление и придала сил. Я вскочил с кресла, обхватил Холмса и мы вместе, шатаясь, потащились к выходу, а потом упали на траву и лежали там бок о бок, чувствуя, как яркие солнечные лучи рассеивают сковавший нас ужас. Он медленно исчезал из наших душ, подобно утреннему туману, пока к нам окончательно не вернулся рассудок, а с ним и душевный покой. Мы сидели на траве, вытирая холодный пот, и с тревогой смотрели друг на друга, отмечая последние следы опасного эксперимента.
– Честное слово, Уотсон, – нетвердым голосом сказал наконец Холмс, – я ваш должник. Примите мои извинения и благодарность. Непростительно было ставить подобный опыт даже на самом себе, и вдвойне непростительно вмешивать в него друга. Поверьте, я искренне об этом сожалею.
– Вы же знаете, – с чувством ответил я, тронутый небывалой сердечностью Холмса, – что для меня помогать вам – величайшая радость и привилегия.
Тут он снова заговорил своим обычным, полушутливым-полускептическим тоном.
– И все-таки, дорогой Уотсон, сводить себя с ума было излишне, – сказал он. – Конечно, беспристрастный наблюдатель наверняка заявил бы, что мы сошли с ума еще до этого, раз уж решились на проведение столь безрассудного опыта. Признаться, я никак не ожидал, что эффект может оказаться таким внезапным и сильным. – Бросившись в коттедж, он вынес на вытянутой руке горящую лампу и швырнул ее в заросли ежевики. – Пусть комната немного проветрится. Ну, Уотсон, теперь, надеюсь, у вас нет никаких сомнений в том, как произошли обе эти трагедии?
– Ни малейших.
– Однако причина так же непонятна, как и раньше. Пойдемте в беседку и там все обсудим. У меня до сих пор в горле першит от этой гадости. Пожалуй, следует признать: все факты указывают на то, что в первом случае преступником был Мортимер Тридженнис, хотя во втором он же оказался жертвой. Прежде всего, нельзя забывать, что в семье произошла ссора, а потом наступило примирение. Неизвестно, насколько серьезной была ссора и насколько искренним – примирение. Тем не менее, этот Мортимер Тридженнис с его лисьей мордочкой и поблескивающими из-под очков хитрыми глазками-бусинками кажется мне человеком довольно-таки злопамятным. Далее, помните ли вы, что именно он сообщил нам о чьем-то присутствии в саду, чем на время отвлек наше внимание от истинной причины трагедии? Чтобы навести нас на ложный след, у него был определенный мотив. Наконец, если не он бросил порошок в камин, когда выходил из комнаты, то кто же это сделал? Ведь все произошло сразу после его ухода. Если бы появился новый гость, семья, конечно, встала бы из-за стола. Кроме того, в тихом Корнуолле после десяти вечера в гости не ходят. Итак, все факты свидетельствуют, что преступником был Мортимер Тридженнис.
– Значит, он покончил с собой!
– Да, Уотсон, на первый взгляд такое предположение кажется вполне возможным. Человека, взявшего грех на душу и погубившего собственную семью, угрызения совести могли довести до попытки самоубийства. Тем не менее, против этой версии имеются кое-какие веские доводы. К счастью, в Англии есть человек, который все об этом знает, и я позаботился о том, чтобы сегодня же мы услышали нужные факты из его собственных уст. А-а! Он пришел немного раньше времени. Проходите сюда, мистер Стерндейл! Мы проводили в доме химический опыт, и теперь наша комната не годится для приема такого выдающегося гостя.
Я услышал стук садовой калитки, и на дорожке показалась величественная фигура знаменитого исследователя Африки. Развернувшись, он с некоторым удивлением направился к неказистой беседке, в которой мы сидели.
– Вы посылали за мной, мистер Холмс? Я получил вашу записку около часа назад и вот пришел, хотя совершенно непонятно, почему я должен приходить по вашему вызову.
– Вероятно, мы проясним этот момент в ходе нашей беседы, – сказал Холмс. – А пока я очень признателен вам за то, что вы соизволили прийти. Простите за этот неформальный прием на открытом воздухе, но мы с моим другом Уотсоном чуть было не добавили новую главу к «Корнуоллскому ужасу», как это называют газеты, и поэтому предпочитаем теперь чистую атмосферу. Может, так даже лучше – ведь мы сможем разговаривать, не опасаясь чужих ушей, поскольку это дело касается вас лично, причем самым интимным образом.
Путешественник вынул изо рта сигару и сурово уставился на моего компаньона.
– Решительно не понимаю, сэр, – сказал он, – какое дело может касаться меня лично, причем самым интимным образом.
– Убийство Мортимера Тридженниса, – ответил Холмс.
На секунду я пожалел о том, что при мне нет оружия. Лицо Стерндейла побагровело от ярости, глаза засверкали, вены на лбу вспухли, как веревки и, стиснув кулаки, он бросился к моему компаньону. Но тотчас остановился и отчаянным усилием воли вновь обрел ледяное спокойствие, в котором, возможно, таилась даже большая опасность, чем в прежней яростной вспышке.
– Я так долго жил среди дикарей, вне закона, – сказал он, – что привык сам устанавливать для себя законы. Не забывайте об этом, мистер Холмс, так как я не хочу вам навредить.
– Да и я не хочу вам навредить, доктор Стерндейл. Иначе с учетом того, что я знаю, я послал бы не за вами, а за полицией.
Стерндейл сел, тяжело дыша – возможно, впервые за всю богатую приключениями жизнь его сразил благоговейный страх. Противостоять спокойной уверенности Холмса было совершенно невозможно. Наш гость немного помедлил, возбужденно сжимая и разжимая огромные кулаки.
– Что вы имеете в виду? – наконец спросил он. – Если вы пытаетесь меня запугать, мистер Холмс, то не на того напали. Давайте не будем ходить вокруг да около. Что вы имеете в виду?
– Что ж, я вам об этом расскажу, – ответил Холмс. – Почему? Потому что надеюсь, что вы ответите откровенностью на откровенность. Дальнейшие мои действия полностью зависят от того, как вы будете защищаться.
– Защищаться?
– Да, сэр.
– От чего же?
– От обвинения в убийстве Мортимера Тридженниса.
Стерндейл вытер лоб носовым платком.
– По-моему, вы выходите в тираж, – сказал он. – Неужели своими успехами вы обязаны такому чудовищному блефу?
– Это вы блефуете, а не я, доктор Стерндейл! – грозно сказал Холмс. – Вот некоторые из фактов, на которых основаны мои выводы. Насчет вашего возвращения из Плимута в то время, как часть имущества отправилась в Африку, скажу только, что именно этот факт натолкнул меня на мысль принять вас в расчет при реконструкции этой драмы…
– Я вернулся, поскольку…
– Я выслушал ваши объяснения и нахожу их неубедительными. Оставим это. Потом вы пришли узнать, кого я подозреваю. Я отказался отвечать. Тогда вы пошли к дому священника, подождали там снаружи, а потом вернулись в свой коттедж.