– Откуда вы это знаете?
– Я за вами следил.
– Я никого не заметил.
– Не удивительно. Ночью вы не спали, обдумывая план, который ранним утром привели в исполнение. Едва рассвело, вы вышли из дома и положили в карман красноватый гравий из кучи возле ваших ворот.
Стерндейл вздрогнул и с изумлением взглянул на Холмса.
– Потом вы быстро пошли к дому священника. Кстати, на вас были те же теннисные туфли с рифленой подошвой, что и сейчас. Там вы прошли через сад, перелезли через боковую ограду и оказались прямо под окнами Тридженниса. Было уже совсем светло, но в доме еще спали. Вы достали из кармана несколько пригоршней гравия и бросили их в окно второго этажа.
Стерндейл вскочил на ноги.
– Да вы сущий дьявол! – воскликнул он.
Холмс улыбнулся.
– Две-три пригоршни, и Тридженнис подошел к окну. Вы знаком предложили ему спуститься вниз. Он поспешно оделся и спустился в гостиную. Вы влезли туда через окно. Между вами состоялся разговор – весьма короткий – во время которого вы расхаживали по комнате взад-вперед. Потом вы вылезли из окна, закрыв его за собой, и встали на лужайке, покуривая сигару и наблюдая за происходящим. Когда Мортимер Тридженнис умер, вы ушли тем же путем, что и пришли. А теперь, доктор Стерндейл, чем вы оправдаете свое поведение и каковы мотивы ваших поступков? Если вы станете увиливать от ответа или хитрить, я вам гарантирую, что сразу же передам дело в руки полиции.
Еще во время обвинительной речи Холмса лицо нашего гостя стало пепельно-серым. Теперь он закрыл лицо руками и погрузился в глубокое раздумье. Затем внезапно вынул из нагрудного кармана фотографию и бросил ее на грубо сколоченный стол.
– Вот почему я это сделал, – сказал он.
Это был портрет очень красивой женщины. Холмс склонился над ним.
– Бренда Тридженнис, – сказал он.
– Да, Бренда Тридженнис, – повторил наш гость. – Долгие годы я любил ее. Долгие годы она любила меня. Вот почему я стал затворником в Корнуолле. Только здесь я был вблизи единственного дорогого мне существа. Я не мог на ней жениться, потому что у меня есть жена – она оставила меня много лет назад, но, к несчастью, английские законы не позволяют мне развестись. Бренда ждала много лет. Много лет ждал и я. И вот чего мы дождались! – гигантское тело Стерндейла содрогнулось от рыданий, и он судорожно схватился рукой за горло. С усилием овладев собой, он продолжил: – Нашу тайну мы доверили священнику. Он может рассказать вам, каким она была ангелом. Вот почему он телеграфировал мне в Плимут, и я вернулся. Неужели я мог думать о багаже, об Африке, когда узнал, какая судьба постигла мою любимую! Вот вам и разгадка моего поведения, мистер Холмс.
– Продолжайте, – сказал мой друг.
Доктор Стерндейл вынул из кармана бумажный пакетик и положил его на стол. От руки на пакетике было написано «Radix pedis diaboli» и ниже, на красной этикетке, «Яд». Он подтолкнул пакетик ко мне.
– Насколько я знаю, вы врач. Вы когда-нибудь слышали об этом препарате?
– Корень дьяволовой ноги? Нет, я никогда о нем не слышал.
– Это не умаляет ваших профессиональных знаний, – сказал он, – ибо в Европе нет других подобных образцов, не считая того, что хранится в лаборатории в Буде. Он пока не описан ни в фармакопее, ни в литературе по токсикологии. Своей формой этот корень напоминает ногу – не то человеческую, не то козлиную, вот почему ботаник-миссионер и дал ему такое причудливое название. В некоторых районах Западной Африки знахари пользуются им для «божьего суда» и держат в секрете. Этот образец я добыл при самых необычных обстоятельствах возле реки Убанги. – С этими словами он развернул пакетик, и мы увидели кучку рыжевато-бурого порошка, похожего на нюхательный табак.
– Дальше, сэр! – строго сказал Холмс.
– Я расскажу вам, мистер Холмс, обо всем, что произошло, – вы сами уже знаете так много, что в моих же интересах сообщить вам все до конца. Я уже упоминал о родстве с семейством Тридженнисов. Ради сестры я поддерживал дружбу с братьями. После семейной ссоры из-за денег этот Мортимер поселился отдельно, но потом все как будто уладилось, и я встречался с ним так же, как и с остальными. Он был хитрым и коварным интриганом, и по ряду причин я ему не доверял, но у меня не имелось оснований для ссоры.
Как-то, недели две назад, он зашел ко мне в коттедж, и я показал ему кое-что из своих африканских диковин. Среди прочего я продемонстрировал ему этот порошок и рассказал о его странных свойствах – о том, как он возбуждает мозговые центры, контролирующие чувство страха, и как несчастные туземцы, которым жрец племени назначает это испытание, либо умирают, либо сходят с ума. Я также упомянул, что европейская наука бессильна обнаружить действие порошка. Не могу сказать, когда он взял его, потому что я не выходил из комнаты, но надо думать, это произошло, пока я отпирал шкафы и рылся в ящиках. Хорошо помню, что он забросал меня вопросами о том, сколько нужно этого порошка и как быстро он действует, но я не мог предположить, что он преследует какие-то личные цели.
Я вспомнил об этом только тогда, когда в Плимуте меня догнала телеграмма священника. Негодяй Тридженнис рассчитывал, что я уже буду в море, ничего не узнаю и на многие годы затеряюсь в дебрях Африки. Но я сразу вернулся. Разумеется, как только я услышал подробности, я сразу понял, что он воспользовался моим ядом. Тогда я пришел к вам узнать, нет ли другого объяснения. Но его и быть не могло. Я был убежден, что убийца – Мортимер Тридженнис: он знал, что если остальные члены его семьи помешаются, он сможет полновластно распоряжаться их общей собственностью. Поэтому ради денег он воспользовался порошком из корня дьяволовой ноги, лишил рассудка братьев и убил Бренду – единственную, кого я любил, и единственную, которая любила меня. Вот в чем заключалось его преступление. Каким же должно было стать наказание?
Обратиться в суд? Но какие у меня доказательства? Конечно, факты неоспоримы, но поверят ли деревенские присяжные такой фантастической истории? Может, да, а может, и нет. Но я не мог рисковать. Душа моя жаждала мести. Я уже говорил вам, мистер Холмс, что большую часть своей жизни провел вне закона и в конце концов сам стал устанавливать для себя законы. Я твердо решил, что Мортимер должен разделить судьбу своих родных. Если бы это не удалось, я расправился бы с ним собственноручно. Во всей Англии не найдется человека, который ценил бы свою жизнь меньше, чем я.
Теперь я рассказал вам все. Об остальном вы уже знаете. Действительно, после бессонной ночи я рано вышел из дому. Предполагая, что разбудить Мортимера будет нелегко, я набрал камешков из кучи гравия, о которой вы упоминали, и бросил в его окно. Он сошел вниз и впустил меня через окно гостиной. Я обвинил его в преступлении. Я сказал, что перед ним его судья и палач. Увидев мой револьвер, негодяй рухнул в кресло как подкошенный. Я зажег лампу, насыпал на нее порошок и, выйдя из комнаты, стал снаружи возле окна, готовый пристрелить его, если бы он попытался бежать. Через пять минут он умер. Боже, как он мучился! Но сердце мое оставалось твердым, как кремень, поскольку он испытал то же самое, что и моя ни в чем не повинная любимая женщина. Вот и все, мистер Холмс. Возможно, если бы вы любили, то сделали бы то же самое.
Как бы то ни было, я в ваших руках. Делайте все, что сочтете нужным. Как я уже сказал, нет такого человека, который бы меньше меня боялся смерти.
Холмс долго молчал.
– Что вы собирались делать дальше? – наконец спросил он.
– Я хотел навсегда остаться в Центральной Африке. Моя работа проделана лишь наполовину.
– Поезжайте и занимайтесь своей работой, – сказал Холмс. – Во всяком случае, я не собираюсь вам мешать.
Доктор Стерндейл поднялся во весь свой огромный рост, торжественно поклонился и вышел из беседки. Холмс закурил трубку и протянул мне кисет.
– Надеюсь, этот дым покажется вам более приятным, – сказал он. – Думаю, вы согласитесь, Уотсон, что нам не следует вмешиваться в это дело. Мы вели частное расследование, и наши действия должны быть соответствующими. Вы ведь не осуждаете этого человека?
– Конечно, нет, – ответил я.
– Я никогда не любил, Уотсон, но если бы мою любимую постигла подобная судьба, возможно, я поступил бы так же, как наш не подчиняющийся законам охотник на львов. Кто знает?
Ну что же, Уотсон, я не стану обижать вас и объяснять очевидное. Отправным пунктом моего расследования, был, конечно, гравий на подоконнике. В саду священника ничего подобного не оказалось. Лишь заинтересовавшись доктором Стерндейлом и его коттеджем, я понял, откуда взялся гравий. Горящая средь бела дня лампа и остатки порошка на абажуре были следующими звеньями этой совершенно ясной цепи. А теперь, дорогой Уотсон, давайте выбросим из головы эту тему и с чистой совестью вернемся к изучению халдейских корней, которые, несомненно, можно проследить в корнуоллской ветви великого кельтского языка.
Его прощальный поклон
Было девять часов вечера второго августа – самого страшного августа во всей истории человечества. Казалось, на землю, погрязшую в скверне, уже обрушилось Божье проклятие – царило пугающее затишье, и душный, неподвижный воздух был полон томительного ожидания. Солнце давно село, но далеко на западе, у самого горизонта, рдело, словно разверстая рана, кроваво-красное пятно. Вверху ярко сверкали звезды, внизу поблескивали в бухте корабельные огни. На садовой дорожке у каменной ограды беседовали два немца – личности примечательные; за их спиной стоял дом, длинный, приземистый, со множеством фронтонов во все стороны. Немцы смотрели на широкую гладь берега у подножия величественного мелового утеса, на который четыре года назад опустился, как перелетный орел, господин фон Борк, один из собеседников. Они говорили вполголоса, тесно сблизив головы. Горящие кончики их сигар снизу можно было принять за огненные глаза выглядывающего из тьмы злого демона, исчадия ада.