В ответ он услышал кваканье лягушек, всплеск рыбы, крик разбуженной выпи.
— Ни за что…
Винца ударил вороного каблуками, словно можно было убежать от самого себя. Высоким фонтаном взметнулась вода, конь помчался длинными скачками, ветер сильно, до слез ударил в глаза. Тихое бегство мимо дозревающих подсолнухов, мимо заборов, дальше от владений бдительных собак.
Неотвратимое, как падение с колокольни или что-то похожее, что также нельзя остановить. Стыд, покорность, страх, крик ужаса. Дорога, озаренная пылающим ликом.
Конь несся галопом, длинными скачками кромсая бессилие мыслей, бессилие слов, сказанных некстати, бессилие превратно понятых поступков.
Ночной сторож Шпиготек никогда не спал на своем посту. Просто он поудобнее располагался в мягком кресле, брал в руки «Сельскохозяйственную газету» и закрывал глаза, чтобы лучше слышать.
Зеленые ворота нараспашку, комета фонаря с хвостом обезумевших комаров и ночных мотыльков. Где-то во тьме двора собака подкарауливает крысу.
Винца напряженно щурил глаза, словно, возвращаясь под утро с гулянки, пытался тихонько проскользнуть мимо спящей матери. Стук копыт по камням поднял бы и мертвого. К счастью, Шпиготек просто спал.
Вороной резво бежал к открытым дверям конюшни. Винца едва не отшиб себе голову о притолоку. Не успел Винца слезть, как вороной ухватил бархатными губами клок травы из яслей.
Седло — на ясеневый крюк, обтер соломой спину и шею лошади, подсохшую белую пену в паху. Вороной не замечал его. Винца сел на скамеечку и ревниво следил за конем; трава убывала.
Пора домой. Щелкнув выключателем, он вышел из конюшни и замер. На рубеже темноты и света от фонаря стоял отец, раздвоенный светом и тьмой, одна нога освещена, другая в темноте, и лицо тоже раздвоенное.
«Сейчас он мне влепит…»
Две-три затрещины у Адамеков никогда не воспринимались трагично («Меня папаша отлупил в день свадьбы за то, что я взял у него без спроса сигару»).
Адамек наклонился в полосу света, заглянул в сторожку. Шпиготек так и не сдвинулся с «разговора по душам». Адамек пробежал по освещенной авансцене и остановился в темноте. Непохоже, чтоб он искал своего блудного сына. Винца отступил назад в конюшню.
Адамек шел подозрительно осторожно, направляясь к амбару. Звякнул ключ в замке, скрипнули петли. Адамек растворился в черном провале дверей, лишь изредка там вспыхивал свет карманного фонарика.
Они шли навстречу друг другу, оба ступая одинаково тяжело. Адамек нес мешок отрубей, Винца — только взгляд. Адамек тащил мешок на спине и видел лишь небольшое пространство у себя под ногами.
— Воруешь, значит…
Адамек стоял, крепко расставив ноги. Наморщив лоб, глянул снизу вверх, сверкнув белками глаз.
— Ты чего тут болтаешься?!
— Вор!
— Не ори!
— А что мне делать?! Милицию звать?
— Погоди, положу мешок, дам тебе по губам. — Адамек сделал два шага. — Отойди…
— Неси назад.
— Отойди, говорю.
Они столкнулись, Винца тяжело осел на белые камни. Адамек проследовал в коровник, шагая привычным, широким и решительным шагом.
Винца за ним.
— Я уеду от тебя… Верни, прошу тебя!.. Ни за что в жизни не стану больше говорить с тобой.
Адамек молчал. В подсобке перед ящиком для отрубей он встал поудобнее, расставил ноги, подкинул мешок на спину повыше, достал из кармана ключ, отпер замок на ящике, развязал завязку на мешке и наклонился. Отруби с легким шелестом высыпались в ящик; беловатое облачко, мучной запах. Адамек обтер ладони о брюки и повернулся к Винце. Раздалась пощечина, затем вторая.
— Вот тебе, заработал.
— Твое счастье, что ты мой отец…
— Это твое счастье, что ты мой сын!.. Ты что, ничего не понимаешь?! Добавлю коровам муки — они дадут больше молока. А чья это будет заслуга?! Твоя… Утрем нос Дворжачеку.
— Плевал я на такую помощь!
— Ни черта ты не смыслишь. — Адамек даже расстроился и, махнув рукой, пошел к амбару. — Подсобил бы лучше.
Он прошел по двору туда и обратно еще два раза. Аккуратно запер ящик и амбар.
— Пошли.
— Когда я буду записывать выдачу, запишу тебе на три меры меньше.
— Попробуй только… Псих!!. Ты имеешь представление, сколько я ждал этой минуты?! Сколько денег мне это стоило?! А сколько я надрывался! Сколько раз в мыслях я видел тебя паном! Ты, сын старого Адамека, того, что держит козла!.. Ты непременно должен доказать, что лучше всех. А с людьми будь построже. Отрезал — и все. Как бритва. Никому не спускай. Как мне не спускали… Чтоб все тебя боялись, иначе ни в грош ставить не будут, еще и посмеются. Был у нас приказчик один в экономии, его лошадь ударила промеж ног, и он охромел к тому же. Что ты думаешь — повесился ведь, потому что житья ему не стало в деревне. А бывалоча, покуда здоровый был, идет по улице, и мужики у себя дома на кухне дрожмя дрожат, у баб ноги от страха отнимаются! Люди такие!.. Дураки они, что ли, по своей воле в хомут лезть!..
Винца дышал уже спокойнее и больше не потел.
— Ну где ты только живешь? «Приказчик в экономии»! «Пан»!.. А все, что вокруг, — это тебе только кажется, да?.. За эти три мешка я с тебя просто-напросто удержу. Вздумаешь кому жаловаться, слово только скажешь — я твоего козла зарежу и уеду отсюда навсегда! И ты уже не будешь Адамеком, который держит общинного козла и у которого сын паном стал!
— Так… Это мне благодарность за все… Так-то ты на отца родного!..
— Как бритва… Не думай, что я начну с показухи!
— Ну что плохого в том, чтоб лучше накормить скотину?
— Ничего. Но мы начнем с того, что ты им вымоешь хвосты.
— На-кась!.. Да ежели…
— Или не получишь зарплату.
— Только попробуй!.. У нас, слава богу, профсоюзы есть!!
От сторожки плелся Шпиготек, голова в серебряном венчике от усердья.
— Чего ты тут разорался, будто павиан?
— Ну вот, — вздохнул Адамек.
Шпиготек настороженно усмехнулся:
— Ты чего против профсоюзов имеешь? На той неделе поедем в экскурсию на Кршивоклат[12]. Говорят, там есть зоопарк — ров вокруг замка, где держат настоящих медведей.
— Настоящие медведи… — Адамек кулаком заколачивал торчащие из крышки ящика любопытные гвозди. — Тогда я не поеду.
— Ишь ты, тебе не угодишь… А что вы тут делаете-то?
— Корова телилась, — отозвался Винца.
— Быть не может, я бы знал!
— Дрыхнешь как чурка, — прошипел Адамек.
— Я не сплю! — Шпиготек ткнул пальцем в переносицу. — Я просто закрываю глаза, чтоб лучше слышать. Услыхал же я вас…
— Само собой.
У сторожки на них снова с яростным лаем набросилась собака.
— Тихо, не дери глотку, это ж я, — уговаривал ее Шпиготек.
Собака не унялась, за что получила пинка.
— Красненького не пропустите по глоточку?
— Я еще жить хочу, — вежливо отказался Адамек.
Шпиготек оскорбился:
— Я пью чистую франковку[13]. — Он снова поднял палец к глазам. — Ну, подмешиваю чуточку соку жевательного табака, так это ж для цвета.
— Разумеется… Выпей за наше здоровье. Ты привычный такое пить.
Шпиготек проводил Адамеков грустным взглядом. Он настроился рассказать о скорняжной мастерской, которая досталась ему по наследству где-то в Гренландии[14].
Заговорили они только придя домой.
— Ты мне не покрутишь точильный камень?
— Еще чего! — Адамек даже затрясся от возмущения.
— Нет так нет. Завтра попрошу маму.
— А разве я тебе сказал «нет»?
Винца вытащил из сарая точило — подставку с камнем на ручке, налил в жестяное корытце воды, принес с кухни полуметровый мясницкий нож.
Адамек крутнул рукоятку, словно вырывая себе зуб.
Лезвие ножа скрежетало, обретая коварный блеск.
— Ну как, хорош?
— Хорош он был, пока не попал тебе в руки.
Винца направился к хлеву в саду. Адамек судорожно сжимал ручку расшатанного точила.
— Подумай… Черт возьми!!! Хорошенько подумай!..
Острие сверкнуло в свете изумленной луны и на два пальца вошло в притолоку над дверцей. В углу белел козел; два зеленых огонька.
Адамкова высунулась в окно в длинной ночной сорочке:
— Что там?
— А ничего, — проворчал Адамек, — Винца осрамил меня как зоотехник.
— И правильно сделал. Где он?
— Пошел посмотреть на козла.
— На козла?! — Адамкова зевнула. — Ключ от погреба я теперь буду держать у себя.
Адамек страдальчески вздохнул. Одна несправедливость за другой. Ничего не остается, как забраться под перину.
Новый день начался тем же, чем кончился вчерашний. Они поругались. Адамеку нелегко было расставаться со своими мечтами. Он ходил по коровнику и распоряжался:
— Кончились ваши золотые денечки… Теперь проход будет посыпаться известью. А вы будете одеваться как полагается, бесстыжие! Кому охота на вас смотреть?!
— Святая правда, — встряла Дворжачкова. — Тут вам нету никаких-никаких… Или как?
Адамек забеспокоился. Большинство новаторских распоряжений он отдавал главным образом потому, что они звучали для его слуха райской музыкой. Особенно вот это последнее:
— Слушай, пани Дворжачкова, занимайся своим делом!
— Я-то занимаюсь! Это вам только бы глаза таращить, а работы не видно.
— Как это «вам»? Кому это «вам»? Я один, и глаза у меня там, где им и положено быть! А вот на что твой муженек сейчас пялится, еще неизвестно!
— Не трогайте Людву! Конечно, вам бы очень кстати было, если б он тут начал с которой крутить… С такой, которая… Со всякой такой…
— С вами и не то начнешь! Но поглазеть-то поглазеет. Я Людве и не удивлюсь. — И Адамек посмотрел на Дворжачкову, как на бабочку, наколотую на черном плюше.
Винца слышал все это с другого конца коровника. Вчера дискуссия с отцом закончилась оплеухой, сегодня утром вчерашнее едва не повторилось. Да, с ним лучше побеседовать наедине.