Винца посмотрел в открытую дверь. Над темным лесом, над желтым стогом, над отягощенным золотыми плодами абрикосовым садом занималась заря нового дня. И сварливые голоса, едва долетев сюда, послушно утихали, утонув в утреннем тумане. Им не было места в этом торжественно начинавшемся дне, пока что отмеченном лишь нерешительными лучами солнца.
Тут Винца увидел Храстека.
Он тащился со стороны деревни, согнувшись, словно вез тяжелую поклажу. Следом семенила жена в халате поверх ночной рубашки, в черном платке на голове. В воротах Храстек остановился. Жена тоже.
По двору бродили голуби, выбирая из щелей меж камнями зернышки, в открытые окна конюшни стремительно врывались ласточки, не промахиваясь ни на миллиметр.
— Ну, так я наконец свихнулся, — тихо сказал Храстек.
Жена его плакала.
Храстек разжал кулаки: в одном клок волос, в другом лоскут ночной рубашки.
— Вызови кого, пускай меня заберут.
Винца вопросительно посмотрел на Божену. Она кивнула.
Винца сидел в конторе, тыча указательным пальцем в кнопки арифмометра. Перед ним на столе лежала еще целая гора неумолимых бумаг, с которыми надо разделаться.
Пыльная проселочная дорога за окном, начинавшаяся где-то далеко в лугах. Она притягивала его взгляд и мысли. Однако они никак не были связаны с фигурой плетущегося по ней человека. Это Людва Дворжачек возвращался из странствий домой. Ободранный чемодан в пыли, новехонькая соломенная шляпа сдвинута на затылок.
Он шумно ввалился в контору, с облегчением поставил чемодан на пол.
— Вот и я.
— Это хорошо.
— Управлялся? Как дела?
Винца взъерошил волосы пятерней, сморщил нос.
— Дела как дела. А что у тебя?
Людва блаженно закрыл глаза, вытер потный лоб. С таинственным видом он отпер чемодан, зашуршал газетой. Диплом с половину квадратного метра «За сольный танец» с золотым обрамлением и орнаментом из замысловатых завитушек.
— А…?
— Поздравляю. Как штаны, выдержали?
— Лопнули и спереди. Вот потеха была!.. Что же нового у вас?..
По проселочной дороге под самое окно подъехала зеленая телега на резиновых шинах, ее везли белый и вороной кони. Открытые боковые стенки болтались на ходу и поскрипывали. Сзади сидела Мария и ела яблоко.
— Слышишь?
— Что?
— Что нового, спрашиваю.
В двух метрах от окна телега свернула. Мария смотрела туда, откуда приехала.
— Я застал твою жену, как она лила воду в молоко.
Людва ходил по конторе, прикидывая, куда повесить диплом. Обернувшись через плечо на Винцу, он даже рот приоткрыл.
— Воду?!
Винца кивнул.
— Не себе. Марте.
— Господи, почему Марте?!
— Видно, та пришлась ей не по душе. Знаешь почему?
Людва осторожно поставил диплом, прислонив его к стене. Красный от смущения, он не знал, куда деть руки.
— А что, если… выходит… понимаешь…
— Никто ничего не знает. Мы объяснялись с ней один на один. Я как раз выписываю ей зарплату, сотню удерживаю. А с остальным разбирайся сам.
— Это ты… хорошо… сделал. Очень хорошо. — Людва провел ладонью по лбу, потом вытер ее о брюки. Хотел было улыбнуться, но вместо этого криво ухмыльнулся. — А еще какие новости?
— Храстек в больнице. На его лошадях ездит старый Мазал. Запрягаем и того вороного. Тянет нормально. Только кнута не переносит.
— Вороной, значит, тянет.
За окном звякнул велосипед, отброшенный к стене, в дверях показался запыхавшийся Адамек.
— Ты тут сидишь… а к тебе… невеста приехала!
— Невеста?
— У Адамеков посторонним девицам делать нечего! У нас может ночевать только невеста!! Это ты себе, черт побери, запиши на лбу!
— У нее случайно нет с собой палатки?
Адамек сердито повел глазами, ему даже больно стало.
— Палатку я уже запер в сундук. Твой папаша еще в темечко не колочен, не думай! Как будто какая-то там палатка избавит тебя от ответственности!
Людва так горячо поддакивал, что Адамек не мог оставить этого без внимания:
— А ты принимайся за работу! У нас теперь нет времени на всякую чушь!
Неожиданный визит стоил жизни злобному гусаку, который давно портил кровь Адамеку. В жареном виде он уже ничем не напоминал наглого властелина двора.
— А теперь я покажу тебе наш сад, — заявил Винца после обеда.
— Ну, стоит ли, — несмело вмешался Адамек. — После дороги Марушке не мешало бы отдохнуть.
— Сначала сад, потом отдых.
Мария смущенно улыбалась, совсем потеряв дар речи.
Они вышли в сад. На траве лежали перезрелые абрикосы, в бархатной виноградной листве проглядывали матово-желтые гроздья капель. Под орехом мягкая нежная травка, на ноже, торчащем над дверцей в хлев, балансировало солнце.
— До чего красиво… — Мария потрогала листья, словно проверяя, не из жатой ли бумаги сделана вся эта красота.
Адамек смотрел на нее, как на икону.
— А какой воздух! — Она глубоко вдохнула. — Совсем не то, что у нас.
Адамеки искоса переглянулись. Старший перестал обкусывать свой мизинец. Винца выдавил из себя:
— Воздух у нас и в самом деле здоровый.
— Как и положено на каникулы, — добавил отец.
Винца не сразу поверил своим ушам. А когда поверил, сказал:
— Пойдем, что ли, искупаемся?
Адамек ласково улыбался.
Снова начинались каникулы. Последние каникулы.
Николае ЛукэРуки
Перевод с румынского С. Косенко
Пэцикэ Брумустацэ появился на стройке в теплой шерстяной фуфайке и какой-то невообразимой островерхой шапке, хотя весна была уже на исходе. При виде его невозможно было удержаться от смеха.
— Ты откуда такой взялся, браток? У вас что? Все еще зима?
Чуть подав шапку на затылок, Пэцикэ только взглянул на балагура и ничего не ответил, а пошел прямо к бараку с выведенной через окно жестяной трубой, из которой валил сизый дым. «Спрашивают про снег, а сами растопить его никак не могут». Вошел. Внутри ни души, только одинокая железная кровать и изрезанный ножиком стол. «Кровать я бы сделал из серебра, а в каждом углу поставил по мальве».
— Вам кого?
Голос показался ему немного чудным, и он обернулся.
— Того, кто должен здесь находиться…
Девушку, задавшую вопрос, обескуражил ответ, с минуту она молчала, затем присела за изувеченный стол, а Пэцикэ продолжал:
— Если ты здесь главная, значит, тебя мне и нужно…
— Сколько тебе лет, чтоб так разговаривать со мной?!
Пэцикэ понял, что девушка хочет казаться очень строгой, смерил ее взглядом: «Похожа на Иоану, только у той волосы посветлее», — и ответ слетел с губ:
— Семнадцать…
— Раньше работал где-нибудь?
— Нет, когда же мне было?
— Ну-ка, покажи руки!
Просьба не очень-то ему пришлась по душе, и он обратил ее в шутку: положил ладони на стол, а когда девушка захотела их перевернуть, проворно убрал. Опять положил и опять со смехом спрятал. Игра увлекла обоих. Девушка не сводила глаз с рук Пэцикэ, видно было, что ей хотелось поскорее схватить их и рассмотреть.
Прекратилась игра, как только девушка убедилась, что Пэцикэ сквозь огонь и воду еще не проходил и что на руках у него следы лишь считанных трудовых дней и ночей, и то когда в поле больше песен, чем работы. Теперь она объяснила, куда ему обратиться.
Пэцикэ шел и смотрел на холмы, на выступавшие из-за них горы и думал, что лето, судя по всему, будет теплым, что солнце печет не так, как в прошлом году, когда все выгорело и местами осталась одна опустошенная немощная земля. «Дойти бы до края света и заглянуть вниз, хотя быть там, собственно, нечему, как, наверное, нет и края света… Цветы из сада шлют мне навстречу свои ароматы и не знают, что я так близко…» Он перепрыгнул через канаву, снял шапку и вытер пот со лба. «Это земля мешает мне идти. Ей бы ровной быть, ан нет, встает на дыбы… Канава широкая, камень рядом чересчур большой, да все равно осилю…» И только собрался прыгнуть, как его остановил голос за спиной:
— Через ямы сигаешь? Не можешь, как все люди, по дороге? Я тебя приметил, еще когда ты из конторы выходил…
— Какой такой конторы? — спросил Пэцикэ нагнавшего его парня в берете, нахлобученном на нестриженые и немытые волосы и делавшем его голову непомерно большой.
— Обыкновенной. Какой же еще? Ты когда прибыл?
Он схватил Пэцикэ за руку, чтобы перепрыгнуть канаву. Руки у Пэцикэ были тонкие и нежные, а ответ лишь подтвердил подозрения парня:
— Только что и прибыл. Шел как раз устраиваться.
Внимательно оглядывая попутчика, Пэцикэ обнаружил у него за ухом цветок ландыша, внезапно вспыхнувший в лучах заходящего солнца.
— Смотри-ка, ландыш переливается; красным пошел, прямо как кровь у тебя бежит…
Произнес и чуть отошел, потому что вместо нормальной реакции на такие слова парень посоветовал ему оставить цветок в покое там, где он находится.
— Как тебя зовут?
— Пэцикэ Брумустацэ. В паспорте записано Параскив, но все меня кличут Пэцикэ, мне так даже больше нравится. А тебя как зовут?
— Просто Траян…
Поняв, что опасаться нечего, Пэцикэ вновь приблизился к попутчику и, видя, что тот занят своими мыслями, сказал так просто, чтобы поддержать разговор:
— Когда я приехал, один тут спрашивает: зима, что ли, у нас до сих пор… Я отвечать ему не стал…
— Почему?
— Вопросы-то каждый может задавать, да только если по глупости спрашивает, зачем отвечать… А ты давно здесь?
— Месяца два.
— Ну и как? Тяжко?
— Сам увидишь. Если из пугливых — лучше сразу поворачивай оглобли, пока тебя никто не знает, а то после хуже будет, всякий начнет крыть тебя почем зря, а так — только я один…
Больше Пэцикэ ничего не говорил и молча дошагал с Траяном до барака.
Их кровати оказались рядом, и Пэцикэ подумал, что это хорошо, а трудности его авось не испугают, ведь свыкся же с ними новый его приятель. Он долго разглядывал постель, пока Траян не спросил, чего он хочет.