— Я вас не повезу, — стоял на своем водитель.
— Значит, будем сидеть здесь до второго пришествия! — Мой гнев вырвался наружу. — Я заказал такси, и вы приехали, чтобы отвезти пассажира в отель «Ленддрост», так или нет? Этот пассажир — я, и из машины не выйду, провалиться мне на этом месте.
Не говоря ни слова, водитель развернул машину и повел ее в сторону города.
— Чертов диспетчер не сказал мне, что вы черный, — пробурчал он.
— Откуда он мог знать? По телефону не видно.
— Не думайте, что это лично я не хочу возить черных. Я тут ни при чем. Это закон. Если я везу небелого и меня остановит полицейский, могут улыбнуться мои права, а вместе с ними и работа. Но раз вы почетный гость, наверное, все в порядке.
Каков мерзавец! Он был готов бросить меня на улице только из-за цвета моей кожи!
— Вам что же, сообщают, белый будет пассажир или черный? — спросил я.
— Да нет, ведь обычно мы черных и цветных не возим.
— Между прочим, сюда я тоже приехал на такси. Среди бела дня, и водитель прекрасно видел, что я черный. И он не сказал мне, что возить черных ему запрещено. Или политика вашей фирмы меняется в зависимости от времени дня? А может быть, это зависит от водителя?
— Политика не меняется, но…
— Но возить черных вы не хотите, — перебил его я.
Я откинулся назад, подавляя в себе желание высказать ему все, что было у меня на душе. К чему метать бисер перед свиньями? Ведь через пять минут этот мерзавец поступит точно так же.
На следующей неделе я договорился встретиться с молодым индийцем, жившим в нескольких кварталах от моего отеля, в «индийском» районе. Он недавно отбыл срок в тюрьме для политических заключенных на острове Роббен Айленд. Остров находится в семи милях от Кейптауна, в тюрьме томятся несколько сотен политзаключенных, все небелые, осужденные на сроки от одного до двадцати и более лет.
В свое время этот молодой индиец был редактором и активным распространителем информационных бюллетеней, в которых резко критиковалась расистская политика правительства. Его арестовали, судили в соответствии с «Законом о подавлении коммунизма» и приговорили к десяти годам тюрьмы без права обжалования. Теперь, после освобождения, этот молодой еще человек находился под надзором полиции, в частности, ему запрещалось принимать гостей. Мы заранее договорились, что в случае появления полиции или агентов службы безопасности я скажу, что пришел к его брату, живущему в том же доме.
Узнав, что я в Иоганнесбурге, индиец захотел встретиться со мной, чтобы «раскрыть мне глаза». Он утверждал, что правительство ЮАР намеренно приглашает именитых черных из-за океана, показывает им некоторые изолированные аспекты жизни в ЮАР и рассчитывает на то, что они, видя все сквозь розовые очки, выскажутся в поддержку существующего в стране режима. Именно так и получилось с Бобом Фостером.
— Вы знаете, что заявил этот черный янки? Ему, мол, так здесь понравилось, что он серьезно подумывает: а не выстроить ли себе здесь дом? — Он фыркнул. — Кретин, он даже не понимает, что, стоит ему поселиться в Иоганнесбурге, его, как и остальных черных, загонят в Соуэто или Александру. Он-то, разумеется, имел в виду нечто похожее на шикарный номер в отеле «Ленддрост», где, кстати, остановились и вы. — И он взглянул на меня так, словно я был виновен не меньше Фостера.
— Приезжим черным предлагают на выбор только три отеля, — напомнил я ему.
— Знаю, знаю. Конечно, выбора у вас не было, и все же люди, подобные вам, Фостеру и Эшу, отбрасывают африканское движение на десятилетия назад. Тем, что приезжают сюда. Тем, что позволяют нашему правительству использовать сам факт своего приезда как щит против обвинений в дискриминации.
До меня наконец дошло, что он пригласил меня не для того, чтобы рассказать о жизни на Роббен Айленде (хотя он и отвечал на мои вопросы), нет, ему нужно было выразить свое отношение к моему приезду в ЮАР. Он мельком сказал, что хотел встретиться и с Фостером, и с Эшем, но это ему не удалось.
— Вы и заметить не успеете, как эти сукины дети заморочат вам голову. Придет время уезжать, будете вовсю петь под их дудочку. Вернетесь в Штаты и расскажете там, как свободно вы передвигались по стране. Никто вам не мешал, ходили, куда хотели, а стало быть, нет никакого полицейского государства. И получается, что все мы здесь просто-напросто трепачи, верить нашей трескотне нечего. Верно? Они накачают вас вином, накормят до отвала и докажут, что человек достойный и образованный в жизни пробьется всегда, даже если он черный. А ленивые банту — куда им с вами тягаться? Их нужно запереть в гетто и погонять палкой, тогда хоть как-то будут шевелиться. Правда, эти самые банту лишены права голоса, не имеют возможности получить хорошее образование, им запрещено отстаивать свои интересы перед нанимателем и претендовать на работу, которую они хотят делать, но об этом вам не скажут ни слова. Вам скажут, что вы не такой, как они, и в конце концов вы им поверите — помяните мое слово.
— Думайте, что хотите, — бросил я.
Он не первый, кто говорит мне такое. Но почему? По какому праву мне бросают такие упреки? Они сидят в своем мерзком гетто и хотят, чтобы весь мир узнал об их недоле. Прекрасно. Вот я и приехал посмотреть своими глазами. Меня никто не посылал, я сам хотел приехать. Так расскажите же мне, как вы живете, и я напишу об этом. Но черные братья встречают меня с подозрительностью и даже с отвращением.
— Я ведь хочу вам помочь, хочу, чтобы вы поняли, — продолжал индиец. — Здесь закон выкрашен в белый цвет. Черные не могут взывать к закону, потому что он не для них. Они не могут требовать справедливости — она тоже не для них. Законы пишутся для людей, а здесь черные — это не люди, стало быть, на закон и справедливость рассчитывать им нечего. Известно ли вам, что небелые в этой стране лишены права на голосование? Нас даже не включают в перепись населения. Нас здесь просто нет! Какая мерзость! И не говорите мне о белых в Европе или Америке. Местные белые не такие. Они хуже всяких фашистов.
— К сожалению, мне пора. У меня есть кое-какие дела. — Поскорее бы закончить этот неприятный разговор.
— Дела? Наверное, приглашение на обед? К кому-нибудь из ваших белых друзей? — Он усмехнулся.
— Возможно. — Как больно он умеет жалить!
Он подошел ко мне и дружелюбно тронул меня за руку.
— Приходите еще раз, друг. Обещаю не ершиться.
— Не мучайтесь из-за меня.
— Из-за чего же тут мучиться? Жить здесь — вот настоящее мучение. Ведь я, черт подери, даже не могу проводить вас до двери. Может, какая-нибудь скотина стоит возле дома напротив. И если кто увидит, что я разговариваю с вами, меня могут запросто прийти и забрать. Хороша жизнь, нечего сказать! Как же мне не завидовать вам! Вы, приезжий, можете идти, куда хотите. А я, родившийся в этой стране, не имею права выйти на улицу. Что ж, доброй ночи, дружище.
Я ушел, но горькие слова еще долго звучали в моих ушах. Я хотел услышать от него рассказ о годах, проведенных в тюрьме, вместо этого он подверг сомнению сам смысл моего приезда в ЮАР. Неужели он прав? Я знал, что глубоко сочувствую черным ЮАР в их трагедии, я легко мог представить себя одним из них. Я был гражданином другой страны — это и только это спасло меня от подобной судьбы. Да, я не хотел бы жить, как они, но ведь и они этого не хотели. И я был готов встречаться с ними когда угодно, учиться у них, ближе узнавать их. Я не ждал инициативы с их стороны. Я искал их сам. Но даже этого было недостаточно. На меня все равно падала тень подозрения.
В отеле мне позвонила представительница администрации и поинтересовалась, все ли у меня в порядке.
— Если могу быть вам в чем-то полезной, не стесняйтесь, пожалуйста, — предложила она свои услуги.
— Все, что мне требуется сейчас от жизни, — это горячая ванна, прохладительный напиток да, пожалуй, хорошая кинокомедия, — шутливо ответил я.
— С ванной и напитком проблем никаких, — подытожила она. — А с кино дело немного посложнее. Но если вы действительно хотите пойти в кино, скажите мне, на что именно, я позвоню туда и все улажу.
— Зачем звонить? И что нужно улаживать? Не понимаю.
— Если вы не против, я сейчас поднимусь к вам в номер и все объясню, — сказала она. Вскоре она уже сидела напротив меня, блондинка с хорошими манерами, деловитая и уверенная в себе.
— Я должна вам объяснить, как обстоит дело с кинотеатрами у нас в ЮАР, — начала она. — В основном они обслуживают только белых. Мы их называем «бижу». Есть кинотеатры для цветных и для черных в их кварталах. Свой кинотеатр есть и у индийцев. Короче говоря, все кинотеатры в Иоганнесбурге только для белых. Вы, как важный гость нашей страны, находитесь на особом положении. По этому я уверена, что, если вы хотите посмотреть какой-то фильм, я позвоню в кинотеатр, и никакой проблемы не будет.
— Вы хотите сказать, что я не могу просто прийти в кассу и купить билет?
— Боюсь, что нет. Увы, таков закон.
— Значит, если я хочу пойти в кино, я должен сначала купить билет, а потом испросить разрешения войти, так?
— Ну нет, не совсем так. Во всяком случае, мы, сотрудники отеля, сделаем все необходимое для того, чтобы вы не чувствовали никакой неловкости.
Я поблагодарил ее, и вскоре она ушла. Что ж, выбора у меня не было, я принял ванну, поставил перед собой бутылку холодного пива и пристроился за письменным столом с карандашом и бумагой — привести в порядок впечатления от дней, проведенных в этом прекрасном городе, в этом очень неуютном обществе.
На следующий день была назначена встреча в клубе бизнесменов-африканеров, которую организовал банкир после нашего разговора в мой первый в ЮАР вечер. Клуб, как я и ожидал, оказался помпезным зданием из красного кирпича, соответствующий фон ему составляли заботливо взращенные деревья, подстриженные лужайки и цветочные клумбы. Повсюду, от входных дверей, прислуга в форменной одежде, все до единого черные, готовые откликнуться на первый зов господина. Мой приход их явно озадачил — до сих пор черные появлялись в этом здании только в качестве слуг.