— Вы журналисты? — спросил он.
— Нет, мы просто наблюдаем.
— А откуда вы? Из Дурбана?
— Нет, я не африканец. Услышал о забастовке и решил посмотреть своими глазами.
— Говорят, на другие фабрики тоже вызвали полицию. Сейчас сюда должен приехать министр внутренних дел нашего «национального очага», он будет вести переговоры с администрацией.
— А разве у вас нет своих представителей для переговоров с фабричной администрацией?
— Представителей? Полиция увидит, кто говорит больше всех, и сразу упечет его в тюрьму. Иногда они специально подсылают к нам шпионов, чтобы разговорить нас, а потом набрасываются и забирают. А что, если они заметят здесь вас? — вдруг спросил он.
— Кто заметит?
— Субчики из службы безопасности.
— Но я ведь не вмешиваюсь. Просто наблюдаю. Что же они могут мне сделать? В худшем случае попросят уехать.
— Не очень-то на них полагайтесь. Не забывайте, что вы черный. Они могут как следует встряхнуть вас, а уж потом спросят, кто вы такой. В любом случае, друг, если что, идите шагом. Не бегите. Если чернокожий бежит, значит, он в чем-то виноват.
Я вдруг ощутил страх, осознал смысл происходящего. Доведенные до отчаяния чернокожие, набравшиеся мужества и выступившие в борьбе за свои права; невидимая администрация, безжалостно их эксплуатирующая; сильная, грубая полиция, готовая яростно кинуться на защиту власть имущих. Близко время, подумал я, когда любой полицейский кордон окажется бессильным перед разрушительным взрывом ярости и гнева южноафриканских рабочих.
В конце этой недели я встретился с заместителем министра просвещения банту. Он говорил о банту как о существах с отсталым умственным развитием, им нужны соответствующие учебные программы, а следить за выполнением этих программ должны белые, которым повелевать черными распорядился сам господь бог. Заместитель министра подробно рассказал мне о различных курсах обучения, призванных, по его мнению, помочь черным успешно функционировать при существующем в ЮАР строе, на решение этой задачи ежегодно ассигнуется огромная сумма денег. Я предположил, что, если в стране ввести совместное обучение черных и белых, расходы на образование значительно бы сократились, но он вежливо отверг эту идею как несостоятельную.
— Наши черные не могут усваивать знания в том же темпе, что и белые, — пояснил он, улыбаясь, с выражением непогрешимости на лице, словно цитировал священное писание. — Нужно помогать им развиваться медленно, но верно.
— До какого же уровня? — спросил я.
— До их собственного уровня. Глупо вбивать в них знания, усвоить которые им не дано.
— Насколько мне известно, при прежних правительствах африканцы имели возможность учиться в ваших университетах и показывали отличные результаты. И их способности никто не подвергал сомнению.
— Вас неправильно информировали, — возразил он, продолжая улыбаться. — Действительно, какое-то время в учебном процессе ставились эксперименты, и ставившие их стремились доказать свою правоту. Увы, большинству африканцев университет для белых оказался не по зубам. Нынешнее правительство сделало выводы из подобных ошибок.
— Я ведь тоже учился в университете вместе с белыми, — сказал я. — И никогда не чувствовал, что взвалил на плечи непосильную ношу.
— Но ведь у вас совершенно другой уровень развития. — Ничто не могло поколебать его спокойствия и уверенности в своей правоте. — Я знаю банту всю свою жизнь. Поездите по стране, понаблюдайте, и, я уверен, разница между вами и ими станет для вас очевидной. — Он поднялся. Разговор был окончен.
В отеле мне позвонил незнакомый человек. Он назвался Уэлкомом Мсоми и сказал, что читал мои книги, знает о моем пребывании в ЮАР и хочет пригласить меня посмотреть «Макбета» в постановке зулусского театра, он перевел трагедию на зулусский язык и сам исполняет главную роль. Это приглашение я принял с большим удовольствием.
Спектакль шел на сцене открытого театра «Майнардвиль». Зеленую лужайку-сцену обрамляли деревья-долгожители с искривленными стволами, они были прекрасным фоном для мрачных событий кровавой трагедии Шекспира. С первой и до последней секунды зрители следили за действием затаив дыхание. Игра актеров заворожила и меня, хотя зулусский язык для меня — тайна за семью печатями.
После окончания спектакля меня познакомили с труппой. Чернокожие актеры и актрисы встретили меня за кулисами с большим энтузиазмом, они утверждали, что внешне я типичный зулус. В свое время они читали и обсуждали мои книги, потому что тема была очень близка и понятна — актерам на собственном горьком опыте приходилось сталкиваться с презрительным отношением белых. С горькой иронией они отозвались и об этом прекрасном вечере — белые зрители приветствовали их сегодня с восторгом, а завтра на улице ни один из них и головы не повернет в сторону африканца.
— Мы как королевские шуты, — заметил, один из актеров. — Развлекаем их по первому требованию, а в награду получаем объедки с королевского стола.
Нам было легко и приятно в обществе друг друга, в то же время постоянно прорывалась какая-то горькая интонация. Но свою профессию они любили беззаветно и были полны решимости оставаться актерами, несмотря ни на что. Они рассказывали мне о планах на будущее, о предстоящих постановках. Потом разговор снова вернулся к тому, что беспокоило их больше всего.
— Мы знаем, что вы встречаетесь со многими людьми в нашей стране, наверное, будете писать о своих впечатлениях. Мы хотим откровенно рассказать вам и о нашей жизни.
— О чем же именно?
— О том, какое жалкое существование нам приходится влачить. Мы все здесь настоящие рабы, друг. Вы знаете, что муравьи держат тлей, чтобы доить их. В ЮАР служитель муз с черной кожей та же тля. Если у тебя есть талант, этот талант выдаивается каким-нибудь белым мерзавцем, пока ты не упадешь в изнеможении. Так обстоят дела в нашей стране. Чернокожий не может самостоятельно вести переговоры с издателями, антрепренерами и им подобными, за него обязательно это должен делать белый. И ты становишься собственностью этого белого. Да, да, не думайте, что он представляет интересы художника, что он работает для него. Ничего подобного. Он становится хозяином. И он заказывает музыку. Он не помощник, он наниматель. Он платит тебе, сколько считает нужным. Черный вкалывает до седьмого пота, творит, пишет, ставит. Но в конце концов о нем даже не вспоминают. Белый хозяин берет с собой черного в Англию, Японию. Австралию. Потом кладет на свой текущий счет кругленькую сумму, а ты возвращаешься домой ни с чем.
Лица вокруг меня посуровели, ожесточились, рвалась наружу годами сдерживаемая ненависть.
— Ты пишешь книги, брат, и получаешь вознаграждение за свою работу. По твоим книгам делают фильмы, твое имя указывают в титрах, тебе платят деньги, ты имеешь возможность приехать к нам и поселиться в отеле вроде этого… А мы здесь ничтожество, дерьмо.
— Мы боремся за право выступать от своего имени, вести переговоры от своего имени, — с жаром заговорил другой. — В Иоганнесбурге наши братья объединились в организацию «Мдали». Задача ее — чтобы весь наш народ сам искал собственные таланты, развивал свое искусство, До сегодняшнего дня мы заботились только об одном — чтобы наши способности приметил белый человек и пожелал купить наше искусство. Мы хотим положить конец этой мерзости. Хотим нести наш талант и искусство нашему народу, живущему в гетто. И если то, что мы делаем, действительно настоящее искусство, пусть белый человек сам приходит к нам. В гетто. Пусть смотрит, как мы играем для нашего народа. И пусть уважает наш народ. Наше искусство и наш народ.
Вернувшись в Иоганнесбург, я принял приглашение встретиться с членами исполнительного комитета Христианской ассоциации женщин Соуэто. За мной заехали две женщины и по дороге к месту встречи показали мне часть Соуэто, которую я раньше не видел. Повсюду женщины, женщины с маленькими детьми. Поэтому-то их ассоциация так нужна Соуэто, пояснили мне.
— Каждый день, кроме воскресенья, Соуэто превращается в город женщин. Мужчины ведь всегда на работе, а что остается нам? Убираться в доме, воспитывать детей и смотреть, как пролетает день за днем. Но мы не хотим судачить о том, какие мы несчастные. Изменить нашу жизнь к лучшему можем только мы сами. Совет банту собирается, что-то обсуждает, но все впустую — средствами распоряжаются только белые из Иоганнесбурга. И мы решили действовать сами. Мы выступаем с танцами, организуем пикники, проводим сборы средств, на собранные деньги мы уже построили зал встреч. Это начало.
Когда мы подъехали к залу встреч, я смог оценить их слова в полной мере. Это было приземистое Г-образное массивное здание из красного кирпича, стоявшее на небольшом возвышении, промежутки между кирпичами выкрашены в яркий белый цвет. Оно излучало элегантность, свидетельствовало о прочности. Вокруг как символы светлого будущего и надежды росли молодые деревца.
Мы вошли в зал, и заседание началось. Речь шла о работе с молодежью, домохозяйками и дошкольниками Соуэто. Когда повестка дня была исчерпана, попросили выступить меня. Я вкратце остановился на причинах моего приезда в ЮАР и рассказал об увиденном.
Затем женщины рассказали о Соуэто и о том, насколько ограничены возможности черных женщин. Кем они могли работать? Учительницами, медицинскими сестрами, нянечками в местных детских садах. Подавляющее же большинство — это домохозяйки. Как серо и убого мы живем, сетовали они.
Неожиданно, прерывая других, заговорила миловидная немолодая седеющая женщина.
— Сестры, — обратилась она к остальным, — давайте поделимся с нашим гостем самым главным. Давайте расскажем ему о Страхе.
Она произнесла это слово словно с большой буквы, сразу придав ему угрожающий размер, и все вдруг почувствовали его присутствие в комнате. Глядя прямо мне в глаза, женщина начала:
— Брат наш, мы, женщины Соуэто, живем в страхе каждую минутку нашей жизни. У меня есть муж, чудесный муж, добрый муж, который заботится обо мне и наших детях. И он очень способный, умный человек. Он работает в городе рядовым клерком, такая работа по плечу любому мальчишке, но он и думать не может о повышении. Молодые белые оболтусы помыкают моим мужем, моим гордым, умным мужем. И сердце его разрывается на части.