[19], правда, как и свет, не всегда попадает на что-то приятное. С этого момента дыхание их совместной жизни, хоть он и расстался со своей любовницей, перестает быть ровным: теперь это двое людей, которые терпят друг друга, живя под одной крышей. Он знает, что это начало конца, а она? Как бы ни старались они вернуться к своей прежней жизни, она знает наверняка: что-то изменилось навсегда и появилась брешь, которая может расшириться. Но знает ли она? Я думаю, что да, знает, но не желает этого признавать, поскольку в этом случае ей придется сделать такие выводы, даже мысли о которых она не желает допускать. Ты знаешь, как бывает, когда на лицо безжалостно падает яркий свет: лицу так трудно удержать в себе красоту, что, дабы не утратить привлекательности, ему приходится вводить в игру еще что-то — свою жизнь. И тогда все то, что имело смысл до сей минуты, будет действовать в его пользу, а все пустое и случайное будет предавать его. Под ярким светом лицо жены моего друга, как и ее тело, изменилось, исказилось и осталось таким. Горячие прежде отношения превратились в хрупкое существование на краю адской бездны, падения в которую можно было ожидать в любую минуту. Смесь красоты и традиционного мировоззрения, придававшая его жене некое нездоровое очарование, вскоре превратилась в нерешительность человека, потерявшего почву под ногами. И он понял, что эта женщина неумна.
И что же произошло тогда?
Уфф. Это рассказывать труднее всего. Они продолжали жить вместе. Она — исполненная подозрений по отношению как к прошлому, так и к настоящему. Он — понимая, что прежнее поле любви мертво.
У них не было детей?
Нет.
Это могло бы помочь им.
Помочь оставаться вместе? Не знаю. Он считал, что лучше так: когда все проблемы затрагивают только их двоих и, кроме них двоих, никому не причиняется вреда. Или, по крайней мере, так он сказал мне, но, думаю, он искренне считал так. Зрелище этого безграничного опустошения и сознание невозможности какого бы то ни было возврата к счастью в той его форме, которую они познали, иссушили его сердце.
Это всё?
Нет. Потом случилось еще кое-что и еще более омрачило ситуацию.
Знаешь, эта твоя история и этот бесконечный серый дождь… кончится тем, что мы насквозь пропитаемся сыростью и тоской.
Если нужно, мы выйдем прогуляться под дождем, у меня есть для этого все, что надо. Я часто гуляю так.
Согласна. Я утешусь еще одной чашечкой кофе. А ты хочешь?
Спасибо. Так вот, я сказал, что случилось еще кое-что. Отношения между моим другом и его женой стали похожи на пустыню. В такой ситуации можно было бы ожидать, что через некоторое время что-то сдвинется с места, потому что жизнь в такой пустыне — бесплодной, безводной — не приносит душе покоя. Он решил с головой уйти в работу и по крайней мере некоторое время избегать того, что стало причиной его беды. Она же, напротив, решила воссоздать их отношения. Подобная разница в подходах и действиях со временем породила в нем некоторую раздражительность, только подчеркнувшую его сухость и отстраненность, о которые раз за разом упрямо разбивалась она. Все это означает, что они оба, никоим образом не стремясь к новому конфликту, фактически подготавливали его. Упорство женщины в конце концов откликнулось раздражительностью в ней самой. Нетрудно представить, какая душная атмосфера царила в их доме, сгущаясь все больше и больше. И вот однажды, в припадке гнева, она пустила в ход тяжелую артиллерию и допустила серьезную ошибку — пригрозила, что снова убьет себя. Казалось, угроза возымела действие, он стал вести себя осторожнее и менее отстранение, но ей и в голову не могло прийти, что на самом деле творится в душе мужа. Он, как в мгновенном ярком свете вспышки молнии, увидел то, чего не видел прежде: что подругу, спасшую жизнь его жене, косвенно предупредила она сама; что самоубийство не было таковым, а единственный риск состоял в том, что подруга не истолкует так, как нужно, адресованную ей подсказку. Теперь речь шла не о порыве слепого отчаяния, а об очевидном эмоциональном шантаже. Помимо более или менее сильного взрыва эмоций, она пережила моральный конфликт, решив воспользоваться этим средством впервые, но в дальнейшем уже могла пользоваться им не раздумывая: оно стало испытанным оружием.
Ты уверен в этом?
Так мне сказал он.
Понятно, но ведь тебе известно только его мнение.
Ну, ее я тоже знал довольно хорошо. И не только: я знал обоих именно как супружескую пару, мог очень близко наблюдать их жизнь. Поэтому могу сказать: я знаю, что все было именно так.
Ну, не знаю, не знаю. Ладно, продолжай.
Не думаю, что стоит продолжать, если ты не следишь за ходом моей мысли.
Не говори глупостей. Ты рассказывай, а там посмотрим. Если считать все истории, за правдивость которых ручается рассказчик, достоверными, то историям конец.
Я все пытаюсь добраться до того момента этой истории, который представляет для нас интерес, момента, так сказать, назидательного, а для этого необходимо, чтобы она убедила тебя, иначе я не смогу показать назидательность данного случая.
Слушай, хватит пышных слов. Достоверна твоя история или нет, в ней, по твоим словам, присутствуют назидательные элементы, не так ли? Вот и давай, продолжай.
Хорошо, скоро мы увидим, что случится в конце. Если не ошибаюсь, мы остановились на шантаже. Поразмыслив здраво, мой друг решил, что те, кто угрожает убить себя, обычно не слишком горят желанием выполнять свою угрозу, ха-ха-ха. И понял, что прежде не видел реальности создавшегося положения потому, что то первое, ложное самоубийство произошло, так сказать, без всякого предупреждения, потому и оказалось столь убедительным. Теперь проблема была в том, что нынешние плохие отношения между супругами могли претерпеть некий качественный скачок. Одно дело — жить вместе без любви, но совсем другое — жить вместе из-за постоянной угрозы внезапных агрессивных действий: в данном случае я имею в виду агрессию не непосредственную, будь то физическую или словесную, а косвенную — такую, как, например, симуляция самоубийства. Насколько бы ты ни владел ситуацией, сколь хорошо ни знал бы, что угроза — не более чем шантаж, когда угрозы или неудачные попытки самоубийства неоднократно повторяются, это приводит к страшной эмоциональной и умственной амортизации. Так что этот человек оказался перед такой дилеммой, какой я не пожелал бы никому: или он отдаляется от нее — со всеми вытекающими из этого последствиями, или остается с ней — тоже со всеми вытекающими из этого последствиями.
И что же он решил?
Договориться. Это самое логичное. Когда шантаж раскрыт и об этом доведено до сведения шантажиста, логичнее всего попытаться заключить пакт о ненападении. Речь уже шла не о том, чтобы продолжать оставаться вместе, а о том, чтобы прийти к соглашению о совместной жизни под одной крышей без принуждения друг друга к чему бы то ни было, в рамках простого сосуществования двух хорошо воспитанных людей. Каждый выставил свои условия, причем главным и почти единственным ее условием было отсутствие у обоих внебрачных отношений. Ты скажешь: что же это за условие, если первое соглашение между ними подразумевало, что супружеского долга нет, а есть просто совместное проживание; но все было именно так. Это даст тебе представление о том, как у нее работала голова. Мой друг под влиянием минутной снисходительной слабости принял это условие. Могу предположить, что он считал его невыполнимым; я не собираюсь сочувствовать ему, но факт есть факт — он заключил соглашение, а это как минимум предполагало отказ от сближения с какой бы то ни было другой женщиной. Тяжелый удар. Поначалу, наверное, он решил отделаться хотя бы от одной проблемы, а чтобы не дать себе пасть духом, решил, что, в конце концов, приключения контролю не поддаются; во всяком случае, он мог думать о приключениях. В любом случае отказ от сторонних отношений — чересчур высокая цена, и, по-моему, он не догадывался, каких высот она достигнет с течением времени.
Как работала голова у нее… и у него.
Прости, что?
Да ничего особенного. Просто ты не слишком лестно отзываешься о ней, а по-моему, его линия поведения тоже вряд ли заслуживает бурных восторгов. Совершенно очевидно, что он человек слабый и трусит.
Ты так считаешь?
Да, я так считаю.
Знаешь, чего я боюсь? Если ты не сумеешь понять его позицию, абстрагируясь от его роли во всех этих драматических событиях, то не сможешь прийти к той позиции, с которой я рассказываю тебе об этом.
Ну-ка, ну-ка, давай разберемся: ты хочешь, чтобы я прочувствовала его драму, игнорируя при этом ее драму? Ведь так?
Нет, нет, никоим образом. Я хочу, чтобы ты проследила за эволюцией этого случая, сосредоточив свое внимание на муже. Скажем так: в том, что я хочу рассказать тебе, интересной фигурой является муж, а жена действует только как катализатор. Ты понимаешь? Я не хочу сказать, что она не переживает драмы — разумеется, да, так же, как и он. Но я хочу привести тебя к тому, что обрисует нам ситуацию, в которую он входит один.
Ладно, пусть будет так — пока. Я не вполне понимаю это твое отделение одного от другого, но пусть будет так. Посмотрим, к чему мы придем.
Отлично.
Ты не можешь отрицать, что я оказываю тебе содействие.
Хорошо. Вот только что ты сказала, что он трусит. Я… предпочел бы, чтобы ты считала, что он скорее заблуждается. Даже будучи исполнен таких благих намерений, что, пожалуй, их и правда можно спутать со слабостью, но все же заблуждается. Судя по тому, как он вел себя до сих пор, он не трус, и могу тебя уверить, что и не слабый человек. Обнаружив, что заблуждался, он начнет действовать, а это не свойственно ни слабакам, ни трусам. Но видишь — ты вынуждаешь меня опережать события.
Я молчу.
Жизнь продолжалась для обоих в рамках их договора. Он занимался своей работой, она — своим рукоделием. Время идет, но ничего особенного не происходит. Для нее, похоже, это не имеет значения, но его это гложет. Полагаю, нужно иметь очень большую выдержку, чтобы терпеть подобную ситуацию. Или, может быть, нужно обладать не выдержкой, а чем-то вроде инерции, сходной с существованием в космическом вакууме, где колышешься туда-сюда, не имея другой цели, кроме самого этого колыхания. Она находилась в этом положении, он — в первом, и, естественно, следы коррозии начали понемногу проступать. И хотя они исключили из своего сосуществования исполнение супружеского долга, такие попытки, что вполне естественно, стали происходить и оказались гораздо более неловкими для него, чем для нее: не потому, что ему приходилось прилагать усилия, чтобы пробудить желание, а оттого, что, направляя свое желание на эту женщину, он испытывал непреодолимое личное отвращение, которое ему с трудом удавалось отделить от физической стороны дела. В такие моменты, словно чувствуя это, сказал мне он, она отходила от некоторой отчужденности, главенствовавшей в ее повседневном поведении, и, несмотря на их негласный договор, отвечала на его сдержанные ласки возбуждением, которое в конце концов передавалось и ему. И захватывало его до безумия, хотя потом некий холодный осадок сковывал желание.