Это был час, когда Десятая когорта уже занимала Париж для будущей республики генерала Мале.
Герцог Ровиго крепко спал.
Не будем мешать ему — скоро его разбудят.
Три генерала, три республиканца, уже начали взламывать империю Наполеона, которая в Европе почиталась нерушимой. Совсем недавно Мале перемахнул через стену «Maison de Sante» — навстречу заветам своей якобинской юности.
Над спящим Парижем медленно поднимался занавес ночи. Десятая когорта острыми лучами расходилась по магистралям столицы, исполняя приказы нового коменданта. Все шло как нельзя лучше — без лишней суеты, с дальним прицелом на то будущее, которое обязано стать лучше настоящего.
Бутри охотно исполнял дела префекта полиции, а Рато, полный юного задора, направлялся к полковнику Раабе, чтобы вовлечь в заговор и корпус внутренней стражи Парижа.
Бум-бум… цок-цок! — шагали через город солдаты.
Люди, разбуженные этой ночью, уже начинали свыкаться с мыслью, что император Наполеон — этот великий из великих! — был убит под Москвою… И никто из французов, верных императору, не посмел даже заикнуться о верности династии Бонапартов — династии, имевшей законного наследника престола, которого недавно родила молоденькая Мария Луиза… Впрочем, наверное, так и надо! Зато всюду слышалось — четкое:
— «Конспирация» — «Кампания»! Можете проходить…
Глава 10
Рато довел свой отряд до улицы Миниме, где размещались казармы гвардии и внутренней стражи Парижа — А вы еще дрыхнете? — изругал он дежурного адъютанта. — Так дело не пойдет: солдат должен вставать пораньше.
— Извините, — вскочил адъютант. — С кем имею честь?.
— Ты еще спрашиваешь? Где полковник Раабе? Полковник Раабе, очевидно, тоже имел дурную привычку спать по ночам, но бывшего капрала это уже не устраивало.
— Колонель! — растолкал его Рато. — Пора вставать навстречу грядущему. Кто много спит, тот мало живет.
— У меня, — зевнул Раабе, — другое правило: лучше спать, чем жить. Тогда проживешь очень долго.
— Ладно. Прочтите-ка вот это.
Раабе едва нюхнул печати, сразу со всем согласился:
— Каковы будут распоряжения?
— Я забираю ваших солдат для нужд парижского коменданта, генерала Мале… А вы из казармы не отлучайтесь.
— Слушаюсь, — ответил полковник Раабе. Когда Рато удалился, он глянул на часы: было еще очень рано. — Что они там, с ума все посходили? — проворчал Раабе, и тут озорник Морфей снова повалил его на постель: это и спасло Раабе…
Дождь над Парижем уже стихал, когда отряды внутренней стражи строились на широком плацу. Рато тут же разбил когорту на части и, держа перед собой план действий, разработанный генералом Мале, быстро ориентировался:
— Лейтенант Пожо! Вы занимаете здание имперского банка… Капрал Бижу! Вам в парижское казначейство… Лейтенант Ренье! Вам состоять при ратуше на Гревской площади…
Батальоны выступили. Все заставы Парижа были закрыты, чтобы никто не смог убежать и никто бы не смог прийти на помощь бонапартистам в случае их сопротивления.
Бутри быстро разлакомился на власть. Нет, он — конечно же — не прогадал: к чертям всю гордую латынь, старикашку Цицерона и нудные лекции. Он дубасил в массивные двери:
— Откройте, или взломаем сами…
В сопровождении отряда полиции Бутри с ходу вломился в здание префектуры. Господин Паскье был отличным чиновником и потому всегда приступал к своей должности еще засветло. Сейчас он уже поучал секретаря, как правильнее чинить перья, чтобы они имели должное острие, не царапали бумагу:
— Тогда при нажиме перо скользит как по маслу, а спинки букв приобретают элегантную выпуклость… Тут же и ворвался к нему Бутри, словно бомба.
— А-а, ну, конечно! — заорал он с порога. — По всему видно, здесь еще блаженствуют при старом рухнувшем строе!
— Вы кто такой? Кто вас пустил сюда?
— Император убит! — выпалил Бутри, вскрывая пакет с указом. — Прочти, негодяй, и доверься благородству моих солдат, которые проводят тебя до казематов Ла-Форса…
Паскье всплеснул руками, как удивленная женщина:
— Но разве я виноват, что наш император скончался?
— Нечего было тебе торчать тут при живом императоре!
— Я вынужден протестовать. Это уже беззаконие.
— Эй, — повернулся Бутри к солдатам. — Ну-ка, тресните его по черепу, чтобы он не слишком заговаривался.
Один из солдат шагнул к префекту тайной полиции и буквально исполнил волю своего начальника. Паскье выпал из кресла.
— Тащите его, — велел Бутри; потом, распаляясь гневом, он обратился к солдатам с речью. — Граждане! — воззвал Бутри, указывая на хилого плачущего человека. — Вот он перед вами — душитель свободы, враг нации! Не верьте его слезам: сама история жестоко мстит ему сейчас за весь долгий перечень преступлений, свершенных им в угоду абсолютизма.
— Граждане, — вступился за себя Паскье. — Я не виноват… Клянусь своими детьми — это ошибка! Не виноват…
Но солдаты оказались решительны:
— Все так говорят, когда делать нечего! Пошли… Паскье увели, и Бутри присел к столу, блестящая крышка которого еще хранила тепло рук арестованного. С поклонами вошел секретарь, выложив перед Бутри горстку очиненных перьев.
— Заточил, как было ведено, — сказал он с подобострастием. — Какие у вас будут еще распоряжения?..
Одновременно был поднят из постели и Демаре, занимавший должность начальника Особого отдела при министерстве полиции. Обязанный вскрывать тайны заговоров, уж он-то, казалось бы, предвидел события заранее. Но Демаре не смог предвидеть, что его схватят за ноги и потащат из постели, как лягушку…
— Что ты делаешь? — заорал он на офицера Десятой когорты. — Какое ты имеешь право арестовывать меня, самого Демаре! Я тебя, сукина сына, завтра же отправлю в Кайенну!
У офицера отец умер в Кайенне, и это решило судьбу Демаре. Офицер схватил его за глотку:
— Придушу сразу! Довольно ты издевался над честными французами. Дайте ему штаны… и тащите прямо в Ла-Форс!
— Что случилось? — попятился Демаре.
— Республика! — гордо отвечал офицер когорты. — Ты арестован не мною, а народом… Посидишь — станешь умнее…
Демаре и Паскье встретились у ворот Ла-Форса.
— Паскье, ты что-нибудь понял в этой истории?
— Понял только одно — императора не стало.
— Для нас, Паскье, добром это не кончится.
— Да! Судьба империи была и нашей судьбой… Мишо де Бюгонь приветствовал их дружеским поклоном.
— Обещаю вам самые удобные камеры, — посулил он от чистого сердца. — До этого в них сидели два генерала — Гидаль и Лагори. Будьте любезны проследовать за мною…
Демаре отвечал майору бранью:
— Не издевайся! Неужели ты нас посадишь?
— Сажаю не я, — ответил комендант, — я лишь охраняю посаженных. Ничего, утешил он, — и здесь люди живут.
Перед взором Паскье, словно пасть чудовища, открылась скважина секретной камеры, и он в ужасе разрыдался:
— Боже милосердный, за что?.. За что мне это?
— Ну, сударь, — сказал де Бюгонь, — с таким настроением вступать в тюрьму не советую. Тут и без вас горя хватает…
Затем, оставив всякую сентиментальность, майор де Бюгонь достал ключи, и за верными псами империи сухо щелкнули замки. Дома коменданта ожидала жена.
— Бедный Мишо, ты сегодня еще не выпил кофе.
— Все некогда. Наливай поскорее… Чувствую, день будет горячий. Интересно, кого привезут следующим?
Итак, Париж понемногу уже переходил в его руки. Мале выслушал о занятии банка, казначейства и городской ратуши, велел Бутри оставаться на посту префекта, а сам верхом поскакал к Вандомской площади, где его ожидал Боккеямпе. На этой же площади размещался штаб парижского гарнизона, а неподалеку жил командующий войсками генерал Пьер Гюллен…
Скромный часовщик из Женевы, работавший потом в прачечных Парижа, этот Гюллен был когда-то приятелем Мале. Вместе ходили на штурм Бастилии, плечо к плечу шагали в боевых походах. Но теперь рубаха-парень стал графом империи Наполеона, женился на гордой аристократке, верой и правдой служил престолу, и Наполеон высоко ценил службу Гюллена; там, где требовались особая твердость и жесткие меры, там всегда появлялся граф Гюллен, рука которого карала беспощадно. Взята Вена — Гюллен губернатор Вены, пал Берлин — Гюллен комендант Берлина. «Я иду на Москву, — говорил Наполеон на прощание, — и ты оставайся комендантом Парижа… Если понадобится, я вызову тебя в Россию и отдам тебе азиатскую столицу». Но сейчас Гюллен охранял для Наполеона столицу Франции, и клыков этого зверя следовало бояться…
— Что будем делать с Гюлленом? — спросил Боккеямпе.
— Я решу с ним по совести, — ответил Мале… Первая торговка появилась на площади. Генерал купил у нее лепешку с тмином, жевал ее на ходу.
— Солдат выстроить перед штабом, — приказал он. — Ни единого человека не должно выйти оттуда. В каждого, кто осмелится выбежать на площадь, стрелять боевым патроном.
Солдаты повиновались беспрекословно, оцепив здание штаба парижского гарнизона. Мале откусывал от лепешки, издали наблюдая, как маршируют люди. Потом оглянулся, с тревогой посмотрев на восток, определяя время. Солнце наплывало на Европу — в России уже начался горячий боевой полдень. И генерал Мале вдруг ощутил себя ее союзником в этой великой битве. Союзником тех безымянных мужиков-партизан, выходивших против Наполеона с вилами и рогатиной, как на волка, забравшегося в мирную овчарню. Что-то неуловимое, но вполне реальное как бы протягивалось отсюда, от Вандомской площади в центре Парижа, в заснеженные просторы возмущенной России…
— Придвиньте барабан, — велел генерал.
Тут же, под открытым небом, Мале писал на барабане помощнику коменданта столицы — генералу Дузе. Он выражал в письме полное почтение к старому солдату, говорил, что ему приятно служить с таким славным воином…
— Беги и отдай Дузе, — наказал Мале корсиканцу. — Старик произведен в следующий чин. Я слышал, он разорен процессом: ордер на сто тысяч франков обрадует его.