Сыном убитого Петра III был цесаревич Павел Петрович, а положение самого Пугачева после боев с войсками его мнимой «жены» Екатерины II было скверное. Народ разбегался, войско скудело без припасов, кое-где уже поговаривали, что никакой он не царь, а беглая «шаромыга» из донского казачья, и потому известие о прибытии посла от сына-цесаревича было как раз кстати для Пугачева, ибо приезд Долгополова укреплял его положение.
Все это Пугачев оценил тактически правильно.
— Ну? — грозно вопросил он купца.
Емельян Иванович сидел посреди шатра на шелковых подушках, с ножом у пояса, по бокам держал заряженные пистоли. Долгополов сразу понял, что подушки — это еще не трон. Царь он или не царь, а прибыль с него купцу содрать надобно.
— Великий государь! — бухнулся он в ноги Пугачеву. — А я твоему величеству подарки от Павлика привез.
Пугачев даже обомлел. Но «игру» принял:
— Кажи их мне. Сыночек-то мой каково поживает?
Нарочно при всех спросил о сыне, чтобы слышали. И при этом вытер слезу. Позже, давая показания на следствии, Пугачев сам признался, что не раз плакал при имени цесаревича Павла, дабы окружающие люди поверили в его «отцовские» чувства, и тогда он переставал казаться самозванцем.
— Парень здоровый, — отвечал Долгополов. — Очень уж он желает тебя видывать да вместях с тобою поплакать.
— Разлучила меня с ним злодейка жена… Катька проклятая! Но сынка люблю. С кем обручен-то он ныне?
— Да с принцессой германской… с Наташкой!
— Наташку я знаю, — объяснил Пугачев своей свите. — Бывалоча, она ишо во такая была, я ее на колено-то усажу да качаю, а ёна так и заходится от смеха… Девка справная!
Он осмотрел «подарки», а камни из шкатулки ржевской купчихи переложил к себе в кошелек. Долгополов сказал:
— Камушки-то из Индии, таких нигде не найти.
— Я и сам вижу, что редкостные. Сыночек у меня добрый. Дай ему Бог деток от Наташки поболее. — Пугачев приосанился, на подушках сидючи, и спросил: — Уж ты скажи, голубь, шибко ли меня в Питерсбурхе господа Катькины боятся?
— Шибко! А я ваше величество хорошо помню.
В глазах Пугачева что-то сверкнуло — хищное.
— А где мы виделись-то? — насторожился он.
— Да все там же… в Ораниенбауме.
Емельян Иванович помолчал, обдумывая ответ.
— Как не помнить, — сказал он. — Мои камергеры еще тебя пивом потчевали. Небось доволен остался?
— Благодарствую. Я ведь, государь, овес тебе продавал.
— Оно и верно, — призадумался Пугачев.
Долгополов изложил главное, ради чего приехал:
— А деньги-то за овес не получил я с тебя.
Пугачев встрепенулся, спрашивая с интересом:
— А сколько там на мне долгу осталось?..
Теперь оба они, как заправские актеры-импровизаторы, разыгрывали роль, ибо в обоюдном обмане заключалась двойная выгода: Пугачеву — политическая, а Долгополову — денежная.
— Деньги за овес тебе отдам. Погоди ужо. А сейчас, чтобы не было тебе скушно, поди да постой у шатра моего, погляди, как мои генералы господ станут вешать…
Посмотрел Долгополов, как вешают дворян-помещиков, и самому жить расхотелось. Издали-то все гладко казалось, а близ Пугачева страх одолел и думалось: как бы это поскорее во Ржев вернуться. Но Пугачев крепко держал шарлатана при себе, а денег за овес нарочно не отдавал:
— На што они тебе? Погости у меня маленько… Долгополов, чтобы живым вырваться, врал еще пуще:
— Я ведь, батюшка, и порох тебе вез.
— Неужто тебя с порохом не задержали солдаты?
— Да я его в бочку сложил, а сверху мукою присыпал. Порох наилучший, немецкий, его тебе Павел Петрович слал.
Наконец Долгополов не выдержал и взвыл:
— Отпусти меня, государь, так я тебе пороху-то сколько хошь отсыплю ишо, даже самого Павлика сюды привезу.
— Не спеши. Я сам знаю, когда тебе ехать…
Врать так врать, чтобы всем чертям тошно стало. Астафий Трифонович, обнаглев, уже советы Пугачеву давал:
— После Казани тебе прямо на Москву иттить надобно. Павел Петрович, сынок твой, наперед к тебе с большим войском выйдет. Уж ты скажи — одному ему или с женою представиться?
Во время следствия Пугачев привел свой ответ на этот вопрос Долгополова: «Пущай приезжает с женою вместе, и шоб они скорее из Петербурга выезжали». Но самого Долгополова удерживал. Что делать? Тут казаки яицкие надоумили купца ржевского:
— Да зачем самого-то просишь? Ты проси лучше Перфильева или Творогова, они тут главные заводилы всему… А наш царь и сам-то их завсегда слушается…
На бивуаке в лесу Долгополов сказал Перфильеву:
— Уж ты будь другом, скажи его величеству, чтобы отпустил меня, а я ему цесаревича Павлика привезу…
Перфильев (правая рука Пугачева) разругал купца:
— Брось язык-то свой об «величество» мусолить! Мы и сами ведаем, что никакой он не царь, а так… пустое. Нам бы тока Россией тряхнуть, чтобы казаков Яика не обижали, вот к нему и склонились. Коли захотим, так сами царями сделаемся!
После сожжения Казани пугачевские отряды были разбиты правительственными войсками генерала Михельсона и отступили в панике, народ разбегался — кто куда. Но даже сейчас Пугачев глаз не сводил с Долгополова, а когда после обеда заваливался спать под телегой, Астафий Трифонович обязан был веткою мух от него отмахивать. Слышал он, как судачат меж собою казаки:
— Долго ль нам за ним, гультяем, волочиться? Гляди, уже всех повыбили… Эдак на Яике и мужиков боле не станется!
— Сказывали люди шаталые, быдто императрица Катька тридцать тыщ посулила Яику, ежели мы шатуна нашего скрутим.
— Эва! Деньги немалые. Кто откажется?..
Против Пугачева уже вызревал зловещий заговор.
Но разговоры казаков западали в память Долгополова, и он уже сложил план дальнейших действий. После переправы через Волгу «батюшка-осударь» подобрел. Долгополов встретил его в обозе среди телег с добром, в подоле рубахи он нес куда-то кучу денег. Сев на траву, Пугачев отсчитал ровно пятьдесят рублей:
— Ну, треклятый, теперича убирайся отсель!
Долгополов чуть не расплакался от досады:
— Да мой-то овес, что я продал тебе в Ораниенбауме, чать, дороже мне обошелся. Опять же в дороге истратился…
Пугачев развернулся и в полный мах дал ему в ухо:
— Молчи, паскуда, покедова башку не снес я тебе…
Долгополов, вернувшись во Ржев, под родимый кров, начал снова собираться в дальнюю дорогу.
— Эк тебя носит-то, очумелого, — сказала жена.
— Молчи, дура! Я новую прибыль учуял.
Надел зеленый кафтан, ножницами подровнял бороду.
— А камушки мои куды подевал? — приставала жена.
— Будут тебе бриллианты с яхонтами.
— Да откеле ждать-то мне их? Нешто с тебя?
— Теперича жди от самой императрицы…
Вот и Петербург! В пятом часу утра он появился в Мраморном дворце, где проживал фаворит императрицы граф Григорий Орлов, и дежурному рейтару, который остановил его, сказал:
— Нагни голову, на ухо скажу тебе… Дело у меня до его сиятельства Орлова будет важное. Государево.
Орлов вышел в халате, еще заспанный. Но сразу оживился, когда Долгополов предъявил ему подложное (им же самим составленное) послание от Перфильева и казаков, которые якобы за деньги немалые согласны сдать Пугачева властям.
— Поспешить надо, — суетился Долгополов. — Ино уйдет злодей в леса Керженские, оттель его калачом не выманишь.
— Много ли казаки хотят за услугу сию? — спросил Орлов.
— Тыщ тридесять… золотом!
Ляпнул, а сам подумал: «Неужто получу с дураков? Ежели от Пугача не разбогател, так, может, царица озолотит меня?..»
— Едем, — решил Орлов. — К государыне…
Екатерина II со своим двором жила в Царском Селе; она согласилась с фаворитом: пусть казаки сами и скрутят самозванца.
— А коли деньги нужны, я казну отверстой держать стану. Узнай у купца, сколь желает он получить за услугу свою?
Долгополова во дворце обхаживал камер-лакей в камзоле с галунами, спрашивая, чего пожелает на завтрак себе.
— Мне бы хлебца куснуть. Хорошо бы с сольцою…
Ему дали водки, курицу, кренделей и ситного хлеба. Орлов вручил Долгополову целый кошель с золотом и узел с подарками для жены, которой императрица слала два отреза бархату, один цвета яхонта, другой малиновый, и золотой глазет. Орлов сказал, что образуется «Секретная комиссия» для поимки Пугачева именно через подкуп его соратников, а деньги еще будут:
— Только доставь мне сюда Емельку-вора! Так озолотим тебя, что до Ржева треснешь посреди дороги от тяжести…
В попутчики Долгополову дали капитана Галахова и майора Рунича — поехали. Но Пугачев, терпя поражения от войск Михельсона, петлял в Поволжье, будто заяц, заслышавший лай своры гончих собак, и поймать его было никак невозможно. За Саранском деревни стояли уже пустыми, в них остались старики да детишки, все население ушло к «царю-батюшке»; хлеба зрели впустую, скотина скиталась по пашням, шляхи устилали «глаголи» виселиц и трупы павших лошадей. Немецкие колонисты угощали членов «Комиссии» сладким кофе и сдобными булками. По слухам, Пугачев был снова разбит в бою, Галахов с Руничем гадали: куда он теперь метнется?
— Староверы его в скитах спрячут, — сказал Долгополов.
Только он это произнес, как увидели пыль от множества конницы, впереди всадников на соловой лошади ехал сам Пугачев! Долгополов хотел скрыться, но Галахов схватил его:
— Ежели бежать удумал, так беги от нас в стан злодея и совращай казаков, как и сулил ты государыне нашей.
— Меня сразу и повесят, — отвечал Долгополов…
Его колотило от страха, и трясуна оставили в покое. Офицеры возили с собою немалые деньги, отчего Долгополов и не хотел разлучаться с ними. Не раз уже намекал им:
— Вы бы и мне, господа, тоже денежек дали.
— Это зачем же нам на тебя деньги тратить?
— За труды мои, — объяснял Долгополов. — Опять же страхов сколь натерпелся. Вы за страх-то со мной расплатитесь?
— Помалкивай, гнида окаянная, — отвечали ему офицеры. — Мы и сами зубами ляскаем, только никто нам за это не платит.