С уходом китайцев из тайги не все зверовые фанзочки пустеют. Некоторые китайцы живут в них постоянно в течение всей своей жизни. Это в большинстве случаев одинокие старики, давно уже порвавшие всякие связи со своей родиной. Дикая природа этих мест наложила на них свою печать. Вечные опасения за свою участь и безотчетный страх перед этой огромной лесной пустыней как будто подавляют их, — они утрачивают человеческий образ и становятся дикарями. Живут эти китайцы в самой примитивной обстановке и все цели своего существования сводят лишь к тому, чтобы найти чудодейственное растение. Здесь, в глухой тайге, они умирают одинокими, так что некому совершить над ними обряд погребения.
Однажды, в 1903 году, я с шестнадцатью стрелками охотничьей команды пробирался по местности совершенно безлюдной (в истоках реки Саядагоу — перевал на Судзухе). После восьми дней пути мы остановились биваком в самых истоках реки Улахе. На другой день утром я пошел на охоту. Отойдя от бивака километра четыре, я совершенно случайно натолкнулся на маленькую землянку-фанзочку, похожую на логовище зверя. Фанзочка была пустая, но по вещам, находившимся в ней, видно было, что в ней живет искатель женьшеня. Я остался ждать. Минут через двадцать пришел хозяин. Это был глубокий старик.
Надо было видеть его испуг и удивление. Он сел на землю и закричал, как раненый. Я стал его успокаивать и тут только заметил, что он болен: глаза его горели лихорадочным огнем, он кашлял, стонал и жаловался на грудь.
Поохотившись в окрестностях, я пришел к нему ночевать. Мы разговорились. Оказалось, что в краю он живет шестьдесят два года и что здесь в этой землянке совершенно одиноким он прожил подряд около двадцати двух лет. За все это время он знал только двух китайцев. Других людей он не видал. Одни и те же, они один раз в году приходили к нему с вьючными конями, привозили буду, соль и кое-что из одежды, а взамен этого забирали у него ту пушнину (хорьков, белок и случайного соболя), которых он мог поймать на своих 50 ловушках. Питался этот старик только горстью чумизы и тою живностью, которую он добывал своим звероловством.
Вечером старик заболел; он стонал и жаловался на грудь. Ночью два раза я затапливал печь. К утру он немного успокоился и уснул. Когда совсем рассвело, я не стал его будить, тихонько вышел и через полчаса присоединился к своему отряду.
Через тридцать восемь дней случилось мне возвращаться опять тою же дорогою. Я предложил своим спутникам навестить моего нового знакомого. Когда мы вошли в фанзу, то увидели, что старик лежал на нарах мертвым, в том положении, как я оставил его при уходе.
Мы завалили землянку камнями и буреломом. Без малого только через полгода, быть может, к нему пришли опять те же два китайца и тогда похоронили его по своему обряду.
Как только подуют сухие северо-западные ветры и деревья под влиянием утренних заморозков разукрасятся всеми цветами радуги, кончается женьшеневый промысел.
В это время в тайге разыгрываются кровавые драмы.
Осенью, с наступлением холодов, измученные и изнуренные долгим скитанием по лесу, с драгоценной ношей в руках, искатели стремятся к земледельческим фанзам в надежде снискать там себе покой и пропитание.
Ужасные голодовки, кровожадные звери и нечеловеческие лишения, которым неизбежно подвергается всякий женьшенщик за попытку бороться с природой там, где она наложила свое вето[364], — все это как будто осталось позади. Но еще большая опасность ожидает его впереди.
Там, где долина суживается, чтобы только оставить проход горной речке, где-нибудь за камнями с винтовкой в руках караулит грабитель.
Искатель женьшеня знает это и торопится скорее пройти опасное место. Вот он почти прошел его, и вдруг небольшая струйка дыма мелькнула в кустах. Звук выстрела подхватило гулкое эхо. Китаец как-то странно рванулся вперед, ноги его подкосились. Он взмахнул руками и грузно повалился на землю.
Тотчас из кустов вышел грабитель-промышленник и торопливым шагом подошел к убитому. Привычной рукой он обшарил его, достал берестяную коробочку с драгоценным корнем и сунул ее себе за пазуху. Затем он поднял свое ружье и, не оглядываясь, быстро направился в горы.
Скоро ночная мгла, словно траурная вуаль, стала спускаться на землю.
Так иногда погибает искатель женьшеня за то растение, которое он считает источником жизни…
Охота на соболя
Амурский соболь является ближайшим родственником куницы, которая и замещает его в местах исчезновения.
По наружному виду он кажется величиной с небольшую кошку, но на самом деле значительно меньше. Тело его длинное, тонкое и чрезвычайно гибкое, вследствие чего он пролезает в такие маленькие отверстия, через которые другие животные его размеров проникнуть не могут. Относительно сильные ноги соболя снабжены крепкими когтями, дающими ему возможность быстро взбираться на деревья. Конусообразную его головку, с большими опушенными ушами и черным подвижным носиком, можно было бы назвать красивой, если бы впечатление это не портилось злобным выражением черных глаз. Зубы у него мелкие, острые, но тем не менее раны, наносимые соболем, могут быть серьезны.
Голос, издаваемый соболем, похож на фырканье и мурчанье. Поставленный преследователем в безвыходное положение, он смело бросается на врага; даже запертый в клетку, он норовит неожиданно напасть на человека, неосторожно взявшегося руками за железные прутья. В случае неудачи он тотчас же скрывается в самом отдаленном углу своей темницы.
Основной цвет соболя бурый, причем окраска эта сильно варьирует от темно-бурого до рыже-бурого, буро-серого, желтовато-серого и даже белого цвета. Последние две отмастки попадаются очень редко. В Уссурийском крае на окраску соболя влияет и широтное распространение: так, мех соболей к востоку от Сихотэ-Алиня темнее и пушистее, чем в бассейне правых притоков Уссури.
Спина соболя темнее, чем бока; брюшко, как у всех животных, светлее, чем другие части тела. Шейка снизу желтоватая, с нежным розовым оттенком, который у мертвого животного скоро выцветает. Это, так сказать, «живой» цвет меха. Самые дешевые соболи — серо-бурые. Иногда, очень редко, встречаются соболи пегие, с белыми отметинами: пегоголовые, пегоногие, пегохвостые. Эти смешанные окраски присущи только самкам, самцы же всегда бывают однотонны. Мордочка соболя черная; внутренняя сторона лапок светлее, чем снаружи; хвост всегда темный.
В 1909 году на реке Самарге, в местности Кивета (в пяти километрах от моря), в хвойно-смешанном лесу был убит соболь, сидевший на дереве. Этот зверек имел такую оригинальную окраску, что его сначала даже и не приняли за соболя. Он был весь желтовато-розового цвета, и только по спине тянулась едва заметная темно-серая полоска; брюшко было снежно-белое. Месяца через два шкурка выцвела и приняла грязно-белую окраску.
Как редкость, встречаются соболи совершенно белые, но это не альбиносы — это естественная окраска животного, так как губы и нос у них пигментированы и глаза не красные. Такие шкурки имеют лишь интерес музейный. Много их достать нельзя, а одна белая среди темных только мешает и даже некоторым образом обесценивает всю партию.
В Уссурийском крае соболь распространен повсеместно, повсюду, где сохранились большие хвойно-смешанные леса.
Нет сомнения, что соболь водится в Черных горах около Хунчуна, в лесах Северной Кореи и в Сунгарийском крае (сансинский соболь). В общем Уссурийский край во много раз богаче соболями, чем Амгунский район и Амурская область. Здесь путник постоянно встречает соболиные следы в виде экскрементов на колоднике не только зимой, но и летом.
В 1909 году в верховьях реки Самарги трое удэхейцев поставили в шести местах по двенадцати лучков (маленький лук-самострел). Эти семьдесят два лучка в одни сутки дали шесть соболей.
Староверы-соболевщики полагают, что есть соболь «местный» и «ходовой». Это подтверждают и китайцы. «Местным» они называют такого соболя, который постоянно живет на данном месте и от своего жилья далеко не уходит. Подошвы его лапок покрыты шерстью и когти длинные, острые. У «ходового» соболя шерсть на лапках вытерта и когти притуплены. По степени вытертости шерсти на лапках соболевщики судят о пройденном зверьком расстоянии. Следы «ходового» соболя по снегу видны ясно, отчетливо, а следы «местного» соболя видны только на свежей пороше.
Китайские звероловы уверяют, что по качеству меха и окраске они могут определить, откуда пришел соболь и где его родина — прибрежный район или правые притоки Уссури.
Туземцы в большинстве случаев на задаваемые вопросы по этому поводу отвечали так: если следы соболей идут вразброд в разные стороны, то зверьки живут здесь постоянно и бегают лишь за добычей. Но иногда замечают, что большинство следов (в особенности если снег выпадает рано) идет в одном направлении. В этом туземцы усматривают перекочевывание соболя вследствие недостатка корма.
Соболь обитает по верховьям малодоступных рек, в первобытных девственных лесах, где еще не стучал топор дровосека, где пожары не уничтожили подлесья и где достаточно бурелома. Леса Уссурийской тайги по первому впечатлению кажутся безжизненными: ни единый звук не нарушает их торжественной тишины. И вот такие-то глухие места и являются, по-видимому, любимым местопребыванием соболя. Пищею ему служат мыши, бурундуки, сеноставцы, зайцы, белки и разные птицы (чаще всего рябчики). В голодные годы, когда соболь не может найти себе пищу в хвойном лесу, он выходит на поляны и ест все, что ему попадется. Иногда он залезает в амбары туземцев и грызет юколу. Однако он не прочь полакомиться и свежей рыбой и даже предпочитает ее сухой.
Будучи смелым и ловким, соболь решается нападать даже на таких крупных животных, как кабарга. Однажды (на реке Кулумбе, притоке Имана, в ноябре 1906 года) автор видел следы борьбы между этими двумя животными. Прыгнув на спину кабарги, соболь старался перегрызть артерию на шее.