урых кудряшках. Я не ощущала привычного покалывания в ногтях, как это всегда со мной бывало перед белонгированием, но, тем не менее, пока Марат планомерно доводил своими претензиями обслуживающий персонал до инфаркта, быстро засунула куклу в большой полиэтиленовый пакет и пошла к кассе. Вскоре ко мне присоединился Марат. Мы благополучно оплатили огромную игрушечную машину, которая занимала весь проем между кассами, и пошли было на улицу, как вдруг заорала сигнализация. Нас любезно попросили вернуться и еще раз снять с автомобиля штрих-код, на который, как подумали охранники, отреагировала система охраны. Когда же мерзкий писк раздался опять, мне пришлось разыграть целую комедию, громко ругаясь и упрекая Марата в том, что своему сыну он машину оплатил, а про куклу для моей дочери совершенно забыл. Похлопав глазами, он, наконец, допер, в чем дело, и кинулся мне на выручку. Для того чтобы избежать общения с ментами, мы заплатили бешеные деньги за эту теперь уже бесполезную игрушку и под подозрительно-презрительными взглядами и ухмылками продавцов двинулись к машине.
«Агнесса – ты полная идиотка, несчастная психопатка, – с ходу начал он орать на меня в машине, зная, как я ненавижу это имя. – Я раз в году могу себе позволить порадовать любимого сына, и именно в этот день ты решаешь засадить нас за решетку, стерва ты проклятая. Ты ведь специально это подстроила, да? На хрена тебе сдалась эта чертова кукла, я не вижу в ней ни грамма энергии. Ты решила мне отомстить за то, что я до сих пор люблю свою семью? За то, что я не женюсь на тебе? Неужели ты до сих пор не поняла по своему опыту, что ты не из тех, на ком женятся! Ты думаешь, Корецкий просто так от тебя сбежал? Да у тебя на лбу написано – ни в коем случае не связывайте с больной идиоткой свою жизнь!»
Это было уже слишком. Такое количество плевков за один раз не укладывалось ни в какой носовой платок.
«Какое самомнение! Я лучше застрелюсь, чем выйду за тебя замуж. Жалкий прохиндей, который ворует последние гроши у старух, ты – вонючий маньяк…»
Но он меня не слушал, просто открыл дверь и выпихнул из машины, как ненужный хлам. Вслед за мной вылетела кукла. Марат сдал назад, затем круто вывернул руль и проехал одним колесом по голове куклы. Я сидела на мокром люке и гладила куклу по шелковому платью, перебирая грязные бусинки на голубом подоле. Мимо пролетали блестящие хромовые машины, водители крутили пальцем у виска. Чудесная фарфоровая мордочка превратилась в грязное месиво, и мне казалось, что моя голова тоже раздавлена всмятку под тяжестью мыслей, которые все накатывали и накатывали. Он вытолкнул меня так же грубо и жестоко, как когда-то я Корецкого. Все, так или иначе, возвращалось на круги своя. Глупо, но я так и не поняла, любила ли я Марата хоть немного или же он был всего лишь моим отражением в грязной луже на проезжей части. Единственное, что я четко ощущала, – это нарастающее как снежный ком желание избавиться от своей вещевой болезни, забыть ее как страшный сон. Мне хотелось, чтобы я проснулась дома, передернула плечами и сбросила с себя остатки ночного кошмара в виде Марата, ворованного барахла в бабушкином комоде, меня самой, сидящей на грязном бордюре у вонючей дороги. Но проснуться не удавалось, поэтому, подхватив под мышку то, что осталось от моей принцессы, я стала ловить такси.
На следующее утро после нашей ссоры в магазине я впервые за всю жизнь проспала важную деловую встречу. Но я ничего не могла поделать, мне не хотелось вставать, двигаться, есть и даже моргать. Я лежала и гипнотизировала потолок, который то приближался, нависая над самыми бровями, то улетал ввысь, превращаясь в соборный купол. Телефон разрывался на части, и я, думая, что это Марат, только поглубже зарылась в подушки, стараясь не реагировать на трель звонка. Я чувствовала, как звук заполоняет все пространство, заползает ко мне под одеяло и норовит попасть через уши в мой воспаленный мозг. Продолжая лежать, я проклинала Марата, который даже умереть спокойно не даст и будет до последнего вздоха терроризировать меня. Однако сил, чтобы взять трубку и прекратить это безобразие, у меня не было. Помимо жуткой слабости начался лихорадочный озноб. У меня была высокая температура, и всю следующую ночь я металась в бреду. Наверное, мне не надо было в таком состоянии вставать и выбираться из дома, но он меня заставил. Телефон все звонил и звонил, разрывая барабанные перепонки. В конце концов я выскочила из постели.
«Кто дал тебе право отключать телефон? – просвистел из трубки ледяной голос, замораживающий до самого сердца. – Я, как мальчишка, звоню тебе второй день, и никто не отвечает».
«Извини, – стала почему-то оправдываться я, – я заболела и хотела выспаться».
«Двадцать четыре часа, не смеши меня. У тебя, наверное, любовник», – насмешливо сказал Марат.
«Какие могут быть претензии? Ты мне доходчиво объяснил суть наших отношений, когда выкинул из машины».
«Совершенно никаких. Кроме того, что сегодня вечеринка у Михайловых, и мы приглашены».
«Я же сказала, что больна».
«Вот это меня волнует меньше всего. Ты должна выполнять часть своей сделки до тех пор, пока я этого пожелаю. Надеюсь, милая девочка, ты понимаешь, что, если сделка будет расторгнута, твоя чахлая конторка превратится в труху в течение нескольких дней. Я разорю тебя до нитки, заставлю голой бомжевать на вокзалах, где тебя будут трахать все отбросы и уроды города. А может, я просто тебя уничтожу. Знаешь, что я сделаю? Сожгу тебя вместе с ненужными вещами. Они еще не рассказали тебе, что чувствуют, когда горят? Нет? Ну, так приготовься к этому. Хочу тебе сказать, что большинство проигравших охотников (таких, как ты, моя прелесть) закончили свою жизнь весьма страшно. Они сгорели. И горели эти мужчины и женщины долго и мучительно. Чувствуя, как облезает кожа, как плавятся и вытекают глаза. Начинают умирать они с волос, потом исчезают кончики пальцев, ноги превращаются в два горелых чурбанчика».
«Хватит, ради бога. У меня высокая температура. Мне плохо, все болит».
«Моя ненаглядная, ты – давно поизносившаяся и надоевшая кукла. Так что тебе давно пора отправиться, куда и всем. В огонь!»
«Угрожаешь?»
«Милая, ты сама вынуждаешь меня говорить о неприятных вещах. Давай, быстро одевайся, и я обещаю тебе очередной незабываемый вечер».
Я обгрызла большой палец до крови, но так и не придумала способ избавиться от Марата. Больной и разбитой, мне пришлось тащиться на чертову вечеринку. Предстоял тяжелый вечер и, собрав всю силу духа, я решила, что пойду с Маратом на сейшен, но брать ничего не буду. Нельзя этого допускать. Нельзя брать вещи, когда рядом Марат. Теперь они автоматически становились моими врагами. Даже если мне весь вечер придется смотреть исключительно под ноги, чтобы ни один предмет не привлек мое внимание, я это сделаю. И, конечно, отныне никакого секса, потому что от одной этой мысли мне хотелось бежать в ванну и тереться мочалкой до дыр. Этот человек до того мне опротивел, что часть наваждения ушла. Я вдруг увидела в нем мерзкого карлика с туго набитой мошной, который хочет извести меня, превратить в золу. «Ничего, – думала я, влезая в узкое платье, – мы еще поборемся».
Кассета 12
Чета Михайловых, у которой было много влиятельных знакомых, устраивала очередной вернисаж своих картин. Они оба были художниками и называли себя «Новые символисты». Хотя, насколько я разбираюсь в искусстве, новыми здесь были только толстые белые рамы, привезенные откуда-то из Европы. Все остальное уже встречалось у Пикассо, Руссо и пр. Однако это была та живопись, которую приятно повесить дома и, угощая гостей кофе, ненавязчиво говорить: «Вообще-то я не поклонник символизма (импрессионизма, кубизма и т. д.), но эта картинка хорошо вписывается в интерьер кухни». Михайловы были модными на сегодняшний день и, пользуясь моментом, ковали валюту: одна картина стоила безумных денег. Но, несмотря на это, у них был постоянный круг покупателей. Среди того общества, в которое меня ввел Марат, было немало тех, кого волновали не предметы, а цена на них. Марат называл их Сумчатыми. Если, к примеру, шампанское в магазине элитных вин имело ценник меньше тысячи долларов, то это уже было не вино, а кошачья моча, не стоящая их внимания.
В этот вечер Марат был оживлен как никогда, тормошил меня, называл любимой девочкой и просил прощения за свою выходку.
«Ну, киска, мы же с тобой одной крови, ты все равно никуда от меня уже не денешься, так что терпи», – шутливо подзадоривал он меня. Я старалась казаться веселой и любезной, но в то же время полностью погрузиться в себя и не смотреть ему в глаза. Еще я пыталась как можно меньше глазеть по сторонам, чтобы не нарваться на очередную вещь. С бокалом в руке я передвигалась по огромной мастерской Михайловых, как по минному полю. Мне показалось, что Марат заметил мою настороженность и намеренно водит меня по разным безлюдным уголкам, обращая мое внимание то на один, то на другой предмет. Пытаясь прекратить внутренний мандраж, я стала заливать в себя шампанское бокалами, молясь, чтобы эта пытка закончилась как можно скорее. И чем больше я пила, тем сильнее рос мой страх. Страх перед Маратом. Он жестоко и неумолимо тащил меня по миру вещей, которые поглощали меня все больше и больше, с головой затягивая в свой водоворот. Пока я отвешивала дежурные комплименты художникам по поводу их шедевров, Марат с непонятной злобой поглядывал на меня.
«Пойдем, я покажу то, что тебе точно понравится. По крайней мере, в этом гадюшнике это – единственная стоящая вещь», – тихо прошептал он мне на ухо. Подхватив меня под локоть, он увел меня подальше от других гостей. Я, стараясь отвлечь его от вещей, стала рассказывать про выставку, которую недавно устраивала моя фирма, но казалось, что он был где-то далеко и совсем меня не слышал. За мольбертом, на котором стояло неоконченное полотно, где два червеобразных персонажа сплелись в клубок, я заметила столик с резными ножками, на котором лежали золотые наручные часы. Сделаны они были очень изящно, в старинной манере. Наверное, начало XX века. Марат знал, что я больше не ведусь на новодел. Только старина могла насытить мою алчность. Старинные вещи были особенными, они несли в себе время. Они были многослойны, как торт Наполеон, но при этом, снимая с них первый слой, ты никогда в жизни не мог угадать, что будет дальше.