«Из древнейших плацентарных (Placentaria) в древнейшую третичную эпоху (эоцен) выступают затем низшие приматы, полуобезьяны; далее (в миоценовую эпоху) настоящие обезьяны, из узконосых – это прежде всего собакообразные (Cinopitheca), позднее человекообразные обезьяны (Anthropomorpha); из ветви этих последних в плиоценовую эпоху возник лишенный способности речи обезьяночеловек (Pithecanthropus alalus), а от этого последнего, наконец, произошел человек, наделенный даром слова» [12, 140].
(Ч. Дарвин позднее, анализируя эту проблему, отказался от идеи «переходного звена» – обезьяночеловека.) Известный ученый А. Уоллес, в свою очередь, отстаивал положение о том, что естественный отбор, как и «половой отбор» (преимущественное размножение самцов с теми качествами, которые позволяют победить в борьбе за самку), не мог создать основных особенностей человеческого мозга, и, в первую очередь, способности к речи (см.: Уоллес А.Р. Естественный подбор. СПб., 1878). В равной степени его беспокоила недостаточность аргументации процесса формирования мышления у Дарвина (в качестве инструмента для выживания и конкуренции), выраженная в форме следования за возникающей потребностью:
«Но для того, чтобы избегать неприятелей или успешно нападать на них, для того, чтобы ловить диких животных, выделывать оружие, необходима помощь высших умственных способностей…» [15, 5, 608].
Проблема связи осмысленного общения при помощи речи и процесса формирования самого человека (и человеческого общества) заинтересовала Ф. Энгельса, написавшего в 1876 г. по этому поводу упоминавшуюся статью (опубл. в «Die Neue Zeit». Bd. 2.1896). В этой статье разъясняется, что «наши обезьяноподобные предки» (сочетание unsre äffischen Vorfahren в статье синонимично с menschenähnlichen Affen – человекообразные обезьяны) должны быть характеризованы не только как «общественные» (поскольку, по мнению Энгельса, нельзя выводить – abzuleiten – общественных людей от не-общественных предков), но и как сумевшие развить руку в качестве органа труда (Organ der Arbeit) и передать это по наследству. Так вот, эти самые предки
«пришли к тому, что у них появилась потребность что-то сказать друг другу
(kamen dahin, daß sie einander etwas zu sagen hatten)».
Так, предположительно, и возникла речь в виде произнесения членораздельных звуков – «потребность создала себе свой орган»… Далее Энгельс поясняет, что этот вариант возникновения языка (die Entstehung der Sprache) «из процесса труда и вместе с трудом» он считает единственно правильным, опираясь на описания Ч. Дарвином [15, 5, 203] примеров воспроизведения звуков животными, но, в особенности, птицами:
«Птицы являются единственными животными, которые могут научиться говорить (die sprechen lernen), и птица с наиболее отвратительным голосом, попугай, говорит всего лучше (spricht am besten)… в пределах своего круга представлений он [попугай. – С.Я.] может научиться также и понимать то, что он говорит (soweit kann er auch verstehen lernen, was er sagt)» [см.: 73, 20, 486 – 491].
Следует, однако, обратить особое внимание на то, что Ч. Дарвин, которому в данном конкретном случае следовал Ф. Энгельс, намеренно «упростил» ситуацию с формированием у человека способности к общению посредством речи в интересах приближения его к остальным представителям животного мира (подробнее см.: Спиркин А.Г. Происхождение языка и его роль в формировании мышления // Мышление и язык. Под ред. Д.П. Горского. Μ., 1957).
Последующая конкретизация выдвинутого в самом начале статьи Ф. Энгельса постулата «труд создал самого человека» осуществляется утверждением тезиса об определяющей роли труда (в основе которого лежит изготовление орудий – die Verfertigung von Werkzeugen) и возникшей в процессе этого труда речи в формировании человеческого мозга (разумеется, при наличии определенных, способствующих этому, химических условий), и, соответственно, в становлении обезьяны человеком (Menschwerdung), «возникновении» человека как такового:
«Сначала труд, а затем и вместе с ним членораздельная речь явились двумя самыми главными стимулами, под влиянием которых мозг обезьяны постепенно превратился в человеческий мозг, который, при своем сходстве с обезьяньим, далеко превосходит его по величине и совершенству».
Дальнейшее совершенствование человека, цивилизация как процесс, описывается так же четко:
«Употребление мясной пиши привело (führte) к двум новым достижениям, имеющим решающее значение: к пользованию огнем и к приручению животных»,
за ними последовало добавление к охоте и скотоводству земледелия и ремесел, наряду с которыми «появились, наконец (endlich), искусство и наука» [73, 20, 492 – 493]. В конечном счете, получается, что осмысленность и в действиях, и в произнесении звуков незаметно отодвигается на второй план, поскольку она, в данном случае, считается проявлением уже собственно человеческого мозга, который, в свою очередь, появляется не сразу. Отметим, что оригинальный вариант объяснения подобной последовательности был предложен Г. Плехановым [см.: 86, VII, 162 – 163, 165, 241 – 242; ср.: 23, 179, 283].
В течение долгого времени идеи, изложенные в этой статье Ф. Энгельса, считались теорией трудового происхождения человека,
«полностью опровергавшей все религиозные и идеалистические теории в этом важнейшем вопросе» [31, 242].
Однако, при рассмотрении значимости положений, высказанных в данной статье, нельзя не учитывать то обстоятельство, что Ф. Энгельс не в последнюю очередь считал своим долгом создать контрверсию философскому идеалистическому объяснению человеческой природы, формулировки которой можно было найти, в частности, у Г. Гегеля:
«В наше время мы должны неустанно напоминать, что человек отличается от животного именно тем, что он мыслит…».
Причем, Гегель не останавливается на указании этого различия, но подчеркивает, что «логическое» должно быть признано не просто одним из свойств человека наряду с другими, но «самóй его своеобразной природой (seine eigenthümliche Natur selbst)». Нельзя сбрасывать со счетов и то, что философ Г. Гегель, с которым по упомянутому вопросу менее чем через полвека боролся Ф. Энгельс, принципиально по-иному рассматривал саму проблему природы человека:
«Определением (Die Bestimmung) человека служит мыслящий разум (die denkende Vernunft); мышление вообще есть его простая определенность, ею он отличается от животного; он есть мышление в себе, поскольку оно отличается также и от его бытия-для-другого, от его собственной природности и чувственности, которыми он непосредственно связан с другими. Но мышление есть также и в нем: сам человек есть мышление (der Mensch selbst ist Denken), он налично сущ как мыслящий (er ist da als denkend), оно есть его существование и действительность; и далее: так как мышление есть в его наличном бытии и его наличное бытие есть в мышлении, то оно конкретно, его следует брать с содержанием и наполнением, оно есть мыслящий разум и, таким образом, оно есть определение человека» [10, V, 6 – 7, 118 – 119].
(Подробнее о гегелевском подходе к определению и назначению человека см.: [24, 271 – 280]).
В 1877 г. на съезде естествоиспытателей в Мюнхене известный ученый Р. Вирхов выступил с речью «О свободе науки в современном государстве», в которой настойчиво требовал признать за предположениями о существовании обезьяночеловека статус «недоказанной теории» и потому ни в коем случае не включать положения эволюционной теории в школьную программу, как это предлагалось в предшествующем его выступлению докладе Геккеля. Через несколько десятков лет, в США, точка зрения Вирхова стала отправной в деятельности У. Брайана, автора памфлета «Угроза дарвинизма» (1921) и инициатора принятия законодательных актов против практики школьного преподавания биологической эволюции как нашедшей окончательное подтверждение теории, а не только как гипотезы. Реакцией на эти шаги и стал знаменитый «обезьяний процесс» 10 – 21 июля 1925 г. в городе Дейтоне (штат Теннеси), который и упоминается Лосевым в ОАСМ. Не исключена возможность знакомства Лосева также и с работой И.И. Мечникова «Этюды о природе человека» (первое издание на рус. яз. в 1905 г.), в которой, в частности, говорится:
«Из суммы всех известных данных мы имеем право вывести, что человек представляет остановку развития человекообразной обезьяны более ранней эпохи. Он является чем-то вроде обезьяньего „урода“, не с эстетической, а с чисто зоологической точки зрения. Человек может быть рассматриваем как необыкновенное дитя человекообразных обезьян, – дитя, родившееся с гораздо более развитым мозгом и умом, чем у его родителей. Гипотеза эта вполне вяжется со всеми известными нам фактами… Приходится допустить, что некоторые виды организмов не подчиняются медленному развитию, а появляются внезапно и что в этом случае природа делает значительный скачок… Человек, вероятно, обязан своим происхождением подобному же явлению. Какая-нибудь человекообразная обезьяна, в период изменяемости специфических свойств своих, народила детей, снабженных новыми признаками. Анормально большой мозг, заключенный в объемистом черепе, позволил быстро развиться умственным способностям, гораздо более мощным, чем у родителей и вообще у родоначального вида. Эта особенность должна была быть переданной потомству, и так как она имела очень большое значение в борьбе за существование, то новая раса должна была установиться, распространиться и стать преобладающей» [