– Примерно с год назад его заказала одна молодая женщина, но почему-то так и не забрала. – Ювелир внимательно посмотрел на Никифора. – Я думал, ты знаешь… Отойдем-ка…
О чем они шептались, Хельги не слышал, да и не прислушивался, застыв, как соляной столб, – в одном из зеркал ему снова привиделся Велунд.
Евдокия Ингерина – императрица, теперь Хельги знал это! – ожидала его в перистиле. Улыбнулась, отпустив прислугу.
– Рада, что ты пришел.
– Диомид передал, что ты ждешь.
– Жду. – Императрица улыбнулась – поистине, она обладала божественной красотой и недюжинным умом. – И вот наконец-то дождалась! Ты долго не приходил…
– Дела…
– Теперь же займемся другими. – Не говоря больше ни слова, она подошла к ложу и с улыбкой сбросила на пол столу, а затем и тунику, взглянула лукаво. – Ну?
Хельги обнял мраморное, вдруг ставшее податливым, тело, ощутил на губах яростный жар поцелуя…
– Ты не можешь свести меня с ведьмой? – чуть позже спросил он.
Евдокия с осуждением покачала головой.
– Это страшное существо. Ходят всякие слухи… Впрочем, что я тебя предупреждаю – ты самостоятельный человек. Уедешь скоро в свою Каппадокию… Не хмурься и не лги, что останешься со мной навсегда. Поверь, я умею терять, тем более нас с тобой ничего не связывает. Почти ничего. – Ингерина улыбнулась. – А ведьма уже во дворце, мне доложили слуги. Кесарион, омерзительный евнух, только что провел ее в императорские покои.
Лейв Копытная Лужа, варяг, находился теперь при венценосной особе базилевса, прекрасно осознавая, кто на самом деле управляет императором. Присутствие Черного друида, его прежнего – и нынешнего – хозяина, Лейв чувствовал во всем. Даже утомился, выполняя различные поручения – присматривал за строительством капища в развалинах заброшенного дворца, потом лично умертвил строителей-рабов, вместе с Истомой контролировал через Пулада падших дев – вполне подходящих для жертвоприношений, за неимением девственниц. Вроде бы все хорошо – Черный друид в лице базилевса – властелин мохучей империи, чего же еще надо? Однако же Лейв чувствовал, что еще не все позиции заняло в империи зло, исходящее от друида. Да и сам император… Нет, это не был Черный друид. Вернее – базилевс не всегда был друидом, что, скорее, свидетельствовало о слабости друида, нежели о силе. А Лейв не любил прислуживать слабым. Зачем? Слабых нужно давить, подчиняя своей воле, ведь толку от них никакого, в случае чего не защитят, не отмажут.
Базилевс, на первый взгляд, был силен. Но слишком слаб оказался сидевший в нем друид. Варяг знал почему. У Черного друида Форгайла больше не было ни собственного тела, ни прежней силы. Вернуть все это и полностью обрести власть можно было только с помощью богов. А древние боги – покровители друида – любили кровь, им нужны были жертвы, много жертв, чем больше, тем лучше. И самое главное – нужно было принести в жертву кого-то из знатных людей, из самых знатных. Тогда боги будут довольны. Тогда уже не только вечером и ночью, но и утром, и днем друид сможет полностью контролировать императора, а затем и окончательно заменить его душу своей. А уж тогда… В империи и так жестокие законы, можно только предполагать, какими будут новые! И тайная ночная стража, и жертвенники, и свежая дымящаяся кровь… Затем убить всех священников, поклонников распятого бога, заставить жителей поверить в истинных богов, сплотить – колдовством, силой и страхом – и бросить спаянные кровью легионы катафрактариев против всего мира!
Лейв словно чувствовал все это и знал: возвысится друид, возвысится и он, Лейв Копытная Лужа. А пока же следовало верно служить базилевсу, не забывая и о собственных прихотях, благо имелись все возможности удовлетворять их.
Поклонившись вошедшей в приемную базилевса ведьме – вот уж тоже зловещее создание! – Лейв, с разрешения евнуха Кесарио-на, покинул дворец и направился в заведение Филофея Мамоны – проконтролировать, все ли готово к пятнице, а заодно и развлечься с мальчиками, девушки мало интересовали варяга.
Верхом Лейв добрался до притона довольно быстро, правда, пришлось объезжать по прилегающим улицам многолюдные форумы – не дай боги сбить кого, потоптать конем, – нет, мстить не станут, но тут же потянут в суд, а уж дальше завертится колесо, вытаскивая все жилы и средства как с истца, так и с ответчика.
Филофей Мамона встретил варяга глубоким поклоном. Что там Овидий Тселл или эпарх? Лейв Копытная Лужа был глазами базилевса.
– Есть новые мальчики, Филофей? – без обиняков поинтересовался Лейв, войдя в дом.
– Все прежние. – Содержатель притона развел руками. – Не желаешь ли откушать, что Бог послал?
– Что Бог послал – не желаю, – засмеялся варяг. – Буду то, что послали боги!
Наскоро перекусив – он вовсе не был голоден, – Копытная Лужа подозрительно воззрился на Филофея.
– Говоришь, нет новеньких? А кого не так давно доставили Евтихий с Харитоном?
– Но ведь его нельзя трогать, ты знаешь!
– Нельзя-то нельзя… а мы тронем, – хрипло засмеялся варяг. Честно говоря, ему давно надоели прежние мальчики, квелые какие-то были, нерадостные. – Ничего! Если что, вали все на меня.
Больше не обращая внимания на Филофея, Лейв быстро поднялся на второй этаж, отбросил засов…
Вскочив с ложа, недоуменно воззрился на него новенький отрок. Варяг озадаченно обернулся на поднимавшегося следом за ним Филофея – невольник казался слишком уж своенравным и мускулистым. Осторожный Лейв отступил назад и быстро захлопнул дверь.
– Он что у вас, не закован?
– А зачем? – беспечно отмахнулся Мамона. – Отсюда и взрослому-то не убежать, тем более нашим отрокам.
– Это не обычный отрок, – упрямо покачал головой варяг. – У него глаза воина, не раба. Правая рука развита чуть больше, на левом запястье – потертость. Не догадываешься, от чего?
– Нет.
– От ремней щита, дурень! А правой рукой он привык держать меч или секиру. Вы купили волка! Или, дело еще хуже, вам его подставили!
– Что ты, господин Лейв? – испуганно замахал руками Мамона. – Кому есть дело до нашего заведения?
– А куда делся Истома? И про побег ты забыл? Неужто не осталось кому отомстить? – Лейв зло сплюнул прямо на лестницу. – Заковать! Заковать немедленно, – тут же распорядился он. – Я пришлю кузнеца… И зайду завтра.
Хищно улыбаясь, варяг спустился вниз.
– А вот завтра мы с ним и пообщаемся.
Внизу, во дворе, заржал конь.
Ждан прислушался, тихо подошел к двери, дернул – вдруг забыли задвинуть засов? Нет, не забыли. Да и зачем уходить раньше времени, так ничего и не вызнав?
Филофей постоял во дворе, провожая задумчивым взглядом ускакавшего варяга. Лучше бы, конечно, исполнить поручение самому, не дожидаясь присланного кузнеца – когда еще тот придет, да и пускать в заведение чужого человека, пусть даже и присланного Лейвом, было бы непростительной дуростью, хватит и сбежавших стражников. Да и отрок в самом деле оказался засланным – не зря же он кому-то подавал тайный сигнал. Кому? Впрочем, умудренный жизненным опытом Мамона не стал докладывать об этом Лейву, пусть уж лучше сам догадывается, а то, не ровен час, кто крайним будет? Он, Филофей, да еще Евтихий с Харитоном – почему вовремя не обнаружили подставу? Нет уж, в данном случае лучше действовать самим. Филофей поскреб бороду – был у него на примете один подмастерье… И сон-трава в запасе была, не без этого. Не дай бог, раб еще вырываться начнет, увидев цепи, покалечит кого или сам покалечится, как его потом такого в жертву по… Мамона чуть не плюнул. Так и хотелось сказать – поганым идолищам. Впрочем, похоже, сам базилевс тайно поворачивался лицом к кровавым языческим божествам, по крайней мере, именно такое впечатление складывалось у Филофея в последнее время.
Подмастерье – хромоногий, вечно обозленный на весь мир Нарцесс, тоже любитель особых любовных утех, чужих здесь не привечали – заявился ближе к ночи, привез с собой на тележке переносную наковаленку, горн, уголь, вместо приветствия лишь буркнул угрюмо:
– Ну, кого заковать?
– Идем. – Филофей похлопал его по плечу. – Закуешь, потом выспросим кое-что…
– Как же мы выспросим? – резонно переспросил подмастерье. – Ежели, надо полагать, раб ваш сон-травой напоен?
– Напоен, да, но несильно. Ткнешь шкворнем – живо проснется. – Филофей зло осклабился и подозрительно посмотрел на принесенные кузнецом цепи. – Не тонковаты ли?
– Для твоих невольников – в самый раз, – потряс головой Нарцесс и глухо расхохотался.
Ждану снилось поле. Желтое, привольное, все в снопах сжатой ржи. Пряталось за ближним орешником нежаркое осеннее солнце, в высоком голубом небе пролетали стаи птиц. Птицы надрывно кричали, прощаясь до следующей весны с этим полем, орешником, с рекою и дальним лесом, синим-синим, словно бы покрытым туманною дымкой. Посмотрев на птиц, Ждан наклонился к снопу и обернулся, услышав позади звонкий девичий смех. Улыбнулся, узрев знакомую девушку, Здравку, веселую, с карими искрящимися очами и волосами цвета выгоревшего на солнышке льна, тоненькую, как солнечный лучик.
– Здравка! – громко воскликнул отрок. – Тебя ли вижу?
– Меня. – Девушка снова засмеялась. – А вот тебя что-то давненько не видно в селище! А ведь помнишь, на Ярилу…
– Помню. – Ждан покраснел. – Целовались…
– А я уж думала – позабыл.
– Да не позабыл, нет! У князя я теперь служу, Здрава, в дружине молодшей.
– Вот как?! Ну, иди сюда, поцелую… Ой, что это у тебя на спине? Никак плети?
– Было дело, – усмехнулся Ждан. – Едва живой остался.
– Бедненький… Ну, иди же!
Отрок медленно – хотелось бы быстрее, но ноги все равно двигались медленно – направился к деве. Та уселась на сноп, улыбаясь, поправила на голове венок из красно-желтых осенних цветов. Ждан вдруг вскрикнул – прямо из-под снопа выползала отвратительная жирная гадина со скользкой черной кожей и злобным немигающим взглядом.
– Что ж ты встал, Ждане? – Здравка раскинула в стороны руки, едва не задев змею.