А сбитенщик, ясно, и рад:
– Пейте на здоровьице, люди добрые! Ой, на яру, на яру… – наклонился к торговцам: – Квакуш, говорят, как станет князем, торговлишку поднимет высоко! От бояр защитит и от нахапников.
– Квакуш? – Купчина, тот самый, что первый подозвал сбитенщика, с усмешкой прищурил глаза. – Так он, говорят, зело на голову слаб.
Остальные обидно засмеялись.
– Ничего и не слаб, из зависти врут люди, – тоже посмеялся сбитенщик, понизил голос. – Да и советники у него люди не из последних, вот хоть взять Малибора-кудесника.
– Да, кудесник Малибор умен дюже, – согласно покивали купцы.
– На вече Квакуша в князья выкрикнуть – торговым людям от того одна польза!
– Выкрикнуть, говоришь? Ужо поглядим.
Торговцы чесали бороды и переговаривались. Не к одним купцам подходил сбитенщик, ко многим, везде одно говорил – за Квакуша и Малибора – и не только один он. Много таких было. Бояре знатные о том ведь не думали, вообще, купчин толстобрюхих за людей не считали, не говоря уж об однодворцах и тем паче смердах. Среди своих, бояр да дружинников знатных, порекли – выкрикнуть на княжение ладожского князя Олега. Умен князь и ловок, недаром Вещим прозвали. И порядок у него наведен в Ладоге – дружина сильна. К тому ж дальний поход задумал Олег. В Царьград, не куда-нибудь! От того боярам-дружинникам одна прибыль. А вот что касается смердов да однодворцев…
– И на что нам тот Царьград? – говаривали. – Смертушку только на чужой стороне сыскивать. Мы уж лучше тут будем – вона, видать по всему, лен хорошо уродится и конопля.
– Верно говорите, люди, – кивали, подзуживая народ, сбитенщики-квасники. – Выкрикнем Квакуша нашего – и ни в какой Царьград не пойдем, иначе ж принудит нас Олег Ладожский.
Так вот – от одного к другому, к третьему – и разносились по Новгороду слухи. Всетиславу и прочим то ведомо было, да только что толку? Плечами пожимали да насмехались:
– Тю, людишки худые, черные, нешто по-ихнему будет?
А квасники меж тем все наговаривали, все шептали, все разносили слухи…
Хельги-ярл остановился не в самом Новгороде, хоть и звал Всетислав. Расположился на Рюриковом дворище с частью дружины, поболтал с сестрицей – умершего князя вдовой – та беременна была, так снова напомнил: как родится сын, чтоб назвала Ингварем. Потом походил задумчиво по двору, потребовав коня, выехал из ворот на холм, спешился в голубых травах. Захолонуло сердце. Эх, небо синее, густой батюшка-лес, Волхов могучий, бескрайнее Нево-озеро! Да разве ж обоймет, удержит все это человечья длань, хоть и княжеская, да ведь не всемогущая? Что человек перед этими сопками, перед светлым небом, перед вековым бором? Так, игрушка богов… И все же… И все же нужно спешить, нужно стать новгородским князем, ибо без этого снова ввергнется все в пучину кровавых усобиц, как было когда-то до Рюрика.
– Здрав будь, княже, – услышал Хельги у себя за спиной тихий вкрадчивый голос.
Обернулся с усмешкой – давно ждал – скривил губы:
– Что-то не очень ты весел, Онгуз?
– А чего веселиться-то зря, князь? Как ты приказал, все обсказал волхвам.
– Ну?
– Сказали – поговорим. Пусть приходит.
– А что Кармана?
– Тоже к разговору склоняется. Квакуш-то уж больно не люб в граде. Что на голову дурной – о том все судачат. Так что, князь, думаю, разговор будет.
– Вот и отлично. – Хельги ловко вскочил в седло. – Скажи, пусть к вечеру приходят на Заручевье.
Подняв на дыбы коня, ярл погнал его лугом. Летела из-под копыт трава и желтые цветы-одуванчики, а пахло – сосновой смолой, травой-муравой, влажной речною пеной – так пахло, что, казалось, не выдержит, разорвется, грудь.
– Скачи, скачи, князь, – прошептал вслед удаляющему ярлу Онгуз. – А я уж в обрат – слова твои передам, кому надоть.
Вытерев слезящиеся глаза, поправил под рубахой медную куриную лапу, новую, что недавно пожаловал ему волхв Малибор. Вздохнул полной грудью да пошел себе потихоньку вниз, к лодкам. Не дойдя до пристани, свернул к хлебопекам – дымились уже с самого утра круглые, огороженные плетнями печки. Подошел, поздоровался, беседу завел-затеял:
– А что, мужички, под росу-то медвяну не угодили?
– Да уберегли боги!
– Вот и хорошо, вот и славненько. Чего ж вы так раненько сегодня? Нешто в крепости все хлебы поели?
– Так ведь гости, парниша! Ольг-князь с Ладоги, и с ним дружина верная, хорошо, хоть не вся, часть только, а и то человек с полсорока будет.
– С полсорока, говорите… Ну, инда Велес вам в помощь, работнички!
– Лучше уж – Сварог, – пошутил кто-то из хлебопеков. – Огонь в печах веселей гореть будет!
Попрощавшись, Онгуз спустился к лодке, вытащил из кустов весло, оттолкнулся и быстро погреб вниз по реке – к Новгороду.
Когда лодка его превратилась в едва заметную точку, подъехал к мужикам-хлебопекам сам Хельги-ярл. Пожелал удачи в работе, поговорил о чем-то и, улыбаясь, поскакал в крепость.
– Говоришь, человек с полсорока? – волхв Малибор задумчиво переспросил Онгуза. Усмехнулся. – Не велика и дружина…
– Дело не в том, велика или нет, иногда и обученности вполне хватит, – войдя в дверь, резонно заявила Кармана.
Малибор вздрогнул – вот уж проныра-ведьма, все про всех ведает!
– Не так уж они и обучены, – пожал плечами Онгуз. – Это молод-шая дружина, отроки-гриди, старших-то да обученных Хельги-князь у себя в Ладоге оставил. Неспокойно, чай, там – в князей стрелы мечут.
– Так ведь промахнулся твой стрелок-человечек!
– Ну, так что? Все равно опаска у князя осталась. Не один, так другой, не тот, так этот. Вот и поостерегся дружину всю с собой забирать.
– Он верно говорит, – усевшись на сундук, заметила жрица. Темные глаза ее смотрели пытливо и строго. – И где Хельги-князь объявил встречу?
– В Заручевье.
– В Заручевье? – подавшись вперед, переспросила Кармана. – Так это ж у нас… А что же он? Мог назначить и на том берегу, в крепости, или рядом.
– Не хочет лишних ушей, – улыбнулся Онгуз. – Не всем он в крепости доверяет.
– Правильно делает, – засмеявшись, кивнул Малибор. – Я б на его месте тоже не доверял тамошним, особенно толстяку Хаснульфу. Этот-то родную мать запродаст за кружку пива.
– Да, Хаснульф ладожан не жалует. Как бы только не снюхался с Всетиславом, – Кармана скривила губы. – Старик женил наконец свою обманную вдовицу-внучку?
– Нет еще, – покачал головой Малибор. – Переменил только имя – теперь Алушка нареченная Изяслава, якобы рабыня бывшая, – жрец злобно выдохнул. – Жаль, мы не распознали подмену на тризне! Тогда мало бы Всетиславу не показалось.
– Пить надо было меньше, – сварливо огрызнулась старуха.
– Кто бы говорил! – ответил волхв. – Ладно, хватит собачиться, мать. Давай-ко лучше помыслим, что нам вечером делать на Заручевье.
– И то дело. – Кармана согласно кивнула и бросила подозрительный взгляд на Онгуза.
– Ты еще здесь, парень? Пожди здесь, во дворе, потом, как поговорим, кликнем. – Она проводила парня глазами, дождалась, когда притворилась за ним дверь, и снова взглянула на Малибора. Поинтересовалась, куда это запропастился молодой волхв, посланец самого Вельведа.
– Рабыню он вчерась на торгу прикупил, – ухмыльнулся жрец. – В амбар увел, тешиться.
– То-то она там орет – слыхала.
– Так он и кнуты с собой взял, и ножи всякие. Вельвед-волхв тоже, помнится, любил вытворять такое. Иную девку, бывало, так застегает – у той, бедной, аж кожа слезает. Ну, инда пес с ним, пущай себе тешится, нам он умничаньем своим не мешает.
– Верно, – Кармана кивнула. – И то сказать – пронырлив больно.
Так и не позвали в избу молодого волхва Велимора. А тот и не рвался – сжав от счастья губы, стегал кнутом молодую рабыню, как его самого когда-то стегали волхвы за малейшую провинность.
– Получай, тля! Получай! – растянув губы в гнусной ухмылке, приговаривал Велимор. Вся черная душа его пела, наполняясь извращенно-чувственной радостью истязаний. – Получай, тля! Получай…
Послушав доносившиеся из амбара вопли, Онгуз поднялся со ступенек крыльца и направился к летней печке, что давно уже дымилась под крытым дранкой навесом. Похоже, старый угрюмый слуга пек там вкусные просяные лепешки. Может, и угостит дед?
А в амбаре все вопила дева…
Слуга, гад, дал лепешку, да только старую, зачерствевшую, новых пожалел, хорек старый! Ну и ладно, и старую погрызть пока можно, вот еще бы кваску.
– А может, тебе и бражки, и пива, и медов травчатых? – нехорошо усмехнулся слуга. – Инда хозяин скажет, тогда и дам, уразумел, паря?
Онгуз пожал плечами. Уразумел – чего тут не уразуметь? Хотел было что-нибудь обидное бросить слуге, оскорбить как-нибудь, да не успел, вот ведь незадача какая! Выглянув на крыльцо, уже вовсю кликал его волхв. Быстро поднявшись в избу, Онгуз получил необходимые указания и побежал за пристань, к капищу, где гордо возвышались над Волховом расписанные яркими красками идолы.
– Рубить на берегу ольху? – удивленно переглянулись волхвы. – Что, Малибор ничего умнее не мог придумать? И куда все везти? В Заручевье? Так там же болото! Да ладно, сделаем, как сказано. Нам что? В Заручевье так в Заручевье.
Отобедав в обществе явно обрадованного его приезду воеводы Хаснульфа, Хельги-ярл переговорил с ним обо всем, о чем считал нужным, и, выйдя на крыльцо, попрощался с воеводой до вечера.
– Поеду в Новгород, – пояснил он. – Вели подать ладейку.
– Большую аль малую? – переспросил Хаснульф.
– Малую, на несколько воинов.
– А лошадей?
– Там Всетислав встретит.
– Боярину поклон. Да обязательно в корчму загляни, ту, что у торжища, помнишь? – Воевода засмеялся.
– Помню, – отбросив со лба волосы, улыбнулся ладожский ярл. – Загляну обязательно, если успею.
Через некоторое время небольшая ладья с Хельги и дюжиной младших дружинников на борту отвалила от пристани и, выбравшись на быстрину, ходко пошла к Новгороду.
Заручевье находилось к западу от Новгорода, меж болот и поросших смешанным лесом сопок. Если на правом берегу Волхова было больше веселых берез, плакучих ив и светлых, рвущихся в небо сосен, то здесь, на левобережье, преобладали колючие заросли можжевельника и сумрачные темные ели. Туда мало кто ездил, и для встречи вдали от чужих глаз место было вполне подходящим, тем более что и лежало ближе к Рюриковой крепости, так что добраться туда можно было и не въезжая в город, что и сделал Хельги вместе с частью дружины.