– Где Мистислав? – оглядывая воинов, спросил ярл.
– Погиб с честью.
– Дурень… Слушайте мою волю. – Он вдруг улыбнулся, выпрямился и словно даже стал выше ростом, хотя и так был не маленький, – все ладьи, кои нельзя починить, а также те, кои чинить долго, сожжем сами, да так, чтобы горели как можно ярче.
– Не будут они ярче, – покачал головой Снорри. – Разве что хворосту с берега притащить?
– Вот-вот, – закивал Хельги. – Пошлете людей – пусть притащат. Оставим около горящих ладей нескольких человек – пусть поддерживают пламя. Надеюсь, ромеи не замедлят доложить своему императору о полном разгроме нашего флота. А мы заставим их в это поверить… Все остальные – уходим в обратный путь!
– Как так? – захлопал ресницами Снорри.
– Так, – рассмеялся ярл. – Идем до тех пор, пока не скроется из виду самая высокая башня Царьграда. Паруса не подымать, таиться берегами, я очень не хочу, чтобы ромеи нас видели. Уж больно ловки их соглядатаи!
– Да, мой ярл! Вчера еще двух поймали.
– Повесили?
– Отрубили головы.
Положив руку на плечо Снорри, Хельги улыбнулся:
– Хочется верить, что оставшиеся соглядатаи все ж таки успели доложить императору о том, что наши ждут подкрепления. Я имею в виду Дирмунда.
– Да, но у него не так много ладей. В основном конница и пешие вой. И они будут идти долго.
– Вот именно. – Ярл посмотрел в подернувшееся вечерней дымкой небо. – А мы явимся уже утром.
Лашка, в числе других погибших, с почестями похоронили на крутом берегу Мисемврии – так называлась местность, идущая от самых границ империи. Свет погребальных костров, пугая окрестных пастухов и крестьян, рассеял глухую синеву ночи, и сотни молодых глоток затянули погребальную песню.
– Я отомщу за тебя, Лашк, – устремив глаза в небо, упрямо шептал Дивьян. – Отомщу, и душа твоя будет довольна в том, лучшем, мире… Впрочем, она, наверное, и так довольна – ведь ты погиб как воин.
А утром уцелевшие от разгрома ладьи, подняв паруса, пошли к Царьграду.
– Это уже Дирмунд! – обрадованно воскликнул Хаскульд, оглядываясь на новгородского воеводу.
– Нет, князь, – покачал головою тот. – Это возвращается с уцелевшими кораблями мой господин Хельги.
– Всего лишь? Но что нам толку в этом его уходе-приходе, не ведаешь ли?
– Нет, княже.
– Вот и я не ведаю.
Михаил, базилевс-император ромеев, с толпою придворных и военачальников поднялся на стены. Собравшаяся внизу толпа – жалкие пигмеи, охлос, годный лишь на то, чтобы орать на ипподроме, развратничать да устраивать заговоры, – бурно приветствовала базилевса. Совсем молод был император, и седина не успела появиться ни в черных как смоль волосах, ни в бородке, аккуратно причесанной придворным брадобреем. Другое дело – Фотий, патриарх, поставленный во главе Церкви по настоянию базилевса в пику прежнему патриарху – Игнатию. Седовласый, седобородый, солидный и – самое главное – послушный, – Фотий ни в чем не прекословил императору, впрочем, как и весь синклит… До поры до времени. Так и ждут своего часа, твари, думал Михаил. Один верный человек был когда-то – Константин Дрез, командующий имперскими катафрактариями, верный, хоть и иконоборец, да и тот убит по его же, императорскому, приказу. Говорят, синклитика Дреза подозревали в связях с павликианами, отрицающими единосущность Христа, да и не только в этом. Значит, не так уж был верен. Значит – поделом. Так же бы поступить и с бывшим патриархом Игнатием, и с этим выскочкой Македонцем… Вот уж – волк, рядящийся овцою! А Игнатий его всегда поддерживал и поддерживает. Одна надежда – на личную охрану – наварангов и русов, их начальник, кажется, верен… но слишком нравится императрице. Вон, стоит скромненько, с волосами как белоснежный лен, – красив, ничего не скажешь.
– Фриддлейв, – базилевс обернулся к варангу, – надежны ли наши полки?
– Наши – надежны, – коверкая слова – так и не научился правильно выговаривать, за столько-то лет! – поклонился начальник дворцовой стражи. Нехорошо поклонился, небрежно, словно бы одолжение сделал. Гордый, как все варанги… Интересно, а был бы у него на родине такой шикарный дом с бассейном и садом, вилла, рабы, прислуга, было бы столько молодых и красивых наложниц? Михаил усмехнулся – вряд ли…
– Императрица желает видеть тебя за обедом.
– Слово императрицы – закон для меня, – снова поклонился варанг. – Как и твое слово, повелитель!
– Что там за паруса на горизонте? – озабоченно спросил император. – Неужели это тот самый флот варварского князя Дира, о котором предупреждали соглядатаи? Может быть, стоит с ними помириться… если назначенный выкуп не будет слишком большим.
– О, вот поистине слова мудрейшего! – хором подхватили придворные. Естественно, синклит такой войны не хотел. Одно дело – самим наносить удары где-нибудь в Малой Азии, Эпире, Африке, и совсем другое – видеть под своими стенами этих гнусных варваров – русов. Беспокоиться о фемах, о зависимых крестьянах, о виллах… Нет, варвары сильны – тем более к ним пришло подкрепление – пожалуй, лучше откупиться, как уже не раз бывало.
– Большую часть выкупа можно возложить на плечи сирийских купцов, – промурлыкал кто-то из синклита. Ну, конечно, – Никодим Иллирик, у кого еще такой мерзкий голос?
– Да-да, на сирийцев, – поддержали его остальные, правда, не все.
– Почему именно на сирийцев? – удивился базилевс.
– Потому что их слишком много!
– Так ведь и армян не меньше, и фракийцев, и анатолийцев, и евреев!
– Базилевс, сирийцы богаче!
– Ага, богаче! Просто они Никодиму дорожку перебежали со своей торговлишкой!
– Постыдился бы говорить такое при базилевсе, пес!
– Кто пес? Я пес?
– Цыц! – Император оглянулся на Фриддлейва, и тот еле заметно кивнул.
Его воины, как всегда, были готовы разнять любую свару. Что-то вспомнив, базилевс жестом руки отослал в сторону членов синклита и подозвал Фотия:
– Отче, наши враги опять клевещут на нашего друга Льва, прозванного Математиком.
– Не может быть! – возмутился патриарх. – Только вчера я имел с ним беседу в Магнавре! Это очень удачная мысль, великий базилевс, – разместить университет во дворце. Теперь все умнейшие юноши империи стремятся попасть сюда, и ты сам знаешь, что не последняя роль в этом принадлежит нашему другу Льву.
– Я-то знаю, – кивнул Михаил. – Но ведь клевещут монахи. Обвиняют Математика в чародействе, язычестве, еще черт знает в чем!
– Не верь ни одному их слову, базилевс! – неожиданно твердо заявил Фотий. – Тебе ль не знать Математика?
– Да, я знаю… Говорят, он когда-то был другом опального Константина Дреза?
– Базилевс, о Дрезе уже никто давно не вспоминает, а что касается доносов…
Они вдвоем – молодой император Михаил Исавр и патриарх Фотий – медленно спускались по узкой лестнице, беседуя о важных, как им казалось, вещах: о философии, об университете, о стихах Касии… Фотий даже прочел несколько строк в защиту Льва Математика:
Дари любовь любящему другу,
Но не дари напрасно любви неучу…
Стремись ты к другу умному,
Как к золота мошне,
От глупого ж, напротив, беги, как от змеи!
– Но не дари напрасно любви неучу, – усмехнувшись, император повторил понравившуюся строчку. – Интересно, кто этот неуч, кому я напрасно дарю любовь? Наверное – Фриддлейв. – Базилевс улыбнулся, искоса взглянув на почтительно идущего в отдалении молодого варанга в блестящем полированном панцире.
Фриддлейв не понимал стихов, которые читал Фотий, хотя отчетливо слышал каждое слово. Он не понимал и базилевса, император казался ему слишком мягким, податливым, словно воск, погруженным в какие-то скучные размышления, в науку – ну, разве таким должен быть повелитель? Нет! Грозным, любящим кровь и войну, стремительным и дерзким, таким как… Македонец! Именно Македонцу, замыслившему отнять у Михаила Исавра трон, с недавних пор искренне служил Фриддлейв, сын Свейна Копителя Коров. И служил не из-за денег. Впрочем, их он тоже любил.
Поздним вечером у себя дома Фриддлейв, выбравшись из бассейна и насладившись изысканным массажем, сделанным недавно подаренной сирийкой, принялся с нетерпением ожидать верных людей, которых пригласил якобы в гости. Ага! Вот застучали по мостовой громкие уверенные шаги – так могут ходить только воины. Кто же придет первым? Фриддлейв незаметно выглянул во двор – тенистый, усаженный оливами и олеандром – ага! Ксанфий, сотник катафрактариев. Старый друг и ученик. Именно его – купленного для дворцовой стражи пленного юношу-славянина – когда-то лично натаскивал Фриддлейв. Безусловно, Ксанфий неглуп, очень даже неглуп, поэтому… поэтому не стоит посвящать его во все слишком уж глубоко, вполне достаточно будет намеков, а уж те всяк истолкует, как нравится.
– А, дружище Ксанфий! – Увидев вошедшего в атриум воина, хитрый варанг широко расставил руки. – Рад, рад принять тебя в своем доме! Садись же на ложе, омой руки… Рабы! Несите вина и яства дорогому гостю.
Фриддлейв хлопнул в ладоши, и вышколенные рабыни – сирийки, славянки, мавританки, – извиваясь в такт тихой, наигрываемой на лютне музыке, внесли серебряные блюда с рыбой, овощами и лакомствами. Полуобнаженные, они, казалось, распространяли вокруг себя тонкий миндально-мускусный запах, такой нежный, зовущий. Впрочем, Ксанфий и в самом деле оказался куда как умен и внимания на девок не обращал или делал вид, что не обращает.
– Ночная вылазка? – выслушав Фриддлейва, азартно улыбнулся он. – Что ж, неплохое дело. – Он потер руки. – Но как отнесется к этому император?
– Так ты думаешь, что…
– Нет, дело не в том, предан ты ему или нет. – Ксанфий пожал плечами – молодой загорелый, с тщательно выбритым лицом и спутанными светлыми волосами. – Дело в синклите и полководцах – они ведь могут и запретить вылазку.
– Синклит? – обняв гостя за плечи, громко рассмеялся варанг. – Никодим Иллирик лично взялся обеспечить наградой каждого, кто примет участие в набеге.