, кто признавал, на всякий случай не забывали и старых богов, принося белых кобылиц в жертву небесно-синему Тенгри. Знал каган-бек, что с юга теснят хазар упертые воины халифа, что шпионы Багдада проникают везде под видом купцов и что еще больше озлобился халиф после погрома мечетей в Итиле. Плюс ко всему – новая беда – печенеги, а хазарские роды ненадежны, некоторые поддерживают печенегов, а другие – как болгары – ушли, откочевали далеко на север и, хотя и встречают посланцев кагана льстивой улыбкой, в любой момент готовы воткнуть кинжал в их спины. Нет спокойствия в каганате, нет единства. Налоги непомерны, народ недоволен, сам каган доверяет лишь своим наемникам-русам, и правильно делает, потому, наверное, и жив до сих пор. Сколько же ему осталось жить, кагану? Какую цифру назвал он в тот момент, когда при посвящении на трон, душили его тонким шелковым шнуром? Кажется, двадцать восемь лет? Из которых уже прошли двадцать три. Еще осталось пять. Если каган умрет своей смертью – ладно, если нет – его ровно через пять лет, по обычаю, придушат. И тогда он, каган-бек Завулон, поставит нового кагана, более послушного и не такого упрямого, как нынешний. Но пять лет – это много. Слишком много, а дорог каждый день. Может быть, боги (каган-бек тоже не забывал старых богов) пошлют на Хазарию мор или голод? Тогда можно будет с чистой совестью принести кагана в жертву, как утратившего магическую волшебную силу. Ладно, хватит об этом. Каган-бек поморщился. Лучше думать о чем-нибудь приятном. О доме, например, о новой красавице жене, дочери богатого купца Вертела. Да, а еще конкурент Вергела старый Ибузир бен Кубрат обещал подарить красивую молодую наложницу. Не обманет, можно надеяться, хоть и ходят всякие байки про его скупость. Говорят, он никогда не моется, а в доме его всегда темно – экономит на светильниках. Так же болтают, будто бен Кубрат уморил голодом почти всех своих слуг, а те, кого не успел уморить, сами разбежались. Ну, врут, наверное… Завулон пришпорил коня – впереди показалась блестящая лента Итиля.
– Батбай об этом ничего не знает, – посмотрев на Хельги, сказал Ирландец. В голосе его явственно слышалась досада. Прошла уже почти целая неделя, а так и не удалось вызнать – куда делись Снорри с Ладиславой, скрывшиеся в суматохе со двора бен Кубрата.
– Может быть, он плохо слушает разговоры, этот твой Батбай? – пожал плечами Хельги. – Или ты ему мало платишь?
– Нормально плачу. А насчет разговоров – Батбай не знает нашего языка и может кормиться лишь обрывками их бесед с хозяином, одноглазым Авраамом. И то – если в этот момент удастся оказаться поблизости, что совсем не так просто. – Ирландец вздохнул и одним глотком осушил кружку вина. Поморщился – видно, вино было молодым, кислым – закусил сушеной грушей.
Хельги посмотрел на него, усмехнулся. Хотел, было, сказать, что надо искать, да передумал – Ирландец и без того знал, что – надо.
Снорри и Ладислава незаметно скрылись со двора бен Кубрата по приказу Хельги и должны были ждать остальных на постоялом дворе старого Хакима. Однако к вечеру их там не оказалось. И – по словам Хакима – не было. Не приезжали. А с купеческого двора выехали. Куда же делись? Если б Хельги не знал Снорри с самого детства, он бы подумал, что парень просто сбежал и тешится где-нибудь с красивой девкой. Однако Снорри хорошо знали все – главными чертами его характера были честность и верность, вряд ли он стал бы подводить своего ярла…
Хельги уставился в глинобитную стену трапезной. Неделя прошла, и за это время… Но куда же, куда они могли исчезнуть? И так, что концов не найдешь. А нужно искать, нужно… Хельги чувствовал, что все – Никифор и даже Ирландец – ждут решения от него. Недаром ведь кто-то из них в шутку прозвал его вещим. А решение не приходило, неизвестно было, что предпринять, где искать, кого расспрашивать? Нет, решить возникшую проблему с наскока не получалось. Нужно было думать, рассуждать, сопоставлять и анализировать. Тщательно, методично, не упуская ни одной мелочи.
– Конхобар, позови Никифора, – оторвав взгляд от стены, попросил Хельги, с внезапно нахлынувшей радостью чувствуя, как где-то в глубине его мозга начинают бить барабаны… такие знакомые, можно даже сказать – родные.
– Звал, ярл?
– Да. Садись. – Хельги кивнул на лавку перед собой. – Будем думать вместе. – Он сжал зубы – боль в голове становилось невыносимой – скрежет, вой, грохот и хриплый женский голос, похожий на рычание, все это нарастало, звучало в ушах все громче и громче, уже так громко, что, казалось, вот-вот лопнут перепонки… И наконец, стихло. Резко, словно и не было. А в голове осталась лишь пустота – пугающая, холодная, звенящая…
– Вот – дом бен Кубрата. – Вытащив из очага кусочек угля, ярл нарисовал на стене маленький кривоватый прямоугольник. Друзья внимательно следили за ним. – А вот – наш постоялый двор. Что между ними?
– Между ними – синагога, баня, рощица… – начал Ирландец.
– Затем – разрушенная мечеть, дома, огороды, сады, крытый торг, – наморщив лоб, добавил Никифор. Хельги тщательно фиксировал все на стене.
– Тут – перевоз, а дальше – пустошь, ну, а затем уж и постоялый двор. – Закончив рисовать, он обернулся:
– И везде люди – и каждый, каждый из них мог что-то видеть.
– Да, но их слишком много.
– А что делать? – Ярл усмехнулся. – Нас трое – делим все это… – Он кивнул на схему. – На три.
Снова взяв в руку уголь, Хельги разделил схему на три примерно равные части:
– Выбирайте!
– Выбирать? – усмехнулся Ирландец. Вот уж чего бы не предложил ни один норманнский хевдинг! Ой, не прост Хельги, ой, не прост. – Приказывай, ярл!
– Хорошо, – ничуть не смутившись, Хельги кивнул на верхнюю часть схемы: – Тебе, Конхобар – весь перевоз, пристань и постоялый двор одноглазого Авраама. Тем более, что последним ты все равно давно уже занимаешься. Еще раз напряги этого твоего Батбая. Пусть прощупает наших «друзей» – Лейва Копытную Лужу и прочих. Кстати, Лейва хорошо знал Снорри, еще там, в Бильрест-фьорде. Можно предположить, что и Лейв знал Снорри не хуже. Какие-то у них были связи… Какие? Ты не помнишь, Ирландец?
– Нет. – Конхобар усмехнулся. – Слишком уж мелкими они оба были в то время. Никифор тоже отрицательно покачал головой.
– Жаль, – подвел итог Хельги. – Значит, придется узнать сейчас. Теперь ты, Никифор. Берешь кусок от дороги на перевоз до разрушенной мечети и торга. Ну а я – остальное: синагога, баня, рощица, ну, а дом бен Кубрата мы вместе прощупаем – как-никак, охрана! Думаю, от слуг там можно узнать немало интересного. Кстати, баня и синагога принадлежит одному хозяину, некоему ребе Исааку. Вот, кстати, с ним и познакомлюсь сегодня. Заодно – помоюсь. – Ярл встал из-за стола. – Ну, что расселись? Вперед.
– Язык, ярл! – вставая, промолвил Никифор. – Мы плохо знаем язык хазар. Как же будем разговаривать?
Хельги задумался, потер лоб и вдруг улыбнулся:
– А нам и не понадобится много слов. «Варяг», «девушка», «схватка» – вот, пожалуй, и все. Да, и еще – вот это. – Он подбросил на ладони серебряный дирхем. – Только тратьте осторожней, мы с вами пока что не очень богаты.
Баня, расположенная близ синагоги, считалась в Итиле одной из лучших. Крытая коновязь, колонны, вместительный погреб для кувшинов с вином, мраморный пол. Парная, два общих бассейна и несколько уютных кабинок с большими деревянными бочками, полными теплой – или прохладной – по желанию клиентов, водой. Банщик-массажист – здоровенный негр в белоснежной набедренной повязке – приветливо улыбаясь, встречал клиентов у входа и провожал до места. С полдесятка слуг рангом поменьше деловито сновали между бассейнами, кабинками и погребом. Приносили вино и острый сыр с хлебными лепешками, таскали воду в бочки, терли клиентам спины, а кое-кто вел в отдельные кабинки завернутых в простыни девушек.
Хельги улыбнулся, отдавая плащ негру. Тот помог ему раздеться и тщательно запер оружие и вещи в особый сундук – для надежности. Получив мелкую монету, сверкнул белозубой улыбкой и склонился в низком поклоне:
– Господин желает отдельную бочку? Оливковое масло, египетские благовония, мирру, девочку? Или, может быть, мальчика?
Все это банщик выпалил привычной скороговоркой аж на нескольких языках: тюркском (на нем говорили хазары, булгары, печенеги и прочие), арабском и славянском. Хельги, естественно, понял лишь последний и первый.
– Бочку, масло, благовония, – по-славянски перечислил он. – Девочку? Гм… Может, чуть позже. Да, надежны ли ваши люди у коновязи?
– Беспокоитесь за своего коня, господин? – понимающе кивнул негр. – Не нужно. Наши люди честны и проворны.
– Так они все время на улице, у коновязи?
– Да, почти все время там. Так как насчет девочки?
– Можно, – подумав, махнул рукой ярл. – Только из тех, кто говорит по-славянски или на языке норманнов.
– Кого, господин?
– Варягов. Варяжский.
– Ага. – Банщик задумчиво потер шею. Улыбнулся: – Постараюсь сыскать, господин. Вот ваша накидка. Свежая, льняная, с благовониями.
Завернувшись в тонкую накидку, Хельги прошел вслед за негром в парную, где, несмотря на раннее время, уже сидело человек пять, еще столько же плескалось в бассейне. Меж собой они говорили так быстро, что ярл совсем не улавливал смысла, хотя и понимал немного язык. Поплавав в горячем бассейне, он, по примеру других, тут же нырнул в холодный и, выбравшись на мраморный пол, подозвал одного из слуг, в сопровождении которого и прошествовал в отдельную кабинку, к бочке.
– Господин желает воду погорячее?
– Все равно, – буркнул ярл, забираясь в бочку, и окунулся с головой.
– Вина? – не отставал слуга.
– Неси. – Хельги махнул рукой. – Да, и этот ваш, черный, мне что-то обещал.
– Черный? А, Мехмет! Сейчас позову, господин.
Черномазый банщик возник почти сразу же после ухода слуги. Войдя, поклонился, задернул за собой плотную штору. Сквозь слюдяное окно сверху просачивался дневной свет.
– К сожалению, девочек-славянок сейчас нет, господин, – сказал негр. – Все разобраны. – Он виновато развел руками, но тут же улыбнулся: – Есть сирийки, опытные в любовных делах. Господину очень понравится.