К хижине вела утоптанная тропка. Изнутри не доносилось ни звука.
– Заходим с разных сторон, – вытащив меч, шепнул Хельги и первым ворвался в хижину… Почти сразу же он выглянул наружу:
– Заходите. Здесь пусто.
Хижина оказалась пуста, хотя многое – зола в очаге, остатки пищи, грязный, не вытертый стол – говорило о том, что здесь не так давно, быть может, каких-то дня два-три назад, были люди.
– Ярл! – Ирландец нагнулся к лавке. – Похоже, там что-то лежит… Вернее – кто-то. – Поддев мечом, он вытащил к очагу… окровавленный изуродованный труп.
– Войша! – мгновенно узнал ярл. Снаружи тревожно заржали кони, видно, чуяли волка или еще какого-нибудь хищного зверя.
– По твоим словам, ярл, я догадываюсь, чем занимался этот юноша при жизни. – Наклонившись над телом, Никифор положил пальцы на мертвые глаза, опустив веки. – Но это… это страшная смерть. Ты видишь, его пытали.
– Тот, кто сделал это, умрет, – склонил голову ярл. – Быть может, этот парень нехорошо жил, но он здорово помог нам и, похоже, умер, как воин. Да что там творится с лошадьми? Конхобар, посмотри, заодно покличь сюда лысого.
Опустившись на колени, Никифор принялся молиться. Хельги задумчиво посмотрел на крышку стола…
– Сбежал, гад! – вбежал в хижину Ирландец. – И увел с собой всех лошадей.
– То-то они так ржали, – спокойно заметил ярл. – Теперь придется добираться к печенегам пешком… если мы все же не узнаем ничего и нам придется вернуться. Взгляните-ка! – Он кивнул на стол, на черных досках которого явственно был виден сделанный острым ножом рисунок.
– Откройте пошире дверь… Видите линии?
– Да. – Ирландец подошел ближе, встав так, чтобы не загораживать свет. На столешнице проступали какие-то загогулины, треугольники, кривые.
– Видно, они обсуждали здесь свой дальнейший путь, – кивнул он. – Лысый слуга говорил, что у его хозяина, Хакона, была такая привычка – рисовать дорогу. Вон, видите, море. Тут река, видно – Итиль, а вот утесы, лес… Еще одна река и – прямо на ней город. Что это за руны над ним, Никифор?
– Это не руны, это буквы.
– Буквы? И что же они значат? Можешь прочитать?
– Могу. Здесь написано – «Белые стены».
– «Белые стены»… – задумчиво повторил ярл. – Так хазары называют Саркел.
– Саркел? – воскликнул Ирландец. – Так ведь мы именно туда и собирались с караваном купца бен Кубрата.
– Но почему так грубо? – Никифор недоверчиво покачал головой. – Саркел. Словно нас нарочно туда зазывают. Ишь, разрисовались. Наверно, считают нас уж совсем непроходимыми глупцами.
– А с чего б им считать нас умниками? – засмеялся Ирландец. – Что, сами-то они, этот Лейв Копытная Лужа с Хаконом, так уж умны? А нас-то уж они наверняка считают ну никак не умней себя.
– Ты прав, Ирландец. – Хельги отошел от стола и, скрестив руки на груди, остановился над истерзанным телом Войши. – Может быть, это и ловушка. Но мы туда поедем! Нам ведь все равно нужно в Саркел. И кому-то… – Он перевел взгляд на труп. – Кому-то от нашей поездки станет очень нехорошо, клянусь молотом Тора.
– И я клянусь отомстить, – кивнул Конхобар. – Клянусь посохом Луга.
– Я тоже клянусь, – махнул рукой Никифор. – Хотя Господь и против всяческих клятв.
Похоронив, как смогли, все, что осталось от несчастного Войши, друзья немного постояли над могилой и медленно направились к южным воротам Итиля.
Сочились мелким дождем низкие серые тучи, весело чирикали воробьи на деревьях, и, несмотря на декабрь, остро пахло весной.
Глава 20Валгалла малыша снорри
Смерть встала предо мной. И я бы мог
Земную славу простодушно славить,
И струны строить, и напевы править,
Где заодно хвалимы мир и Бог.
Сурожского работорговца Евстафия Догорола Бог наказал горбом, но зато с лихвой отпустил хитрости. И, если бы, как считал сам Евстафий, еще бы хоть чуть-чуть добавил везенья, то не было бы никаких причин жаловаться на судьбу. А так… Что толку в уме и хитрости, когда нет удачи? Вот и в этот сезон – привез из Сурожа в Саркел три дюжины амфор вина аж на двух кораблях, расторговался удачно, уже к июлю все продал и, как следует обмозговав предложения друзей и знакомых, оставил корабли в Саркеле на Бузане-реке, сам же сушей – а как еще? – подался к Итилю, где чрезвычайно выгодно, почти за бесценок, приобрел два десятка славянских рабов, красивых и крепких. Приобрести-то приобрел, да вот беда – охранять их было некому, своих людей не хватало, а нанимать вооруженную охрану Догорол опасался – не доверял ни хазарам, ни печенегам, хотя и использовал одного из печенегов – Сармака – в качестве контрагента. Думал, так обойдется, ан нет, не обошлось. В одну из темных августовских ночей бежали невольники, пристукнув охранников, да так ловко исчезли, словно в воду канули – только их и видели. А ведь говорить по-хазарски не умели, так, понимали с пятого на десятое. Приказчики – те, кто остался жив – только головами качали, удивлялись. Один Евстафий не удивлялся – быстро сообразил, нечистое это дело вряд ли обошлось без поддержки итильского купца Ибузира бен Кубрата, которому Догорол помешал в Саркеле своим дешевым вином – сильно сбил цены. Да расторговался быстро, и рабов быстро купил – так вот, получай за тот ценовой беспредел, который творишь. Наперед знать будешь! Как будто Евстафий и без того не знал, что нехорошо поступает. Но куда было деваться-то? Коли вино, купленное по дешевке в Корсуни, уже начинало скисать. День-другой, и что с ним потом делать, в реку Бузан вылить? Ах, нехорошо получилось… Да еще и лошади пали, тоже, наверное, не без участия бен Кубрата, видали люди у коновязи его приказчика – волоокого мальчишку Езекию. Ой, не зря этот Езекия около коней крутился, морда чернявая! И ведь не докажешь ничего, да и кто его, Евстафия, залетного ромея, слушать будет? Честно говоря, у себя в Суроже он бы, сговорившись с другими купцами, точно так же проучил чужеземцев-нахалов. В общем, все случившееся воспринял купец Догорол, как неизбежность. Долго не горевал, все одно горем делу не поможешь, больше печалили не разбежавшиеся рабы, а павшие лошади – пришлось раскошелиться на новых. Купив, можно было бив обратный путь тронуться, как говорят в стране склавинов, не солоно хлебавши, да, как говорят там же, пришла беда – отворяй ворота. Не понравился чем-то незадачливый сурожец каган-беку Завулону, ныне покойному, чтоб он в аду жарился на самой большой сковородке. И вроде Евстафий нигде ему дорожку не переходил, даже взятку – как подсказали – заранее дал: подарил красивого армянского мальчика, который, правда, вскоре подох, собака, объевшись недозрелыми сливами. И хотя тут уж Догорол явно ни при чем был, осерчал на него каган-бек, даже велел бросить в тюрьму и приковать цепью к каменной стене, словно какого-нибудь должника-неплательщика. Потом уже, когда вышел из темницы, сообразил – видно, кто-то каган-беку гораздо лучшую взятку дал, да хоть тот же бен Кубрат или Вергел. Ох, грехи наши тяжкие… Недаром говорится – от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Впрочем, Евстафий воспринял случившееся вполне философски: пока жив – и ладно. Могло ведь и хуже быть. А так – что ж… Разыскал своих, сходил вечером в баню – неплохая баня в Итиле, ничуть не хуже сурожских – и следующим утром засобирался в обратный путь. До Саркела мно-ого фарсахов, за один день не пройдешь, не пройдешь и за пару. Да еще печенеги всюду рыщут, словно голодные волки. Надо же, совсем обнаглели, ворвались среди бела дня в город, разграбили дворец каган-бека, самого каган-бека убили, туда ему и дорога, змею. Ужас что творится! Потому, подсчитав оставшееся серебришко – не только серебришко, но и блестящие золотые солиды у Евстафия в заначке были! – решил купец все-таки нанять надежную охрану да знающего проводника. Сказано – сделано. Где еще проводников да охрану искать, как не на рынках? За день Догорол обошел все и нашел-таки. Четверо варангов – так ромеи называли номаннов – воины хоть куда. Один – молодой, мордатый, толстый, по глазам видать – гад, каких мало, да Евстафию не до выбора было. Как говорится, на безрыбье… Второй – здоровенный висолоусый детина самого глуповатого обличья, этот понравился купцу больше всех. Третий – тощий, но, видно, что жилистый, сильный, с рожей висельника. Чернявый, больше похож на хазарина или печенега, нежели на варанга. Ну, и четвертый – седой длиннобородый старик, Евстафий его принял было за главного, и ошибся – верховодил всем молодой толстяк. Правда, висельник с висолоусым не особо-то его слушались, себе на уме были, уж на это-то у сурожца был взгляд наметан. Там же, на рынке, отыскался и проводник – давнишний знакомец Сармак, он же, собственно и привел остальных. Сказал, что будет еще и пятый – слуга по имени Грюм, но он подойдет позже, по пути. Потом, оглянувшись и подмигнув купцу, предложил купить у него двух невольников: молодого работящего мордвина и красивую славянку-девственницу. Просил на удивление недорого, что, с одной стороны, вызывало некоторые подозрения, но с другой… Чего сурожскому купцу Евстафию Догоролу еще терять-то было? Все, что можно, он здесь уже потерял, одна надежда осталась – на Саркел. Там все – корабли, верные люди, деньги. Главное, конечно, корабли. Не дай бог, еще сгорят – этого Евстафий больше всего опасался, даже заставлял себя не думать о страшном, чтобы не сглазить, да все же, как только отвлекался от дел – так полыхалот в его глазах оранжевое буйное пламя. Ой, не дай, Господи!
Потому и невольников взял – на свою голову, как потом оказалось! – без особого осмотра. Девка красивая оказалась, а девственница – не девственница, черт с ней, довезти бы до места. А вот парень… «Молодой работящий мордвин», как же! Да в нем слепой только не увидит варанга! Вон, взгляд-то какой – холодный, ненавидящий, волчий. Если б не раненая нога, давно б, наверное, убежал, а так пока и ходил, хромая да стиснув зубы… Ну, взял, так взял… На головы – мешки, руки ноги связали, посадили на коней – езжайте себе. Ну, конечно, на мешки надежда была слабой. Неужто охранники не прознают про девку? Блюсти ее девственность – если она и была – Евстафий вовсе не собирался. Слишком много хлопот, а дорога дальняя, вернее, не столько дальняя, сколько опасная – всякое может случиться. Вот покажется Бузан-река, тогда… Если, конечно, самому купцу раньше потешиться не захочется. А почему бы и нет? Ну и что с того, что девственность порушится? Лучше уж синица в руке… Евстафий Догорол страсть как любил молодых девок, оттого, к собственному стыду, бит был неоднократно законной супружницей Марфой. Девки купца тоже любили. А что – нрава незлобивого, веселый, на деньги не жадный, а что горб – так зато на лицо приятный и в любви зело искусен. Так что и эта… Черт с ней, лишь бы корабли не сгорели. Вот дьявол, снова про пожар подумал, а ведь зарекался уже!