– О да, мой ярл! – Ирландец поднес кинжал прямо к левому глазу парня. Тот инстинктивно отдернул голову, ударившись о стену. Приблизившись к нему, Хельги зашептал, страшно, свистяще, как шептали бы змеи, умей они говорить:
– Ты, знаешь, как делают ромеи в Царьграде? Они редко убивают. Всего лишь выкалывают глаза и оскопляют. Конхобар, мы сможем быстро оскопить его? – Ярл резко обернулся к Ирландцу.
– Пожалуй, – мрачно кивнул тот. – Но, может быть, для начала вырвать ему язык, чтоб не орал? Все равно ведь ничего не скажет.
– Я скажу! Скажу! – закричал пленник. – Все, все, что вы хотите! Это все Утема, гад…
– Если хочешь говорить, то говори тише, – поморщившись, Хельги прикрыл ладонями уши. – Так кто такой этот У тема-гад?
– Да вы уже убили его… – Парень невесело скривил губы. – Это родич мой, у нас за Почайной селенье. Зимой – все больше охота, весной – посад, осенью – урожай. А вот летось… Летось и подбил меня Утема в Киеве полиходейничать. Говорил, мол, летось купчишек в Киеве много, да и люду разного приезжего… вот и хорошо можно пораз-житься кольцами да браслетами.
– Ну и как? – усмехнулся Хельги. – Поразжились?
– Да немного. – Пленник пожал плечами. – Поначалу-то, в прошлое лето, неплохо было. Мечислав – хозяин корчмы со Щковицы – с нами в доле. А вот с тех пор, как прибился к Мечиславу Ильман Карась с Ладоги…
– Кто?
– Ильман Карась. Мечислав ему что-то должен был, с давних пор еще, вот Ильман и приплыл с Ладоги, что-то невмочь ему там стало.
– А что так?
– Да я и не ведаю, что там у него за дела, Утема как-то спросил, так Ильман этот на него так зыркнул, что… Вот и стали мы на Ильмана Карася робить. Умен он, коварен, злохитр.
– Так это для вас и не плохо?
– А я разве говорю, что плохо? Ой… – Пленник вдруг осекся, с откровенным страхом взглянув на ярла. Тот усмехнулся:
– Я знаю, сейчас ты думаешь, как бы от нас убежать, но никакие мысли по этому поводу к тебе пока не приходят. Могу сказать, что и не придут, не успеют.
Парень вздрогнул.
– Еще ты думаешь об Ильмане Карасе, – как ни в чем не бывало, продолжал ярл. Он уже говорил по-славянски чисто, почти без акцента, лишь иногда путал некоторые слова. – Не просто так думаешь – со страхом. Ну-ка, дадут боги, вырвешься отсюда живым, Карась расспрашивать станет: что, где, да с кем был? Ты, конечно, надеешься выкрутиться, с Ильманом-то куда как удобней разбойничать, потому вы ему и служили, хоть и побаивались, ведь так?
Пленный молча кивнул.
– А раз так, ответь – почему?
– Что – почему? – Парень – звали его Ярил Зевота – не понял вопроса.
– Почему с Ильманом Карасем удобно разбойничать? – терпеливо пояснил ярл.
– Ну, не знаю…
Услыхав это слово, Ирландец приставил кинжал к шее Ярила.
– Да скажу я, скажу, – закивал тот. – Вспомню вот только… – Он помолчал немного, испил водицы из поднесенного ярлом корца, облизал губы и продолжил:
– Ну, Карась, казалось бы, издалека, с Ладоги, а такие ходы-выходы в Киеве знает, что и нам неведомы. Мечислав проговорился как-то, будто есть у Ильмана хороший знакомец, не то из княжьей дружины, не то из близких князю людей, долгое время не было знакомца этого, а тут вдруг, не так и давно, наверное, в самом начале изока-месяца, Ильман его встретил, да встречей той, не удержавшись, перед Мечиславом похвастал, а тот уж – перед нами. Нехороший человек Ильман Карась, – глядя в земляной пол, убежденно закончил Ярил.
– Почему нехороший?
– Ну… Раньше мы как делали? Нападем скопом, дадим по башке – и все. Ну, или подпоим в корчме, как чаще всего и бывало. А Карась – нет. Убивать заставляет. Все больше нас, но иногда и сам тоже – нравится ему это. Вот вроде и не обязательно убивать, а он велит – убить. А в последнее время еще и распотрошит тело, словно дикий зверь, да велит в людном месте подкинуть. – Ярил Зевота передернул плечами. – Зверь он, этот Ильман Карась, волк лютый. Может, то и хорошо, что вы меня…
Хельги переглянулся с Ирландцем и взял в руку кинжал:
– Хочешь выйти отсюда целым?
Зевота часто закивал. На глазах его выступили крупные слезы.
– Я сразу же уйду из Киева, – сказал он. – И никогда больше не буду подчиняться Ильману. Хотя… Он, конечно, может найти меня и убить, я ведь про него много чего знаю.
– А ты, парень, не глуп, – засмеялся Хельги, перерезая веревки, стягивающие руки Ярила Зевоты. – Хочешь заработать? Хочешь. Тогда пока не бросай этого Карася. И не часто, скажем, раз в седмицу, как уговоримся, будешь приходить сюда, рассказывать нам про Ильмана и про все делишки его. А чтоб ты нас не обманул…
Ловким движением Хельги срезал клок волос с головы парня.
– Знаешь, зачем?
Ярил грустно кивнул. Еще бы не знать! Видно по всему, этот молодой варяг, так некстати встретившийся на его пути, был страшным колдуном. А волосы в руках колдуна – верная смерть в случае неподчинения, и смерть страшная!
– Хорошо послужишь – получишь свои волосы обратно, – усмехнулся варяг, в который раз читая мысли Ярила. – А теперь иди. Про себя скажешь – убег от варяга, потом скрывался на Подоле, сообразишь.
Ярил вышел с постоялого двора, слегка пошатываясь. Охватившие его чувства были самыми противоречивыми, с одной стороны – радость от чудесного спасения, а с другой – страх перед неведомым варяжским колдуном. И что хуже: подчиняться Ильману Карасю или этому варягу – пока сказать было нельзя. Тряхнув головой, Ярил отогнал от себя нехорошие мысли и, убыстряя шаг, зашагал прочь. А когда дошел до Подола – уже улыбался, все-таки уж слишком ярко светило солнце, и небо дышало ласковой синевой, да и отроду Яриле Зевоте было всего-навсего пятнадцать лет.
А за Подолом, вниз, к Почайне, медленно спускались девушки, неся перед собой «Кострому» – черноокую красавицу Любиму. Подойдя к реке, опустили Кострому на траву, поклонились, запели:
Кострома, Кострома,
Ай, не мила девица!
Кострома, Кострома,
Пропади, сгинь, проснися!
Пропев последнюю строчку, девушки подбежали к лежащей с закрытыми глазами Любиме и начали ее тормошить. Словно нехотя, та открыла глаза, поднялась, еле сдерживая смех, взглянула по сторонам строго, повернулась к реке, запела протяжно:
Вышли по круче девицы
Ой, да с Костромой проститися,
Ой, да с Костромой проститися,
Да вославить Ярилу Молодца.
Обернувшись, Кострома-Любима сделала шаг к реке. Тут уж песню подхватили все остальные девушки, все-таки изок-месяц был месяцем не только похорон Костромы, но и Ярилы-бога, которому, конечно, следовало воздать должное:
Уж как скачет он по цветам-росе,
По всей родной сторонушке!
И все славят молодца,
Огни ему жгут купальные
Да песни поют величальные.
И вот замолкли все. Тихо-тихо стало вокруг. А красиво как! Почайна, при впадении ее в Днепр, широка, полноводна. Берега вокруг – белым песочком усыпаны, мягким, приятным, а то местечко у поймы, где девчонки собрались, от чужих глаз ивовыми зарослями укрыто. В кустах соловей поет-заливается, сладко-сладко, солнышко в небе печет, припекает. Жарко, а от водицы прохладцей веет.
Подойдя ближе к воде, Любима-Кострома улыбнулась, подняла над головой руки. Подбежавшие со всех сторон девушки вмиг стащили с нее рубаху, схватили Любиму за руки, за ноги и, раскачав, бросили в реку. Вынырнув, Любима показала им язык и рассмеялась. И тут же вся пойма огласилась радостным девичьим смехом, песнями, визгом. Скинув с себя одежду, девчонки целой толпой ломанулись в реку.
– А ты что же стоишь, или плавать не умеешь? – Конопатая девчонка, дочка бондаря, искоса взглянула на Ладиславу.
– Отчего же не умею? – улыбнулась та. – А ну, побежали к реке! Посмотрим еще, кто лучше плавает.
– Они скоро вернутся, – посмотрев на солнце, произнес прячущийся в зарослях Истома Мозгляк. – Схватим последних, кто под руку попадется.
– И то дело, – согласился прилизанный лупоглазый мужик с родинкой на левой щеке – Ильман Карась, старый знакомец Истомы. – В этакой-то толпе несподручно.
Они – Истома, Карась и несколько верных Истоминых людей – готовились в точности выполнить приказ князя Дирмунда – посеять в городе недоверие и страх. Истома и его люди сидели в засаде давненько – успели уже вымокнуть от пота, с обеда жарило. Недавно принятый на службу Дирмундом молодой варяг Лейв Копытная Лужа с верным своим слугой, лысым Грюмом, и частью младшей дружины князя – воинами наиболее верными и умеющими держать язык за зубами – прикрывали основной отряд со стороны пристани – мало ли, что – а Ильман Карась опоздал, явился недавно, к тому же один, без людей, как сговаривались.
Вот, наконец, смолкли песни, затихли шутки и смех, и на дороге с реки к Подолу появились девушки. Усталые, выкупавшиеся, довольные, с венками в мокрых волосах. Шли, переговариваясь, постреливали глазами по сторонам, за теми ракитовыми кустами уж пора бы объявиться парням, иначе для кого же венки?
Ладислава чуть поотстала от других, подошла к кустам. Она ж все-таки, была с севера, с Ладоги, и, по ее понятиям, местные девчонки забыли ублажить подводного бога Ящера. А не следовало бы забывать, Ящер-Яша и обидеться может. Скоро Купалин день – возьмет, да утащит кого-нибудь под воду, или русалок напустит, а те, известно, защекочут до смерти.
Подойдя ближе к кусту, Ладислава остановилась и тихо запела:
Сиди-сиди, Яша,
Под ореховым кустом,
Грызи-грызи, Яша
Орешки каленые,
Милою дареные.
– Яша – кто это? – удивленно переспросила Любима, стоявшая поодаль, вместе с конопатой рыжеволосой Речкой.
– Один из наших богов, – пояснила Ладислава. – Ой, а где остальные? Ушли уже?
– Ну да, – показав щербатые зубы, засмеялась Речка. – Одни мы тут стоим с Любимой, тебя дожидаемся.