– Жаль… – Оставив, наконец, никчемные попытки реанимирования, доктор стащил с рук пластиковые одноразовые перчатки и еще раз повторил: – Жаль. – Посидел немного, потом поднялся к себе в кабинет на второй этаж… Немного погодя вызвал по внутренней связи медсестру.
– Посидите со мной, Марина, – устало попросил он. – Пожалуйста…
На столе пред ним стояла початая бутылка бренди и маленькая – с наперсток – серебряная рюмка.
– Будете? А… – Он махнул рукой, налил и залпом выпил. – Это были очень хорошие люди, Грейг и Юдит Йохансены, – немного помолчав, произнес он. – Всегда на годовщину свадьбы ездили к колледжу и там целовались, прямо в машине. Говорили, что вспоминали молодость. Потом, уже в Снольди-Хольме, приглашали гостей. Немного, самых близких… – Доктор снова выпил, и Марине вдруг стало жаль его, не этих, незнакомых ей Йохансенов, хотя – и их тоже – а именно его, маленького, взъерошенного доктора, некрасивого и не нужного в этом мире никому, даже собственной жене. У таких людей обычно бывает мало друзей, и доктор Арендт в этом смысле не был исключением, а погибшие Йохансены, похоже, относились к числу тех немногих людей, с которыми доктор общался, и вот теперь не стало и их.
Марине захотелось сказать что-то утешительное маленькому, похожему на мокрого воробья, доктору, но никакие слова не приходили на ум, да и что тут было говорить? Лишь по русскому обычаю одно слово:
– Налейте.
– А? – Доктор оторвался от скорбных мыслей, торопливо налил. Переплеснувшись через край рюмки, бренди растекся по столу пахучей коричневой лужицей.
Марина выпила. Доктор налил себе…
– А, вот вы где, доктор Арендт. – В кабинет заглянул полицейский. Лейтенант или сержант – Левкина не очень разбиралась.
– У погибших, есть, кажется, сын? – спросил полицейский.
– Да. Ханс. Ханс Йохансен. По-моему, тринадцати лет.
Полицейский кивнул:
– Он сейчас дома. Не проедете с нами туда? Вы ведь, так сказать, единственный друг семьи.
– Да, да, конечно. – Доктор засобирался. – Марина, приберетесь здесь?
– Не беспокойтесь.
– Спасибо вам.
Они ушли, лейтенант полиции и доктор, на ступеньках загремели быстро стихнувшие шаги, на улице послышался шум заведенного мотора.
Марина посмотрела в окно и вздохнула. Она всегда считала доктора обычным бабником и занудой, и не могла даже представить, что тот способен хоть на какие-то чувства. Оказывается, способен. Хотя бы – на сострадание, что само по себе многое значит.
Гроза, между тем, кончилась, но дождь все лил, барабанил по подоконнику и крыше, журчал в водосточных трубах противный и промозглый ноябрьский дождь.
Хоронили через три дня, на старом кладбище – оказывается, оно вовсе не было заброшенным, по крайней мере, западная его часть, та, что ближе к Снольди-Хольму. Священник из местной кирхи – Йохансены были лютеранами – прочел молитву, подойдя ближе, положил руку на плечо Хансу. Тот стоял, опустив заплаканное лицо, маленький, несчастный, непонятно кому теперь нужный – ведь близких родственников у него не было, если не считать двоюродного дядьку по матери, но тот жил где-то в Канаде, да и был ли теперь жив – неизвестно. Еще была двоюродная бабка… но тоже где-то далеко, и не Ханса бабка, а его матери, Юдит. Ханс ее так никогда и не видел. Тоже маловероятно, что жива.
– Мальчика надо временно определить в приют. – Пастор наклонился к доктору Арендту. Тот рассеянно кивнул. Ну, конечно же, он сделает для юного Йохансена все, что возможно.
С моря дул ветер, холодный, пронизывающий до самых костей, и похороны завершились быстро. Доктор Арендт сказал пару слов, его поддержали еще несколько человек – соседи – покойные Йохансены вели уединенный образ жизни и не имели широкого круга друзей.
На обратном пути Ханс Йохансен тронул доктора за рукав пальто:
– Можно, я пока останусь в нашем доме?
Доктор обернулся:
– Конечно, можно. Ведь это твой дом… – «Потом все равно придется куда-то определять парня, – подумал он. – Ну, это потом. А пока… Пусть побудет у себя, хотя бы пару дней… Кто только кормить его будет? Ладно, скажу Ханне».
Дом – родной дом, прежде такой ласковый и добрый – встретил Ханса угрюмым молчанием. Он казался сумрачным, темным, хотя Ханс и включил везде свет, но… Вот, с этой лестницы, ведущей на второй этаж, обычно спускалась мать, когда он возвращался из школы, молодая, веселая, напевая что-то из «АББА». А тут, в углу, у шкафа, стояло кресло отца – оно и сейчас стоит, и даже бутылка пива рядом, на подоконнике, которую он вытащил из холодильника, перед тем, как раздался тот страшный телефоный звонок…
Ханс не плакал ни на кладбище, ни тогда, когда узнал о трагедии. Словно бы сжался в комок под холодным ветром. А теперь дома, в одиночестве, этот комок растаял. Стало так плохо, как не было, наверное, до того никогда, – да ведь и не было! – едко защипало глаза, а в горле сделалось вдруг жестковато и горько…
Кто-то позвонил как раз в этот момент. Не дожидаясь ответа, вошли – дверь была оставлена нараспашку. Черные джинсы, черная, с заклепками, куртка-косуха, темная грива волос – Нильс. И с ним – девушка, видно, его подружка-одногруппница. Зачем они пришли? Зачем – именно в этот момент…
– Уходите! Чего приперлись? Что вам от меня надо? – закричал на них Ханс и, закрыв лицо ладонями, метнулся в спальню…
Он повалился на кровать, лицом вниз, и заплакал навзрыд, так, что худенькие плечи его содрогались от рыданий, а подушка скоро сделалась мокрой от слез. Родителей, любящих его родителей, больше не было. И не будет – никогда! Никогда, никогда, никогда… И кому он теперь нужен? Далеким родственникам? Которые еще есть ли на свете? Нет у него никого… Когда слезы кончились, Ханс сел на кровати. Как это – нет никого? А друзья? Тот же Нильс… Так ведь он сам его только что выгнал. Может, Нильс теперь обидится и никогда больше не придет? А, может, они не успели далеко уйти, и еще можно догнать? Нужно, нужно догнать!
Ханс выскочил из спальни…
– Мы тут хотим пожарить вашего палтуса, – обернулся к нему Нильс. А его девчонка, на вид вполне симпатичная и добрая, вопросительно вскинула ресницы: – Можно?
Ханс ничего не сказал, лишь робко улыбнулся, не ощущая, как по мокрым щекам его катятся слезы.
Все сатанисты, в лице Толстяка и Торольва, с восторгом восприняли идею Вольфа отыскать сумасшедшую Магн и отобрать у нее какой-то там камень, то ли драгоценный, то ли черт-те какой. В общем, какой-то камень, до зарезу нужный темным потусторонним силам, и, как скупо объяснил Вольф – может быть, даже самому Князю Тьмы. Сумасшедшую Магн в городе многие знали, особенно молодежь, и троица Вольфа отнюдь не была исключением. Несмотря на помешательство, а, может быть, и благодаря ему, Магн была красива и слыла легко доступной, хотя, сказать по правде, ни один парень, ни из Гронга, ни из соседнего Намсуса, не смог бы сказать, что хоть раз переспал с ней. Тем не менее, слухи такого рода ходили, вызывая нездоровое томление среди местных подростков, лишенных маленьких радостей больших городов, где каждый чувствует себя анонимным и безнаказанным. Хорошо им там, в столице – ходи, встречайся с девчонками, никто тебе слова не скажет, да и не узнает никто – всем на тебя наплевать. Совсем другое дело здесь, в маленьком Гронме, или в том же Намсусе. Родители, знакомые, родственники вычислят враз. Могут и морду набить, бывали случаи. Так что сумасшедшая Магн считалась среди местных подростков вполне подходящей кандидатурой для быстрого и необременительного секса. Хотя вроде и поводов не давала. Ну, не давала, так, может, даст. Лишь бы вот отыскать ее.
– А чего ее искать? – лениво поковырял в носу Торольв. – Позвонить в психушку, делов-то!
Он вытащил мобильник, поискал в справочнике нужный номер. Позвонив, поговорил пару минут и озадаченно обернулся к приятелям:
– В психушке ее нет!
– Это мы уже поняли, – хмуро кивнул Вольф. – Какие еще будут предложения?
Никаких осмысленных предложений от Торольва и Толстяка, конечно же, не последовало. Впрочем, Вольф не очень-то и рассчитывал на их мозги. Допив пиво, сам принялся перебирать варианты. Ну, где в округе найти прибежище умалишенной? Причем не буйной, а обычной тихо помешанной. К тому же временами она вполне сходила за нормальную, только вот почему-то боялась автомобилей, телевизоров и больших городов – ну, сумасшедшая, она сумасшедшая и есть. Но где же ее отыскать? Если в психушке нет, то, скорее всего – на дальнем хуторе, репетирует с какой-нибудь группой, она же певица. Значит, надо смотреть афиши да порасспросить кого-нибудь из поклонников тяжелой музыки.
– Есть у меня один такой знакомый, – вспомнил Толстяк. – Его зовут Нильс, он раньше в нашей школе учился. Увижу – спрошу про Магн.
– Увидишь? – разъярился Вольф. – И долго нам ждать, когда ты соизволишь его увидеть? Быстро, прямо сейчас – побежал искать. Ну, что сидишь?
– Дай хоть пиво допить, – испуганно пролепетал Толстяк.
– Допивай, – смилостивился Вольф. – И проваливай. Тор, что у тебя? Никаких знакомых нет?
– Могу смотаться в клуб, – пригладив сальную шевелюру, лениво бросил тот. – Тот, что в Черном лесу. Только это ближе к ночи надо.
– Хорошо, – удовлетворенно кивнул Вольф. – А я смотаюсь на рынок, поговорю с рыбаками. Может, и есть где на дальних хуторах сдвинутая по фазе работница. Вы, чего узнаете, сразу звоните, – на прощанье напутствовал он напарников.
Магн отыскалась на удивление легко, еще бы, уж слишком колоритным персонажем она была. Знакомый Толстяка Нильс с уверенностью заявил, что девушка поет с ребятами из Намсуса, группа называется «Мьольнир». В клубе «Черный лес» ночью никого не оказалось – видно, концертов на этой неделе не было, зато висела анонсирующая выходные афиша: суббота – 23.00, воскресенье – 22.00. – Живые выступления. А среди списка команд – «Мьольнир». И даже, не просто «Мьольнир», а «Мьольнир и Магн».
– Значит, в субботу. – Вольф потер руки. – И не забудьте взять с собой веревку – сумасшедшие, они сильные.