слухи – позор для девушки и всего ее рода. Вот, если б были они мужем и женой, тогда, пожалуйста, плывите хоть куда вместе, а до свадьбы – ни-ни! Позор.
– Прячься быстрей под рогожу! – выправляя парус, крикнул Хельги, да Сельма и без него сообразила, что делать. Подоткнув подол, проворно стянула с рыбы рогожку, улеглась ближе к корме, где посуше, накинула на себя…
И вовремя!
– Да поможет Эгир с уловом! – уже кричал со встречной лодки рыбак – узколицый Конхобар Ирландец. Подплыв ближе, ухватился рукой за борт, а глаза – неприятные, холодные – так и шарили вокруг, все примечая: и снулую от жары рыбу, и рогожку, неизвестно, что прикрывающую, и валяющуюся рядом женскую фибулу от сарафана, и парадную тунику юноши.
– А как твой улов, Ирландец? – натужно улыбаясь, поинтересовался Хельги.
В ответ узколицый лишь махнул рукой:
– Пытался наловить что-нибудь в устье. Альвсены говорили – видали там косяк сельди, да вот, видно, ушла.
– Бывает, – согласился Хельги, с нетерпением ожидая, когда же отплывет Ирландец, когда же наступит избавление от любопытных, все примечающих глаз, неприятных, словно бы неживых.
Наконец узколицый кивнул на прощание, оттолкнулся веслом, и лодка его ходко пошла вдоль берега.
– Слава богам! – Отбросила рогожу Сельма. – Все платье теперь рыбой вонять будет. Хельги, подай-ка гребень.
Хельги молча протянул ей костяной гребешок. Распустив волосы по плечам, девушка принялась тщательно расчесывать их, время от времени кидая лукавые взгляды на своего обожателя. До чего ж она была красива в этот момент! Светлые, как пшеничная солома, волосы, длинные и густые, темно-голубые глаза, глубокие, словно воды фьорда, чуть припухлые губы, небольшая родинка, светлая, чуть тронутая весенним загаром, кожа. Левый рукав платья соскользнул с плеча Сельмы, обнажив его, и Хельги обдало жаром. Как бы хотелось ему сейчас попробовать то, что было под запретом для каждой уважающей себя девушки… Он вспомнил вдруг, когда первый раз испытал «это». В прошлую зиму, вместе с Харальдом и Ингви, ездили на охоту в дальний лес. Возвращаясь, заплутали в пурге, выйдя к усадьбе Рекина-ярла. Рекин, как и полагалось ярлу, встретил гостей с почетом. Обнял всех троих по очереди, начиная с Хельги, жестом пригласил в дом. Дом Рекина был побогаче, чем у Сигурда, такой же крепкий, надежный, обложенный тяжелыми серыми валунами. Он напоминал большой длинный сугроб, вытянутый в направлении длинного залива, во дворе, за выложенной из камней оградой, как и у Сигурда, располагались постройки: амбар, летний хлев, сараи. Корабельных сараев было аж целых пять – Хельги аж слюной подавился от зависти: однако много кораблей у этого Рекина.
В доме, освещенном светильниками, гостей провели на почетное место – к самому очагу. Усадили на покрытые шерстяными накидками лавки, все родичи Рекина – в праздничных разноцветных одеждах – успели уже быстро переодеться – чинно уселись рядом. Сам ярл – кряжистый вислоусый муж в дорогом алом плаще – наполнил рог пивом, торжественно пронес над очагом и протянул Хельги. Такие же рога оказались в руках Ингви и Харальда, а также и у всех родичей хозяина усадьбы. Харальд плотоядно облизнулся. Все выжидательно посмотрели на Хельги. Тот догадался – зачем.
– Всем известно богатство и честь Рекина-ярла, – начал он, внимательно оглядывая собравшихся и по их глазам угадал, что не промахнулся. Ободренный этим обстоятельством, продолжил тост дальше, похвалив усадьбу и жену хозяина, и предложив, по традиции, выпить за здоровье. После чего поднес к губам рог, предварительно плеснув из него пива на горящие угли – вкусно запахло рожью.
Следующий тост, во здравие Сигурда-ярла, произнес Рекин, потом выступил Ингви – коряво, правда, но ничего, уже, похоже, всем все равно было. Пенилось в пузатых дубовых бочках пиво, булькала в котле мясная похлебка, а на столе, в деревянных мисках, лежали сочные куски свежеиспеченной форели.
На ночь гостям постелили на почетном месте – почти прямо напротив очага. Хельги, как сыну ярла – отдельно, Харальду – вместе с Ингви. По мнению Хельги, могли б и поближе к дверям постелить, все не так пахло бы хлевом – в доме Рекина, как и во всех прочих домах, скотину зимой держали в доме. Хельги вставил в пазы между балками вертикальную спальную доску, украшенную охранительными рунами, получилось нечто вроде коробки – уж никак на пол не скатишься, даже, если очень захочешь. Натянутое меж балками плотное шерстяное покрывало приглушало звуки, создавая полную иллюзию одиночества. Лишь слышно было, как тяжело вздыхали коровы – казалось, прямо над ухом – да где-то на улице истошно лаял пес. И чего разлаялся? Может, крадется к дому злой великан йотун? Или это оборотень, обитатель Нифлгейма – пробует крепость двери своей корявой когтепалой лапой? Хельги заворочался, снял со стены меч, на всякий случай положил рядом на ложе. Хлопнула дверь – видно кто-то вышел в уборную либо еще по какой надобности – прощекотал спину холодный поток воздуха. Однако так и радикулит заработать недолго! Пробежали по дому чьи-то осторожные шаги. Остановились прямо напротив. Хельги крепко сжал рукоять меча.
– Ты спишь, уважаемый господин? – тихо поинтересовался из темноты настойчивый девичий голос. Не дожидаясь ответа, откинулось покрывало, и на ложе Хельги скользнула юркая тень. На ощупь – а темно было, хоть глаз коли – сын ярла определил, что это – женщина. Неужто, младшая жена Рекина? Да, пожалуй, нет. Для почетных гостей у каждого уважающего себя хозяина, а уж тем более – ярла – специальная наложница есть, красивая и молодая, а то и не одна. Ночная гостья между тем подвинулась ближе, так, что сквозь тонкую ткань платья прощупывалась высокая грудь. Сквозь тонкую ткань… Хельги почувствовал тогда, как нежные девичьи руки погладили его по спине, и сразу же ощутил губами жаркий поцелуй. А затем наложница Рекина быстро скинула рубаху. Обнаженное тело ее прижалось к Хельги, горячее, нежное, зовущее. Горя от нетерпения – ведь, не железный же – сын Сигурда-ярла провел руками по девичьим бедрам, крепко сжал талию – тонкую, шелковистую, теплую, почувствовал, как крепнет, наливаясь соком, грудь, тяжелеют соски и становится громким дыхание…
Хельги уснул уже под утро, чувствуя, как руки красавицы – хотя, кто ее знает, что там за красавица, темно ведь, не видно! – ласково гладят его длинные разметавшиеся по ложу волосы. Уже засыпая, услышал, как раздаются рядом – с ложа, где спали Харальд и Ингви – томные страстные звуки. Видно, и к ним прилетели желанные ночные гостьи…
– Хорошеньких наложниц подсунул нам Торкель. – Уже на обратном пути, как проехали лес, засмеялся Харальд. – Всю-то ноченьку спать не дали!
– А ты еще и не доволен? – Придерживая коня – сегодня пока получалось с ним управляться – рассмеялся Хельги. – Видно, не угодил тебе хозяин?
Ингви громко захохотал, бросив, что никогда больше не будет спать с Бочонком на одной лавке.
– А девки ничего были, – подытожил он. – Страстные. И совсем не обязательно, что рабыни. Может – и хозяйские жены, говорят, что Рекин наполовину финн, ну, саам, как они себя называют. А у них это принято – сам от стариков слыхал, всех своих жен отдать гостю…
Все эти видения вихрем пронеслись в голове Хельги. Сельма сидела в лодке, повернувшись к нему спиной, и белое плечо ее вызывало у юноши такое жгучее желание, что… Вот, казалось бы, просто: протянул руку, и медленно спустил платье дальше – оно все равно без фибулы. Хельги воочию представил, как обнажается спина девушки, как та оборачивается, улыбаясь, как… Он уже готов был услышать в голове гул… Но…
– А ведь он обманул тебя, этот ваш Ирландец, – закалывая сарафан фибулой, обернулась Сельма.
– Как обманул? – Потряс головой Хельги.
– Да так. – Сельма усмехнулась. – Говорил, что с устья плывет, а ведь, если б так было, никак он бы с нами не встретился, ведь оттуда течение по южному берегу.
– И правда. – Согласно кивнул юноша. – Значит, не с устья возвращался Ирландец, а с одного из островов, с Рауна, да, именно с него, как раз такой путь и получится. Но что он там делал? И зачем врал? Какой ему в этом смысл?
– Значит, не очень-то хотел, чтоб знали люди, что он ходил на Раун. Может, что-то там прятал? А давай-ка, посмотрим! – Сельма азартно хлопнула в ладоши. – Нам ведь все равно почти по пути.
Оправдывая свое название, остров Раун – «левый клык» устья фьорда – встретил их всплесками волн. Волны бились повсюду: огромные – со стороны моря, чуть поменьше – с залива. Словно рассерженные коты, выгибая спины, они с шумом разбивались о скалы мириадами пенных брызг, и, казалось бы, не было никакой возможности пристать к острову даже совсем небольшому судну. Однако Хельги был достаточно умелым кормщиком и знал нужный путь: ворвавшись в самую гущу бьющихся о черные камни волн, дождался, когда сравняются друг с другом вершины двух скал, и в этот момент направил судно вправо, туда, где брызги скрывали узкий проход между камнями. В этот момент суденышко подбросило на волне, и Сельма крепко ухватилась за Хельги. Тот ободряюще улыбнулся. Ловко проскочив меж острыми краями камней, лодка очутилось в тихой небольшой заводи, с трех сторон окруженной черными отвесными скалами. Меж скалами светлела расщелина, поросшая густым колючим кустарником – именно туда Хельги и направил лодку. Схватив веревку, соскочил первым, привязал лодку за камень, помог выбраться Сельме.
Еле заметная тропка – по всему было видно, что пользовались ею крайне редко – тянулась между кустами по дну расщелины, постепенно расширяющейся кверху. Как молодые люди ухитрились не разорвать в клочья одежду, пробираясь меж колючими ветками, известно одним богам. Место было дикое – черные, теснящиеся вокруг, скалы, густой темный кустарник, и шум прибоя, и жалобные крики чаек над головой, а высоко в небе – парящий орел-стервятник.
– Ну и островок. – Покачала головой Сельма. – И чего только тут надобно было Ирландцу?
Хельги хмыкнул. Они стояли на небольшой, покрытой бурой травою поляне в центре острова, вокруг росли низкие корявые сосны, за соснами возвышались скалы. Тень от одной из скал, самой высокой, разрезала поляну напополам.