Однако какая традиция послужила источником первоначального сказания о Хотене Блудовиче? Один из первых исследователей былины — А.М. Лобода — указал на сходство былины с содержанием песен, сопровождающих русскую свадьбу. В свадебных песнях жених также предстает всадником, вооруженным копьем, который взламывает ворота и захватывает девушку-невесту.[247] Сходство подтверждается и множеством частных совпадений. Хотя общая теория Лободы о происхождении русских былин из свадебной поэзии с полным основанием предана забвению, в данном случае она может показаться оправданной. Впрочем, уже уникальность такой ситуации заставляет отнестись к предположению Лободы с осторожностью. Эротические песни о Хотене Блудовиче могли исполняться и на свадьбе, но уже нарицательное имя этого героя указывает на преемственность с традицией скорее праздничного происхождения.
Имя Хотена Блудовича, запечатлевшее идею сексуального вожделения, сходно с именем Ярилы — мифологического и ритуального персонажа, связанного с идеей плодородия и сексуальной мощи и почитавшегося в весенних праздниках, близких к празднованию Купалы.[248] Среди прочих значений корня «ЯР», от которого произошло имя бога, присутствует также и «любовное желание» или «похоть»,[249] что предельно близко к значению понятия «хоть», как оно употребляется в заговорах. Глагол «яриться» означает любовное желание, эпитет «ярый» относится к описанию сексуального возбуждения; в этом значении он встречается в любовных заговорах:
...терпи ее ярая кровь, ярая плоть.[250]
Черты сходства присутствуют и в облике этих персонажей. Оба они представлялись в образе всадников. В позднейшей традиции Ярилу заменил святой Георгий-Юрий, вооруженный, как и былинный Хотен, копьем.
Впрочем, в ходе празднеств Ярила мог приобретать и подчеркнуто непристойную внешность. Еще в первые десятилетия XX века в Даниловском уезде Ярославской губернии сохранялся обычай «погребать Ярилину плешь» («плешь» — традиционный эвфемизм для обозначения фаллоса). В процессе этой церемонии молодежь сооружала глиняные фигурки Ярилы и Ярилихи с утрированными изображениями гениталий. Празднования в честь Ярилы, наследием которых стал северный обычай совместных ночевок молодежи, т.н. «ярилки», в ходе которых молодые люди могли вступать в близость. На вопрос о том, кем был Ярила, жители приокского села Дедиково отвечали: «Он, Ярила, любовь очень одобрял». В Белоруссии распевали песню «Волочился Ярила по всему свету, полю жито родил, людям детей плодил...» и т.п.[251]
Очевидно, Хотен Блудович первоначально представлял собой ипостась Ярилы, персонаж его круга. Появление такого героя в былинном эпосе можно рассматривать как пример соприкосновения собственно эпической традиции со сказаниями, сложившимися в рамках языческой мифологии плодородия. Это сходно с появлением подобных же мотивов в древнегреческих (Геракл), аккадских (Гильгамеш) и финских (Лемминкяйнен) эпических сказаниях, о чем говорилось в начале настоящей главы. Однако на позднейших стадиях своего существования русский эпос был переосмыслен в духе строгих моралистических предписаний, сблизивших его с христианскими духовными стихами. В ходе этой эволюции древнее предание о герое, отличавшемся необыкновенными сексуальными достоинствами, трансформировалось в заурядную историю городской ссоры, и метафоры «любовной битвы» стали использоваться для описания собственно боевых действий. Об исходном сюжете напоминают только имя Хотена Блудовича и эти метафоры, сохраненные былинным повествованием.
ПОБЗДЕТЬ ВОЛЕЮ БЛУДА ДЛЯ: ЗАГАДКИ НАРОДНОЙ АНТРОПОЛОГИИ
Традиционные характеристики человеческой природы связаны с самыми общими представлениями об устройстве Вселенной. Антропоцентризм восприятия приводит к тому, что деление по признаку пола, а также образы сексуального общения, зачатия и рождения пронизывают в сознании носителей традиционной культуры весь мир. Это относится и к природным стихиям, и к самым заурядным бытовым предметам. Женский пол приписывается матери сырой земле, но также избе, печке, квашне, корыту или колодцу. Мужской природой наделяется небо, некоторые части дома, кочерга, ложка, пест, стоящий рядом с колодцем журавель... В категориях сексуальных отношений рассматривается становление Вселенной, падение с неба на землю дождя, засевание культурных растений, выпекание хлеба, прядение, шитье, выметание мусора, опускание ведра в колодец, вставление ключа в замок и многое другое.
Этот общий принцип проецируется даже на человеческую анатомию. В понятиях традиционной антропологии сексуальные коннотации подразумеваются и при таких банальных, казалось бы, занятиях, как вдевание пальца в ухо,[252] или надевание обуви[253]. Части человеческого тела сексуализируются, подобно предметам домашнего обихода. Какого-либо различия между обувью и ухом в этом смысле нет — существенно, что в обоих случаях речь идет о полых объектах, в которые можно что-то вставить. Восприятие уха в качестве аналога женских гениталий повлияло на обычай ношения серег, который был разрешен только женщинам фертильного возраста и запрещался вдовам. Считалось, что серьги «запирают» женскую утробу, точно так же монисто «запирает» горло, и во время родов эти украшения обязательно снимали. Отсюда поверье, что женщина «непременно родит сына или дочь... если у нее будет чесаться в ушах»[254]. Еще более актуальными были такие представления в отношении рта, размер которого считался проекцией вагины.[255] То же и с частями тела «мужского пола», которые своей формой или какими-либо иными ассоциациями казались сходными с фаллосом. Подобно кочерге и песту, аналогами фаллоса считались пальцы, ноги и нос; то же относилось к зубу и лысине (слово плешь использовалось часто в качестве эвфемистического обозначения мужского члена).[256] Определение мужской или женской природы предметов и частей тела не ограничивалось только внешним уподоблением, но соотносилось также с делением на верх и низ, правую и левую стороны.
В этой сексуальной анатомии можно выделить два принципа — альтернативных по типу определения, но в реальности взаимодополняющих. С одной стороны, предполагалось, что каждый человек сопричастен обоим сексуальным началам. Особо ярко такая андрогинная концепция запечатлелась в поверьях, относящихся к зачатию и деторождению. Так, правая сторона женщины связывала ее с мужским миром, о чем свидетельствовала примета: «У которой жены правая пелька (грудь. — Е.М.) больше — то мальцев больше»[257]. Тот же пространственный принцип определял широко распространенные приемы «детопроизводства», в соответствии с которыми зачатие мальчика требовало, чтобы муж осуществлял супружеский акт непременно с правой стороны.[258] В свою очередь, женщина могла активизировать мужской потенциал своего мужа, удерживая его во время близости за правое яйцо[259]. Уже во время беременности сходным образом определяли пол ребенка — в зависимости от того, в какой части живота будущей матери ощущается движение плода. Если ребенок пошевелится в первый раз в правом боку, то будет мальчик, а если в левом — то девочка.[260] В тех случаях, когда супруги хотели зачать девочку, им надлежало совершать аналогичные действия, придерживаясь женской — левой ориентации. О том, что левая сторона мужчины сопричастна женской природе, напоминает мужской обычай носить серьгу в левом ухе. Возможно, чем-то подобным следует объяснить средневековую традицию ношения т. н. змеевиков, пришедшую на Русь из Византии. Змеевики содержали заговор против болезни матки, которая изображалась на них в виде змеи или клубка змей, однако, по крайней мере во многих случаях, обладателями таких «гинекологических» талисманов были на Руси мужчины.[261]
Но наряду с андрогинным восприятием человеческого тела существовало представление об исключительной соотнесенности мужчин и женщин со своим сексуальным началом. Эта идея представлялась более значимой, и в ряде случаев она «перекрывала» андрогинные принципы полового определения. Например, пальцы по форме своей могут рассматриваться как сугубо мужская часть тела, но если мужские пальцы соотносятся с величиной фаллоса, то с размером женских пальцев связывают глубину вагины.[262]
Данное представление распространяется на одежду и рабочие предметы, которая как бы срастается со своими хозяевами, служа продолжением их тел. Женская обувь воспринималась как аналог вагины. Мужская шапка до такой степени сосредотачивала в себе мужское начало, что считалась средством для возбуждения женских грудей, и, натирая груди шапкой, молодые девушки надеялись их увеличить.[263] Положенная под кровать новобрачных одежда и предметы «мужского пола» — штаны, топор, молоток, пест, пила или нож — гарантировали зачатие мальчика. В той же позиции женский платок, вязальная спица, гребень, серп или трепало должны были привести к зачатию девочки.[264]
Магическими способностями наделялись и физические субстанции. Приворотными средствами считалась менструальная кровь, кровь невинности и женские генитальные волосы, с чем был связан особый обычай