[447]. Считалось, что крупные губы и большой рот являются проекцией подобных же женских гениталий и свидетельствуют о бурном сексуальном темпераменте, что представлялось в высшей степени неприличным. Но, как можно увидеть на примере «Сказания...», в русском обществе было немало мужчин, которых отнюдь не пугали крупные женские губы и все, что с ними связано.
Впрочем, это не означает, что автор «Сказания» вдохновлялся идеалами грубой чувственности. Молодец восхваляет не только «борза команя губы» девицы, но также ее «пелепелишныя... кости, бумажное... тѣло», что свидетельствует о стремлении к изяществу. Последнее напоминает те описания русского эпоса, в которых идеализация девичьей хрупкости и изысканности приобретает гротескно ирреальные формы. В песнях Печорского региона идеальная красавица характеризуется тем, что «сквозь ее рубашку тело видети», однако, не задерживаясь на прелестях женского тела, сказители рассматривают сквозь него кости девушки, а сквозь кости — мозги, причем мозги эти оказываются необычайно изящными: «Из кости в кость мозг переливается — скатен жемчуг перекатается»[448].
Услышав о столь удивительной красавице, князь Владимир немедленно воспламеняется сердцем и посылает за ней сватов.
Автор «Сказания...» проявлял устремленность к эстетству и при описании нескромных предложений интимного характера:
Душечка еси моя прекрасная девица! Есть у тебя красное золото аравитское, вделал бы я свою жемчюжину в твое чистое серебро, всадил бы я свое булатное копье в твое прямое товолжаное ратовище, утешил бы свое сердце своими мыслями.
Эта откровенная эротическая метафора находит множество соответствий в русских фольклорных текстах, эротическое значение которых только угадывается. Так, намерение молодца вдеть «свою жемчюжину» в «чистое серебро» девицы похоже на содержание свадебных песен, в которых отправление жениха к невесте ассоциируется с катанием жемчуга по блюду:
Раскачу-жемчуг по блюду рассыпался,
Да как Иван-от жениться снаряжался.[449]
Еще более показательно метафорическое обозначение копья- фаллоса. Подобного рода выражения известны в самых разных традициях. В дошедших до нашего времени русских фольклорных текстах встречаются похожие эротические метафоры. В одном из заговоров от невстанихи, сохранившихся в недатированной старообрядческой рукописи, стрела и копье фигурируют, наряду с другими символами, в качестве обозначения фаллоса:
...становая жила не гнулась бы и не ломалась, крепко бы стояла, кол колом, рог рогом, стояла бы столбу столбом, стрела стрелой, копие копием.[450]
Похожие образы и в одной из песен, записанных в XVIII столетии, где в качестве метафорического обозначения соития употребляются выстрел стрелой из лука и выстрел пищали.
— Ах ты, душечка молотчик, ночной друг у меня,
Веселись, не ленись, полюбила я тебя,
Заряжай, друг, поскоряя свою булатную пищаль,
Булатную пищаль промеж ног душа пущай,
Ты натягивай стрелу на шелкову тетиву,
Теперь миленький стает, друг подымается,
Что на стрелочке тетивка напрягается,
Его стрелочка востра, к ретиву сердцу дошла,
Хоть ранила не больно, только кровь пошла.[451]
Нечто подобное и в заветной сказке из собрания Н.Е. Ончукова, герой которой загадывает загадку:
Да есть у меня не велико ружье, да так в цель бьет, что ни разу мимо не пролетит.[452]
Содержание «Сказания...» свидетельствует в пользу того, что подобный символический язык был популярен и в середине XVII столетия. Несколько необычно только то, что метафорой соития оказывается здесь насаживание копья на деревянное древко (ратовище). Однако глагол, который при этом употребляется — всадил, уместен, скорее, для описания удара копьем. Возможно, автор «Сказания...» несколько изменил традиционную формулу, говорившую об ударе.
Характеристика аравийское/аравитское фигурирует в качестве эпитета золота в наиболее ранних записях русских былин и пословиц.[453] Впрочем, и безотносительно к этому определению золото традиционно используется в русском фольклоре в качестве метафорического обозначения женских гениталий.[454] Обычно речь идет о каких-то золотых предметах, чаще всего о кольцах, но в некоторых случаях, как и в «Сказании...», упоминается золото как таковое. Так в одной из северных (Архангельская обл.) песен, исполнявшихся на предсвадебной неделе, о близости молодых говорилось следующим образом:
Зайко в сторону скочил —
Да много золота схватил.[455]
В былине о Хотене Блудовиче образы мужского «копья» и женского «золота», упоминающиеся в «Сказании...» независимо друг от друга, объединены общим действием. Победив в бою своих врагов, Хотен подъезжает к дому, где находится красавица Чайна, и требует:
Буде обсыплет мое копье муржамецкое
Златом и серебром,
Да накроет славной медью аравийскою...[456]
Как уже отмечалось, эпизод с копьем и золотом является уникальным достоянием истории Хотена[457], что решительно отличает его от переходящих из былины в былину типовых описаний женской красоты, сражений, пиров, рассказов о выезде богатыря в чисто поле и пр. Тем более значимым представляется близость этой уникальной для былинного эпоса картины к эротическим метафорам «Сказания...». Очевидно, «Сказание...» и былина о Хотене используют общую фольклорную традицию эротического содержания, о существовании которой свидетельствуют также «говорящие» — нарицательные — имена героев былины: Хотен Блудович и Чайна, т.е. ‘Охваченный блудной страстью’ и ‘Желанная’.[458] В эпоху Нового времени многие элементы средневекового фольклора были уже утрачены. Метафору соединения копья и золота, так же как имена Хотена и Чайны, сохранила лишь «присвоившая» их былина. Однако, как свидетельствует «Сказание...», упоминающее рядом те же метафоры, в XVII столетии данная образная традиция была достаточно популярна.
Использование фольклорных образов в литературном сочинении, посвященном описанию любви, представляет явление типическое. Анализируя соответствия между лирикой Франции, Пиренеев, Германии, Ближнего, Среднего и Дальнего Востока, Е.М. Мелетинский обнаруживает «буквально повсюду... переплетение народной струи, прямо восходящей к ритуально-календарным корням и возвышенной любовной и военной или гражданской поэзии».[459] Существенно, однако, что русская средневековая культура отклонилась от этого типа и лирическая поэзия в ней не сложилась. В том же «Сказании...» можно увидеть свидетельство критического отношения к любовным изыскам. Девица решительно не желает поддерживать изысканную беседу и на все любовные предложения молодца отвечает вызывающей грубостью:
А се познаю, дворянинь, рогозинная свита, гребенинныя порты, мочалной гасник, капусныя пристуги, сыромятныя сапоги, лубяное седло, берестяныя тебенки, тростяная шапка! Жил есми ты не в любви, и все друзи твои аки малоумна урода бѣгали.
Слова девицы напоминают брань в былине о Хотене, которого в ходе сватовства к Чайне также называют «уродищем».[460] Возможно, оба эти сочинения отталкиваются от образности т.н. корильных песен, в которых девичьей красоте насмешливо противопоставляется уродство парней[461]. Например, в Поволжье в ходе сватовства пели: «Жених-ет у вас / Ноги ти вилочками, / Глаза ти дырочками»[462]. Но в «Сказании...» брань звучит особо грубо. Доходит до того, что девица называет своего кавалера «жуком в говне». Молодец словно не замечает всего этого и, продолжая свои изящные речи, благодарит девицу за ее любезность:
Се бо ми, госпоже, глаголеши, аки ласка жубреши, аки соловей щеколчеши во своей зеленой дуброве. Уже время тобѣ милосердие свое показать, и рад я гладкую твою рѣчь слышати. Когда начинаешь глаголати своими умильными словами, тогда аки сахарными ествами насыщюся!
Столкновение «высокого» любовного стиля молодца с откровенной бранью девицы придает «Сказанию...» несомненный комический эффект. Даже упоминание о страстной любви Роксаны к Александру Македонскому ничего в этом отношении не меняет. Очевидно, здесь еще одна насмешка над девицей. После всех своих язвительных замечаний она уступает молодцу, услышав волшебное слово «любовь». Заметив ее слабость, молодец тут же «над девицею шутит». Упоминание страстной любви, которая самым чувствительным образом описывается в сербской «Александрии», вплетено в «Сказании...» в подчеркнуто легкомысленную веселую историю. Такова общая стилистика русского эротического фольклора. Содержание «Сказания...» близко в этом отношении тому, как описываются любовные отношения в уже упоминавшейся песне «Во зеленом садочку» из сборника Кирши Данилова. После «изысканных» любовных предложений «удалого доброго молодца» следует диалог двух подруг, выдержанный в стиле иронического снижения. На вопрос девушки