.[58] Вплоть до конца XIX и даже начала XX века у русских и белорусов сохранялась память о близких по времени ко дню Ивана Купалы игрищах в честь весеннего божества Ярилы, о котором говорили: «Он, Ярила, любовь очень одобрял».[59] В послании игумена Памфила во Псков 1505 года о развлечениях купальского цикла рассказывается следующее:
Еда бо приходит великий праздник Рождества Предтечева (т.е. 24 июня) и тогда, во святую ту нощь мало не весь град взмятется (в селех) и возбесится... стучат бубны и глас сопелий и гудуть струны, женам же и девам плескание и плясание, и главам их накивание, устам их неприязнен кличь и вопль, всесквернейшия песни, бесовская угодия свершахуся, и хребтом их вихляние, и ногам их скакание и топтание; ту же есть мужием же и отроком великое прелщение и падение, но яко (вариант — ту есть) на женское и девичье шатание блудно(е) и(м) възрение, такоже и женам мужатым беззаконное осквернение и девам растление.[60]
Подобные обычаи восходят к глубокой древности. Уже автор первого дошедшего до нас русского летописного свода — «Повести временных лет» (начало XII века) упрекал язычников в склонности к разврату, которая ассоциировалась для него с представлением о звериных обычаях и скотской жизни:
А деревляни живяху звѣрьскымь образомъ, живуще скотьскы: и убиваху другъ друга, ядуще все нечисто, и браченья в нихъ не быша, но умыкаху у воды дѣвица.[61]
Обвинения в «скотском» разврате запечатлены и в русских епитимийниках при обличении людей, которые занимаются сексом в задней позе. Это совпадение явно не случайно, ибо в ряде епитимийников данная сексуальная практика ассоциируется с отпадением от православия. Так в правилах «Аще двоеженец» (цветник XVI века из Московской синодальной библиотеки):
Если муж с женой блудит сзади, а не лицом к лицу, епитимьи — две недели, ибо это скотски есть, вельми закон бранит. Если же кто не откажется от своего обычая, то он чужд правой веры и [ему] не входить в церковь. Если же то поп или дьякон, да извержет сана.[62]
Еще более определенно говорится об этом в «Правилах святых [отец] о епитимьях» (сборник XVI века из Волоколамской библиотеки), где занятие сексом в задней позе объявляется признаком язычества:
Грех есть сзади блудить с женой, это языческое. Епитимья — 40 дней, сухоядение [...]. Если же не откажется от своего поступка, значит, [он] чужой веры.[63]
Упоминания позы «женщина сверху», несмотря на то что она осуждалась и наказывалась существенно более строго, никогда не сопровождались подобными обвинениями. Очевидно, характеристика «языческое» в данном случае не случайна, но основывается на каких-то обстоятельствах, понятных составителю епитимийника.
Обвинения в использовании «скотской» любовной позы напоминают не только о «скотской» жизни язычников, обличавшихся авторов «Повести временных лет», но и о ритуальном звереподражании, практиковавшемся еще в эпоху Нового времени. Так, в Вологодской губернии накануне Васильева дня (31 декабря по старому стилю) перед ритуальной трапезой все члены семьи ползали на четвереньках вокруг стола, изображая свиней и имитируя их хрюканье; в Сибири в Великий четверг (перед Пасхой) хозяйки выходили до восхода солнца с распущенными волосами и в одной рубашке, садились верхом на клюку и объезжали двор, имитируя ржание коней, мычание коров, клохтанье кур.[64] В эпоху Средневековья имитация звериных криков сопровождала и сексуальные оргии. В решении, принятом на Владимирском соборе 1274 года, говорится, что язычники, «вкупе мужи и жены, яко и кони вискають и ржуть, и скверну деють».[65] Решение умалчивает о том, каким образом «деяли скверну» люди, имитировавшие конское ржание. Судя по приведенным выше свидетельствам, они могли заниматься сексом в задней позиции, которая, как и ржание, ассоциировалась со звереподражанием.
Целенаправленность ритуального звереподражания многозначна. Прежде всего, ритуальное уподобление зверю должно было способствовать обретению человеком звериных способностей, в том числе и присущей животным неудержимой сексуальной энергии. В русских заговорах от невстанихи в качестве подателей сексуальной силы фигурируют могучий бык и «веселая птица петух»[66]. В лечебниках XVII и XVIII столетий в качестве рецептов от этого несчастья предлагаются такие средства, как олений мозг и воробьи:
Аще у кого соп не встанет, возьми оленья мозгу ис костей, истерши, в воде дай пити, ино встанет.
Поймай тритцать воробьев и в горек склади и испарь без воды под горшком или под крышою, и дай съясти тому человеку и будет у него михирь стояти.[67]
Что же касается ритуального уподобления коню, о подобной практике свидетельствует содержание одной из сказок «заветного» сборника А.Н. Афанасьева (№ LXIV), где представлен похотливый поп, который ржет, как жеребец (иго-го), и ему отвечает женщина, изображающая кобылу (иги-ги), — таким образом передается их любовная страсть.[68] То же и в сказке «Бабье пятно» из собрания Н.Е. Ончукова: «Попадья стоит в углу, а казак в другом, она ржет как лошадь, а он ржет, друг дружке навстречу и бежат».[69]
Как показывают описанные выше обряды, совершавшиеся накануне Васильева дня и в Великий четверг, обрядовое звереподражание было направлено на то, чтобы способствовать умножению скота. Магическое перемещение природных сил могло направляться в обе стороны — и от животных к людям, и от людей к животным. В некоторых обрядах сексуальная энергия хозяйки дома должна была помочь успешно зачинать и размножаться своей скотине. С этой целью женщина повязывала оторванный от своей юбки кусок ткани на рога телке.[70] Характерно в данном отношении содержание святочных колядок, где пожелание иметь детей упоминается рядом с пожеланием приплода у домашних животных:
Создай тебе бог
Полный двор животов!
И в конюшню конёв,
Во хлевушку телят,
И в избушку ребят...[71]
У хозяина в дому велись бы ребятки,
Велись бы телятки,
Велись бы ягнятки,
Велись бы жеребятки.[72]
В украинских песнях, исполнявшихся на святого Василия, объединялись в одно целое и деторождение, и приплод скота и богатый урожай: «Роди, боже, рожь, пшеницу, детей и жеребят».[73]
Все это общий процесс умножения жизни, который регулировался с помощью сексуальной магии.
Сексуальные ритуалы использовались не только в земледельческих празднествах, знаменующих общее изобилие и жизненное процветание. Сфера их употребления довольно широка — вплоть до погребальных церемоний. Об этом свидетельствует рассказ арабского дипломата Ибн-Фадлана, который посетил в 922 году столицу Волжской Булгарии и оказался здесь свидетелем погребения знатного руса. Согласно арабскому путешественнику, одна из жен умершего сама выразила желание сопровождать мужа в мир смерти. Но прежде чем осуществилась церемония проводов, «девушка, которая хотела быть убитой, уходя и приходя, входит в одну за другой из юрт, причем с ней соединяется хозяин (данной) юрты и говорит ей: "Скажи своему господину: "Право же, я сделал это из любви к тебе"».[74] Нечто подобное происходило и непосредственно в ходе самого погребального ритуала. Ибн-Фадлан видел, как избранницу, опьяненную возбуждающим напитком, подвели к устроенной на погребальном корабле палатке, в которой находилось тело умершего. Колеблющуюся девушку втолкнула туда старуха — «ангел смерти», которой помогали несколько мужчин, «потом вошли в палатку шесть мужей и совокупились все с девушкой».[75] После этого «ангел смерти» зарезала избранницу, и корабль подожгли.
Уже сам обряд сожжения в ладье свидетельствует о том, что люди, его совершавшие, принадлежали к числу скандинавских воинов — тех первоначальных «русов», которые составили правящую элиту древнего Киевского государства. После их крещения подобные ритуальные церемонии сохраниться, конечно же, не могли. Однако и через века после принятия христианства в традиционной русской культуре одно лишь упоминание похорон могло сочетаться с эротическими играми и песнями. Показательна в этом отношении популярная молодежная игра «в покойника», в ходе которой девушек заставляли целовать мнимого мертвеца, украшенного изображением фаллоса в состоянии эрекции. При этом исполнялись в высшей степени непристойные частушки, а молодые люди, выступавшие в роли дьякона и священника, совершали «отпевание», состоявшее из «всевозможных матюгов».[76] Это было нечто большее, чем грубоватое молодежное развлечение. «В покойника» играли вполне взрослые люди, а непристойные истории звучали часто и в ходе настоящих похорон.
Сексуальные компоненты похорон знатного руса, несомненно, соответствовали мифологическим представлениям о царстве смерти, что не снимает вполне прозрачной психологической функции, роднящей этот обычай с позднейшими русскими поминками, которые сопровождаются обильным угощением и употреблением алкогольных напитков. Праздничное прощание с ушедшим из жизни членом общины должно было помочь людям преодолеть естественное чувство страха, защитить их внутреннее равновесие. Уже в аккадском эпосе о Гильгамеше упоминаются