Первая мировая война вырвала из обычного уклада жизни миллионы россиян, которые не на один год оказались вне привычной среды обитания, утратили связь с родиной, семьей, привычку к созидательному труду. Огромная часть наиболее активного населения превратилась в солдат. А что такое солдат? – спрашивал Достоевский. Солдат – «мужик порченый». Крестьянин становился воителем, который ценой своей жизни был обязан защищать родину и в этом случае ожидал от признательного отечества списания всех прошлых и нынешних грехов.
«На второй день Нового года, – записал в своем дневнике Михаил Пришвин, – брали ратников, стон, рев, вой были на улице, женщины качались и падали в снег, пьяные от слез. И вот, как он отстранил их и сел в сани, в этом движении и сказался будущий воин: отстранил и стал тем особенным существом, в какое превращается мужик на позициях»[228].
Уже первые проводы мобилизованных летом 1914 года обернулись серьезными беспорядками, вызванные чрезмерным употреблением спиртных напитков. И ничего необычного в этом не было. Испокон веков проводы на военную службу сопровождались обильным возлиянием: пили за «защитников Отечества», «за родителей», «за счастливое возвращение домой», «на посошок» и проч. К мобилизационному пункту призывников доставляли уже в невменяемом состоянии. Все это «под копирку» повторилось и летом 1914-го, когда на запад уходили первые эшелоны с маршевыми ротами. А так как далеко не всем было суждено вернуться обратно, то новобранцы, стараясь не думать о недалеком будущем, заливали тоску безмерным количеством спиртного. Лавки, расположенные в радиусе двух-трех верст от призывного пункта резко увеличивали выручку, сбывая все – от дешевого вина до дорогостоящих сортов водки. Алкоголь не только придавал призывникам уверенность в своих силах, но и повышал их агрессивность, что отражалось на всплеске бунташных настроений, направленных не только против извечно ненавидимого начальства, но и против соседей, особенно тех, чьи мужья и сыновья по каким-либо причинам оставались пока дома.
Отчасти стихийные выступления объяснялись психологическими мотивами. Первой реакцией масс на войну были «разгул» и «пьяные погромы». Но, с другой стороны, вековая традиция отношения общества к рекрутам как к «пушечному мясу», как к скоту, идущему на убой, порождала обильно залитые спиртным проводы, воспоминания о которых еще долго жили в памяти мобилизованных[229].
Как писал российский историк М.М. Карпович, война «застигла Россию в самое неудачное время, когда каждая частица ее энергии нужна была для внутреннего переустройства. Война оборвала ее политическое, экономическое и культурное развитие; возложив непосильное бремя на империю прежде, чем та успела встать на новый и более прочный фундамент»[230].
Первые сообщения о «пьяных беспорядках» потребовали применения самых решительных мер для предотвращения еще больших бесчинств. Фиксировались многочисленные случаи пьяных драк между призывниками и их родными, прибывающими из разных деревень, враждующих между собой: «Приходилось стрелять в воздух для построения пьяных резервистов», – вспоминал один из свидетелей[231].
17 июля 1914 года последовало распоряжение о запрете продажи спиртного на время проведения мобилизации. Кроме того, цена ведра водки была повышена на два рубля, а крепость ее понижена до 37 градусов[232]. Вино в северо-западных губерниях России вместо 46 копеек за бутылку стало стоить 64 копейки[233]. В восточных районах страны цены на алкогольные напитки выросли в два-три раза и стали «не по карману» большинству российских обывателей, которые оказались перед выбором: либо сокращать бюджет за счет покупки дорогих напитков, либо «переключиться» на суррогаты и «самопал».
На местах пошли дальше, решив складировать винные запасы в одном, хорошо охраняемом месте. При перевозке в такие места вино и спирт прятали, тщательно закрывая повозки брезентом – не дай Бог, жаждущая веселия людская масса учует, что здесь транспортируется. Зато охрана подобных караванов непременно пользовалась преимуществами своего положения и, согласно служебным донесениям, частенько прибывала к месту назначения пьяной. Однако в конце концов местная публика «просекала», в чем дело, и начинала возмущаться и требовать открытия винных лавок. В этой связи приводили в пример соседние уезды и губернии, в которых, по слухам, лавки открывались при проходе запасных. Ситуация накалялась, и от представителей властей требовались серьезные дипломатические усилия, чтобы предотвратить погромы. Из отчетов об «операциях по вывозу вина» также следовало, что по пути перевозки алкогольной продукции стражники иногда сбывали ее крестьянам местных деревень, а те, «в качестве жеста доброй воли», угощали своих добродетелей[234].
Несмотря на все усилия местных властей, мобилизованные находили спиртное, выплачивая за водку любые суммы, и прибывали в места сбора уже «навеселе». Все увещевания, предупреждения, что даже доставка мобилизованных к вокзалам, железнодорожным составам и вагонам может обернуться травмами и даже гибелью плохо координирующих свои действия защитников Родины, ни к чему не привели. Мобилизованные продолжали пить, даже уже сидя в теплушках. О последствиях сообщали местные власти: в начале августа 1914 года в Пермской губернии при погрузке и отправлении воинских составов пострадало пять человек, в Чите – шестеро, в Казани – пятеро, в Одессе – двое. В Пермской губернии вспыхивали беспорядки, когда полиция стремилась успокоить пьяных новобранцев и провести организованную отправку в места сбора. В ряде уездов Вятской губернии призывники, после того как им отказались продавать водку в станционных буфетах, разгромили здания железнодорожных станций и жестоко избили буфетчиков и железнодорожных служащих.
22 августа 1914 года последовал новый указ российского императора: «существующее воспрещение продажи спирта, вина и водочных изделий для местного потребления в империи продлить впредь до окончания военного времени»[235].
Указ был направлен на то, чтобы ни у кого не возникало сомнений в серьезности намерения властей «блюсти» гражданскую нравственность, особенно в условиях чрезвычайного времени, когда каждый человек на счету. Появление подобного документа можно было только приветствовать, но зерна «трезвого образа жизни» упали на взрывоопасную почву. Введение подобных распоряжений, регламентирующих жизнь миллионов граждан, мало кого могло оставить равнодушным. Этот аспект, судя по всему, разработчики указа вообще не учли, и потому оказались в проигрыше.
Начало «сухого закона» предвещало мало хорошего. Тол – пы, в основном запасных солдат, продолжали упражняться в атаках на винные магазины и кабаки – пострадало примерно 230 питейных заведений в 35 губернских и уездных городах. Резервисты останавливали транспорты со спиртом и заставляли сопровождающих продавать водку толпе под страхом разграбления. Начальник полиции Донской докладывал, что приказал стрелять по толпе, чтобы «отрезвить рабочих». Только пермский губернатор обратился к вышестоящим инстанциям с просьбой разрешить продажу алкоголя хотя бы два часа в день во избежание «кровавых столкновений». Конечно, причиной этого взрыва беспорядков была не только жажда призывников. На сборных пунктах не хватало припасов и мест для ночлега войск, а также призывники волновались о будущем своих семей. Пьянство рассматривалось как опаснейшая угроза мобилизации и стабильности в стране, водка была неотделима от традиционного ритуала проводов в армию, как и в других странах[236].
Ряд современных авторов считают, что запрет 1914 года по сути был мерой вынужденной и временной. Первоначально распоряжение о прекращении в России продажи алкоголя было дано лишь на время проведения мобилизации. Был учтен печальный опыт мобилизации 1905 года, когда запасные громили монополии и винные склады. Аналогичные временные запреты в той или иной форме были проведены практически во всех воюющих странах, однако Россия в этих антиалкогольных мероприятиях пошла, пожалуй, дальше многих. Правительство, очевидно, вспомнило заявление японских полководцев, что победу им обеспечил царствующий в России кабак.
Вряд ли русское правительство всерьез отнеслось к словам германского императора Вильгельма о массовом пьянстве и разврате в рядах русской армии и, уж тем более, к выводам японских полководцев о роли русских кабаков в качестве своеобразной «пятой колонны». Просто правительство стремилось учесть и ограничить всевозможные негативные факторы, в том числе и те, которые формировались национальными традициями[237].
Правительству нужно было, кроме того, смягчить недовольство производителей винной продукции из-за сокращения производства и прибылей. О левых доходах винокуры, естественно, умалчивали. Компенсация от правительства винокурам к сентябрю 1917 года составила 42 млн рублей[238]. Необходимо было наладить хранение произведенного спирта, его учет при плановом распределении в первую очередь – на нужды оборонной промышленности, медицинских учреждений и армии.
«Уже произведенная продукция оставалась в целости на складах и периодически сбывалась по особым разрешениям Министерства финансов. Тысяча с лишним заводов была перепрофилирована на изготовление денатурата и других изделий для нужд армии и промышленности»,[239]