Мы
пафосом новым
упьемся допьяна,
Вином
своих
не ослабим воль.
Долой
из жизни
два опиума —
Бога и алкоголь!
Сейчас при чтении этих строк создается впечатление, что поэт не столько отвергал, сколько призывал (и едва ли не нуждался в ней сам) к своеобразной духовной эйфории строительства небывалого на Земле общества. В таком случае обойтись без «опиума» было довольно трудно.
К тому же и сами «трезвенники» понимали свои задачи по-разному. У руководства движения стояли наиболее радикальные сторонники полной трезвости; во всяком случае, попытки агитации на тему «Как нужно культурно выпивать» Обществом пресекались как идейно вредные[615]. Ю. Ларин и его единомышленники предполагали достичь «полного искоренения алкоголизма» менее чем за десять лет[616]. Но тем самым подрывалась массовая база движения, поскольку далеко не все его потенциальные сторонники были способны отказаться от рюмки вина за праздничным столом. Не удалось сделать ОБСА и массовой молодежной организацией, не утвердилось оно и в деревне; это признавали сами трезвенники на I областном съезде Московского ОБСА в 1930 году.
Сравнивая кампанию 1928–1931 годов с антиалкогольным движением начала ХХ века, можно сказать, что ее результаты, несмотря на поддержку государства, оказались довольно скромными. Предпочтение явно отдавалось «штурмовым» методам и поголовному «охвату» в ущерб длительной «черновой» работе. Другим коренным недостатком стал к началу 1930-х годов принципиальный отказ от комплексной работы по устранению социальных факторов, порождавших такое сложное явление, как пьянство. Тот же Демьян Бедный главной и единственной причиной объявлял
…распроклятую нашу старину,
К работе не рьяную,
Темную, пьяную…
Такой типичный для пропаганды 1920-х годов подход был предельно примитивен, к тому же принципиально отрицал какую-либо ценность исторического опыта, в том числе и в области борьбы с пьянством.
Культурный разрыв эпох наглядно воплощался в лозунгах и политических установках типа «Пьющий – враг социалистического строительства» или «Никто не имеет права отравлять свой мозг и мышцы, которые должны работать на общую стройку!». Эти лозунги вообще игнорировали подход к пьянству как к человеческой беде и необходимость социальной помощи; речь могла идти только о вине несознательных граждан, уклонявшихся от «общей стройки».
Само ОБСА пыталось преодолеть возникшие трудности. К 1931 году оно по причинам, о которых еще пойдет речь, потеряло интерес к поискам новых форм и методов работы в своей области. На страницах издания Общества появились призывы перейти от «узко-трезвеннической агитации» к грандиозной борьбе за переустройство всей сферы быта на принципиально новых началах[617]. Постановка вопроса вроде бы не вызывает сомнений. Однако, таким образом, конкретная задача превращалась в одну из частностей преобразования всего уклада жизни и неотвратимую закономерность развития социалистического общества. Но для решения столь грандиозной задачи «бытовой революции» кампанейские методы были еще менее пригодны.
В ту пору на волне стремления молодежи быстрее разделаться с отжившим жизненным укладом в крупных городах – Москве, Ленинграде, Харькове – стали возникать молодежные коммуны, где достигалось полное «обобществление» быта вплоть до ликвидации отдельных комнат для семейных[618]. Но это движение было достаточно эфемерным и быстро сошло на нет. Действительно коренные изменения в быту, связанные с техническим перевооружением, урбанизацией, массовым жилищным строительством, наступили много лет спустя.
Перенесение центра тяжести работы ОБСА в иную сферу, по-видимому, способствовало прекращению его деятельности в прежнем виде (в апреле 1932 года) и созданию новой организации «За здоровый быт», что фактически означало сворачивание антиалкогольной борьбы. Но это была не единственная причина – на самом деле кампания уже была свернута много раньше.
ОБСА и ему подобные организации неизбежно столкнулись с целым рядом проблем, решение которых от них не зависело. Деятельность самого Общества финансировалась из так называемого резервного фонда Совнаркома[619] и не требовала больших средств. Провозглашенная им цель неуклонного сокращения душевого потребления водки в СССР на 70 % к 1933 году должна была привести к сдвигу в экономической политике, серьезно изменить структуру товарооборота в стране и намного увеличить выпуск товаров народного потребления.
Но одновременно в стране развернулась невиданная «перестройка» – за годы осуществления первого (1929–1933 гг.) и второго (1933–1937 гг.) пятилетних планов произошла форсированная реконструкция народного хозяйства. В промышленности во многом был создан заново весь комплекс машиностроения; появились целые современные отрасли: химическая, авиационная, автомобильная, сельскохозяйственных машин. В 1930-е годы был создан военно-промышленный комплекс (в 1928 году он включал 46, а в 1938 году уже 220 заводов, опытных производств, НИИ и КБ с 700 тыс. работников), сравнимый по своему потенциалу с английским, французским и германским.
Качественное отставание отечественной промышленности было преодолено – СССР стал одним из немногих государств, способных производить любой вид промышленной продукции. Однако, первоочередной рост отраслей по выпуску машин и оборудования, ударное строительство предприятий-гигантов происходило при явном невнимании к социальной сфере. Тогдашний председатель высшего хозяйственного органа (ВСНХ СССР) В.В. Куйбышев видел в растущей нехватке «ширпотреба» как раз преимущество социалистической экономики, поскольку несоответствие между спросом и предложением должно «толкать промышленность на быстрое развитие, оно свидетельствует о росте благосостояния, являясь стимулирующим моментом для индустриализации»[620].
«Большой скачок» с его стройками-гигантами требовал все больше и больше средств. С началом «великого перелома» все усилия были направлены на то, чтобы любой ценой обеспечить форсированное развитие тяжелой промышленности. По официальным данным, в 1928–1933 годах затраты на нее примерно на 45 % превысили намеченные расходы. Необходимы были дополнительные миллиарды рублей – тем более, что внутрипромышленные накопления оказались намного меньше запланированных: с 1931 года промышленность стала нерентабельной и оставалась таковой до конца 1930-х годов. Рывок в промышленности произошел за счет сверхцентрализации и мобилизации ресурсов: фонд накопления в составе национального дохода увеличился с 10–15 % до 40–44 % в 1930–1931 годах, что на практике оборачивалось сокращением производства необходимых товаров, прямым насилием над крестьянством и общим падением жизненного уровня. Как известно, новое руководство не остановилось даже перед угрозой массового голода в наиболее хлебородных районах для «выкачивания» зерна на экспорт из новообразованных колхозов и совхозов. Соответственно, необходимо было максимально мобилизовать все прочие резервы. При таком подходе государственная монополия на спиртное стала представляться необходимым рычагом увеличения государственных доходов. В высшем эшелоне партийногосударственного руководства колебаний и на этот счет не было – с оппозицией к началу 1930-х годов было покончено.
Формально антиалкогольная кампания еще продолжалась. Но Сталин уже в сентябре 1930 года твердо предписывал только что назначенному председателем Совнаркома В.М. Молотову: «Нужно, по-моему, увеличить (елико возможно) производство водки. Нужно отбросить ложный стыд и прямо, открыто пойти на максимальное увеличение производства водки на предмет обеспечения действительной и серьезной обороны страны… Имей в виду, что серьезное развитие гражданской авиации тоже потребует уйму денег, для чего опять же придется апеллировать к водке»[621]. Указание вполне откровенное: ни о каких временных шагах и уж тем более о здоровье населения речи уже не шло. После таких, разумеется вполне секретных, решений любые попытки развития трезвенного движения были обречены, тем более что за ним было немало и действительных грехов.
«Штурмовая» кампания уже в конце 1929 года привела к смене руководства ОБСА. Ларин и Дейчман были отстранены за излишнюю активность и создание атмосферы «ожесточенной враждебности к таким правительственным органам, как Наркомфин, Наркомторг, Госплан, в которых, конечно, есть недостатки, но которые, тем не менее, есть органы пролетарской диктатуры», – именно так были расценены резолюции митингов ОБСА против намечавшегося увеличения производства спирта[622]. Нарастание государственной регламентации всех сфер общественной жизни исключало само существование самодеятельного движения; отныне жизнь граждан должна была определяться исключительно идущими сверху распоряжениями. Уместно вспомнить цитированные выше слова Сталина, что государство вольно решать, потреблять или не потреблять водку его гражданам…
Однако первые же попытки форсированного переустройства экономики привели к серьезным трудностям в снабжении продовольствием. Решением этой проблемы стало введение (с 1928 по 1934 год) карточек для горожан на основные продукты при одновременном повышении цен на прочие товары и расширении коммерческой торговли (1 кг черного хлеба стоил по карточкам 12 коп а в свободной продаже – 2, 5 руб.). Другим источником бюджетных поступлений стала работа печатного станка: объем денежной массы увеличился к 1933 году в пять раз по сравнению с 1928 годом. Эмиссия сделала рубль уже в 1928 году неконвертируемым и увеличила денежную массу в 8 раз. При этом тяжелая индустрия не давала должной прибыли и требовала государственных дотаций.